Русские художники на Burning Man. Интервью со Станиславом и Ириной Шминке

С чего начался ваш путь в арт-индустрии? Чем жили до того, как пришли в нее? 

Станислав: У меня две специальности: инженер АСУ и социальный работник. Меня с детства готовили на инженера, но, когда учился на айтишника, понял, что плохо умею разговаривать и коммуницировать с людьми. Чтобы развить эти навыки, пошел на социального работника. Отучился в московском университете и буквально сразу организовал маленькую IT-компанию в Екатеринбурге. Еще была пара мелких странных бизнесов, которые не взлетели. Сейчас я владелец и руководитель проектов, плюс у нас есть небольшое СМИ о Екатеринбурге.

Ирина: Я по образованию учитель русского языка и литературы, работала у Стаса в конторе, была аккаунт-менеджером.

Правда ли, что все изменила поездка на Burning Man?

Ирина: Про Burning Man мы узнали году в 2009-м. Много лет мечтали туда попасть, и в 2015-м съездили. 

Станислав: Там мы увидели какую-то магию интерактивного арта и паблик-арта. В России паблик-арт распространен несильно: здесь доминирует академическое искусство. Семь лет назад даже термин такой мало кто знал. И вот на Burning Man мы увидели, что можно быть художником, общаться через творчество с неограниченным количеством людей, доносить что-то до них. Нас это зажгло, и так все началось. 

Кто из вас был инициатором?

Ирина: Стас затеял всю эту художественную историю: у него всегда была потребность творить, и мы увидели, что можно вот так. Я сначала отнекивалась и говорила: «Да нет, это все твое», хотя, конечно же, помогала. Потом тоже втянулась, и пошло-поехало. 

Насколько сложно было влиться в арт-тусовку?

Станислав: У нас нет художественного образования, а в России его очень ценят. Вообще, художественная среда довольно закрытая, и у нас в стране тем более. 

Ирина: Прежде чем писать условный кубизм, ты должен доказать, что являешься «нормальным» художником и умеешь рисовать. Мы пропустили этот этап — просто начали участвовать в выставках. Через знакомых попали в Союз художников, там встретили кураторов, и те стали нас продвигать. Приходилось брать не искусностью, а напористостью, настойчивостью, искренностью в своем намерении делать искусство и доносить его до людей. Вообще, Burning Man — это про расширение представления об искусстве. Он дает понять, что разделения на художников и нехудожников нет: хочешь — бери и делай.

Несмотря на отсутствие академической базы, у вас очень разноплановые работы. Как нарабатывали навыки, необходимые для реализации ваших идей?

Станислав: Коллеги-художники говорят, что у нас очень идеецентричный арт, и это очень странно, потому что все современное искусство вроде как концептуальное.

Ирина: Мы всегда танцуем от идеи. Она появляется, и мы думаем, как ее воплотить. Поэтому и получаются такие разные работы.

Каких работ у вас больше всего?

Станислав: Интерактивного паблик-арта, объектов, стрит-арта. Последний удобен тем, что тебе не надо искать посредника в виде галереи, чтобы показать свою работу зрителю. 

Ирина: Мы всегда стремимся побуждать к какому-то взаимодействию.

Как строится творческий процесс внутри вашего тандема? Как распределяете задачи, кто за что отвечает?

Ирина: Обычно Стас отвечает за реализацию и техническую часть: как сделать, что сделать, а я — за концептуальную составляющую, поиск смыслов, коммуникацию. 

Многие ваши проекты выходят за рамки высказываний и стремятся привнести в жизнь реальные изменения. Как считаете, современному искусству достаточно выполнять только созидательную функцию или же благодаря ему общественное пространство и социум должны меняться? 

Ирина: Наличие художественного высказывания — это, кстати, частый запрос от кураторов, работающих с серьезными арт-институциями. Так заточена система. Мы пришли с другой стороны, поэтому у нас вот так. Должно ли искусство что-то менять? А почему нет.

Станислав: Можно ответить на примере фотографии: технологично это направление очень хорошо развито, и делать просто красивые снимки уже мало — они должны решать какие-то задачи.

