Как вы оказались в России?
Я родился в Питере в 1977 году, и в 1989-м моя семья переехала в Америку. Вырос я там, в англоязычной среде и никогда не чувствовал какой-либо эмоциональной связи с российской культурой. Ни в «Аквариуме», ни в «Кино» я ничего не слышу. Слышу только заимствования. Никто из моих четверых детей не знает ни одного слова на русском.
Моя основная работа всегда была связана с брендингом и рекламой. В 2006-м моя компания начала работать с первыми российскими клиентами — тогда в Америке запускали «Первый канал». Также мы занимались запуском международной версии журнала «Сноб». В 2013 году я стал сотрудничать с каналом RTVI — у них в то время как раз появился новый владелец. Около года я занимался их международным брендингом. В рамках этой работы впервые попал в Москву. В 2016 году к власти пришел Трамп, и я понял, что в Америке больше жить не хочу. Появилась идея попробовать пожить в Москве. Я приехал и абсолютно случайно оказался на Чистых прудах, обнаружил «Чайную высоту» (место, где много чая и чайного мороженого) и решил, что хочу жить где-то поблизости. Я снял квартиру. Дети у меня взрослые, сами справляются со своей жизнью, так что я просто переехал сюда вместе с моим псом Боуи.
Что вы можете сказать о музыкальных вкусах своих детей? Они как-то пересекаются с той музыкой, которую вы выпускаете здесь?
Это обычные американские дети. Не знают ни слова по-русски. И это хорошо, потому что я могу тестировать на них музыку, будучи уверенным, что они не знакомы с контекстом. Они воспринимают эмоции. Когда Оля Маркес из Alai Oli прислала мне первую демку нового альбома, я тут же поставил его своей младшей дочери. Она послушала и сказала: «Если бы это было на английском, стало бы хитом».
В это время вы уже издавали музыку в России?
Музыкой как бизнесом я никогда не занимался. Но, конечно, был музыкальным фанатом. Я всегда очень внимательно читал биографии музыкантов и изучал все судебные разборки между артистами и лейблами. Как у любого американского подростка, у меня была группа. В 1994 году я впервые попал на рок-концерт. Это были The Rolling Stones, а на разогреве — Counting Crows. Во времена обучения в колледже у меня была интернатура в EMI Records. Моим начальником был легендарный Майк Шнэпп, он в свое время открыл Queensryche, D Generation (многие знают их лидера Джесси Малина), и он же занимался музыкальной карьерой Миллы Йовович. Я отвечал за рассылку CD и постеров на радиостанции. После этого не работал в музыкальной индустрии очень долго. В 2017 году, когда я поселился на Чистых, Боуи совершенно случайно познакомился с Мишкой — псом Шуры Кузнецовой. Я тогда понятия не имел, кто такая Шура Кузнецова, так как не слушал русскую музыку. Мы подружились, и однажды она пригласила меня на концерт в Доме Музыки. Так я узнал, что она поет. Через какое-то время с ней захотел подписать контракт мейджор-лейбл. Она попросила меня пойти на переговоры вместе с ней. Как раз в тот период они с Феликсом Бондаревым сделали трек «Заткнись и держи меня за руку». В музыкальном менеджменте я не разбирался и провел эту встречу с мейджором так, как провожу переговоры в интересах всех моих бизнесов. Разницы никакой не было. Потом показал Шуре, что ей предложены невыгодные условия. Она сказала: «Ну, придумай что-нибудь». Я в течение трех дней нагуглил, что такое музыкальная дистрибуция и как она работает. Списался с несколькими крупными музыкальными агрегаторами, но никто из них не хотел работать с отдельными музыкантами, только с лейблами. Мне нужно было открыть что-то, чтобы продвигать Шуру. На тот момент я уже был знаком с Олей Маркес из Alai Oli. Мы встретились, и я сказал: «Посмотри мне в глаза и скажи, что следующий альбом ты выпустишь через меня, если я открою лейбл». Она согласилась. Через директора лондонского «Сноба» я вышел на Orchard, крупнейшего международного агрегатора, и смог договориться с ними о сотрудничестве. Так у меня появился лейбл с двумя отличными российскими артистами. Первые два года в Москве параллельно со своим личным бизнесом я помогал Шуре Кузнецовой с ее карьерой.