Ирина: Когда появился «Черный квадрат» Малевича или «Фонтан» Дюшана, к искусству стали предъявляться другие требования — теперь ему нужно на что-то влиять. Культура же для того и нужна. 

Станислав: Притом некоторые современные художники стали как поп-звезды. Взять того же Бэнкси — у него достаточно влияния, чтобы что-то сделать. 

Ирина: И он часто высказывается на остросоциальные темы вроде экологии, миграции, беженцев.

У вас есть совсем небольшие работы, которые, тем не менее, умудряются вызывать дикий восторг. Та же наклейка «В душе у тебя грязь» — это просто потрясающе. 

Ирина: Это наш самый первый стрит-арт. Да, забавный получился. Грязьбург — это вообще в сердечке.

Станислав: Собака (речь о стрит-арте «Самооборона». — Прим. SRSLY) еще очень милая. Она зашла народу и выполнила свою миссию — посмеяться над тем, что происходит.

Ирина: Да, собака крутая и важная, потому что появилась в пандемию. Облегчила людям это время, помогла поработать с переживаниями. Это был случай, когда ты как творец транслируешь глобальное чувство через свою работу. 

У вас возникают разногласия в процессе творчества? Часто ли такое случается?

Станислав: Почти всегда, и иногда нам приходится полностью менять концепт. Такое часто происходит на фестивальных и сайд-специфик-проектах — во многом потому, что арт-объект должен соответствовать определенным требованиям. Придумаешь что-то, а существующие ограничения не позволяют реализовать. 

С какими ограничениями приходится иметь дело?

Станислав: Когда речь идет о паблик-арте, объект находится в свободном доступе. Надо подумать о безопасности людей, а еще как-то защитить его от вандалов. Чем динамичнее и интерактивнее объект, тем больше ограничений. 

Ирина: В творчестве вообще много ограничений. Со стороны это: «О, творческие люди, они все такие воздушные», а на самом деле ты постоянно ограничен бюджетом, сроками, своими возможностями, да элементарно законами физики или какими-то технологиями. Вот я хочу что-то сделать, но технологию, которая помогла бы реализовать идею, еще не придумали.

Станислав: Есть и другой момент, продиктованный современными реалиями: проект должен быть фотогеничным. Если нет фотографии — считай, что ничего и не было. Некоторые объекты сложно сфотографировать, из-за чего их приходится переделывать, жертвовать визуалом, снижать впечатления, чтобы в инстаграме* можно было показать. И это кошмарная штука.

Ирина: У Маклюэна есть концепция расширения: в соответствии с ней человек постоянно расширяет свое сознание, и искусство должно подстраиваться под этот процесс. Расширение современных людей — это смартфон, которым мы все пользуемся: он неотделим от нас, мы все время фоткаем что-то, и искусство должно с этим считаться. Что не фотографируется, то человек уже не воспринимает. 

Как относитесь к художникам, которые делают упор исключительно на социальные сети и коммерцию?

Станислав: Мы вообще толерантны ко всему. С нашей стороны было бы не очень корректно что-то говорить — мы не можем транслировать мнение от лица всего художественного сообщества. 

Но если человек стал известным и теперь использует свою публичность в коммерческом русле, не привнося что-то позитивное в мир, это плохо. 

Может ли русский художник, не занимаясь параллельно чем-то еще, не быть бедным? Реально ли в России зарабатывать исключительно на искусстве, не имея других источников дохода?

Ирина: Да, такие примеры есть. 

Станислав: Покрас Лампас, Никас Сафронов. 

Ирина: Но обратных примеров тоже много. Говорят, что творческие люди неорганизованные, а они тем временем приходят с работы и начинают делать свои арт-проекты.

Вернемся к Burning Man. Сколько раз вам понадобилось съездить на фестиваль, чтобы понять, что хотите привезти на него свой арт-объект?

Станислав: Первый раз мы ездили как туристы, а во второй, в 2018 году, уже повезли арт. Один из принципов Burning Man — давать что-то комьюнити, вот и мы внесли свой вклад. 

Ирина: Вообще, грантовые заявки мы стали подавать сразу после первой поездки.

Первая поездка в роли участников — как это было? Что за объект повезли?