Что такое вообще лейбл в вашем понимании?
С одной стороны, это маркетинговое агентство, с другой — бизнес-менеджмент, с третьей — банк. Банк, который дает деньги под какой-то жуткий процент и при этом еще и забирает права на твою музыку. В случае с моим лейблом музыка всегда остается артистам. Они просто дают мне право на дистрибуцию и лицензирование для кино или рекламы. Все мои артисты отлично на этом зарабатывают. А я беру с этого свои 10%, а не стандартные 30–70%, как это принято в индустрии.
У вас остается бизнес в Америке?
Конечно. Маркетинг и консалтинг. Мои клиенты остались в Нью-Йорке. Я работаю с ними онлайн. А на московском лейбле за это время мы уже выпустили два альбома Alai Oli и сейчас готовим к переизданию Satta Massagana (это их «Белый альбом», по большому счету). Также я продолжаю работать с Шурой Кузнецовой, у которой недавно вышел новый концептуальный альбом, и с группой «Обе Две». Недавно мы перевыпустили весь каталог продюсера Андрея Самсонова, включая саундтреки и его проект Laska Omnia.
Ничего себе!
Это тоже случайность. Я как-то попал в театр «Современник» на спектакль Ивана Вырыпаева «Нэнси». Сидел в зале и недоумевал: я слышу хит за хитом и не знаю ни одного. Я год бегал за «Современником», чтобы выпустить эти песни. И наконец кто-то связал меня с Андреем Самсоновым. Как раз сейчас мы готовим к выпуску его концерт в Лондоне, это программа, которая называется Void in Purcell Room.
Ваших артистов, вероятно, можно продвигать преимущественно онлайн. Не помню, чтобы какой-нибудь музыкальный телеканал показал клип Alai Oli или группы «Обе Две».
Никогда они их не показывали. Может быть, это прозвучит старомодно, но для меня успешная группа — та, которая идет и играет. Сейчас мы с нашими коллективами готовим фестиваль в Ереване. Нельзя группе «Алоэ Вера» играть здесь — будем играть там. В Ереване, Тбилиси, Анталье, Стамбуле сейчас находится целевая аудитория многих независимых музыкантов. Главное — играть. Знаете, мы только-только выпустили первый альбом питерской группы «Чек-лист» — такую вечнозеленую музыку для инфантилов, просто лапочки, — и у них сразу вопрос: «А что дальше?» Чуваки, что дальше? Дальше играем! Это касается всех молодых групп. Надо просто идти и играть. Знаете, как Моби начинал? Он стоял у клуба в Нью-Йорке и раздавал свои сидишки, пока ему не предложили поиграть внутри.
Вы уже освоили NFT?
Я еще только знакомлюсь с этой средой. Пока что мы все же находимся в самом начале индустрии NFT. Пока она напрямую связана с визуальными материалами, просто музыку в ней не продашь. Однако если это нечто, похожее на дневники Генри Роллинза, или какой-то уникальный визуальный контент в связке с музыкой, это имеет перспективу. Это «молодое окно», именно сейчас туда надо идти.
Мойш, что вас держит в России? Вы ведь можете управлять лейблом из своего дома в Америке?
Я здесь живу почти пять лет. Россия, в принципе, со мной обошлась очень хорошо. И за последние месяцы у меня не возникло желания использовать привилегии своего синего паспорта и убежать в безопасное место. Это не классно. Я нахожусь внутри того, что происходит, и это дает мне возможность видеть новые перспективы для музыкантов. Сейчас готовлю проект, который, вероятно, станет лучшим из того, что я когда-либо делал. И я бы никогда не придумал его, если бы не оказался здесь и сейчас. Да и никакого лейбла у меня бы не было, если бы не Россия. В Америке я бы не мог об этом даже мечтать.
Мы сейчас на ваших любимых Чистых прудах. Вы чувствуете себя здесь чужим или своим?
Своим. По сути, я никогда не был привязан к какому-то конкретному месту. Я классический гражданин мира. Вижу свою миссию в том, чтобы соединять людей в то время, как другие их разъединяют. Тем более что мать моих детей — американка, рожденная в Киеве.