Станислав: Это была арочная инсталляция Glorywall в виде силуэта человека с поднятыми руками. Уже когда привезли ее, поняли: «Это же Мэн! (символ Burning Man. — Прим. SRSLY), такая фигня, такой позор. Стыдно и обидно, что она похожа на фигуру Мэна, такую ерунду сделали». Все думали, что мы это специально, но нет. 

В чем была идея Glorywall?

Ирина: Концепт был в том, чтобы сделать стенку с силуэтом и побудить людей к взаимодействию с ней.

Станислав: Знаете, есть японские шоу, в которых стена движется, и человеку нужно занять какую-то позицию. От них мы очень сильно плясали. В итоге получился очень простой интерактив с временем взаимодействия порядка пяти секунд. Если делать объекты, требующие большого количества действий, люди не станут с ним взаимодействовать, потому лень. Поэтому мы выбрали довольно простую форму, через которую всего лишь нужно пройти. 

То есть чем проще объект на Burning Man, тем лучше?

Станислав: На самом деле это работает везде — хоть в галерее, хоть в торговом центре. Проще подойти и сфоткаться в фотозоне, чем прочитать какую-то инструкцию и выполнить несколько действий — никому неохота делать это.

Ирина: Поэтому мы искали какую-то простую позу и в итоге выбрали силуэт с поднятыми руками. На нее наслоилась мысль о мышечной памяти и психологических трюках: например, если хочешь чувствовать себя уверенней, опусти руки, не складывай их на груди, не скрещивай ноги. Здесь точно так же: если встанешь в позу с поднятыми руками, получишь какой-то всплеск эндорфина. 

Бывает такое, что зритель интерпретирует ваши работы иначе, чем они были задуманы?

Станислав: Да, довольно часто появляются новые смыслы. Бывает даже так, что увиденная зрителем концепция нам отзывается, мы присваиваем ее и говорим: «Да так и задумывали». 

Ирина: У нас был экспонат, изначальная задумка которого была в том, чтобы зритель пролезал через лазерную защиту как Джеймс Бонд, а потом пришла женщина, села на диван и сказала, что чувствует себя за этими лазерными лучами в безопасности, как бесценный музейный экспонат под защитой. 

Стоит ли тогда вообще давать экспликации к арт-произведениям?

Станислав: В современном искусстве сейчас идет некоторая борьба. Одни расписывают экспликации на два листа, а другие считают, что искусство должно быть понятным без разъяснений. Лично нам всегда приятно слушать, что говорят зрители, и узнавать, какие смыслы они находят в наших работах.

Ирина: Круче всего именно это, а не когда человек подходит и говорит: «Ну, давайте, рассказывайте, что у вас тут. В чем концепт?» Сначала считалось, что концепт нужен обязательно, но потом художники поняли, что натянуть его можно на что угодно. Теперь сообщество пришло к тому, что если приходится давать слишком длинную экспликацию, то, может, она и не нужна вовсе? Если слишком много надо объяснять, то, может, не стоит объяснять? 

В 2019 году вы снова прошли отбор на Burning Man — на этот раз с проектом Diptown (фестиваль должен был состояться в 2020-м, но из-за пандемии его перенесли на август этого года. — Прим. SRSLY). Расскажите о нем. 

Ирина: Это ландшафтный объект в виде города, погребенного в песке. По легенде, Диптаун когда-то был местной туристической ловушкой, таким городком в овраге посреди пустыни, а потом по неизвестной причине его засыпало песком. На поверхности только крыши торчат.

После того, как вы дважды прошли отбор на фестиваль, появилось ли понимание, каким должен быть проект, чтобы выиграть в конкурсе?

Станислав: Мы подавали заявку четыре раза, и это дало определенный опыт. Попытаться может каждый — каких-то критериев для потенциальных участников нет. Все претенденты проходят два этапа. Первый — оценка идеи. Организаторам важно, чтобы объект был интерактивным. На втором оценивают возможность реализации задумки. Здесь-то и отваливается большинство: многие не понимают, что в пустыне ничего нет — ни электричества, ни воды. Все, что тебе понадобится, придется привезти самостоятельно.

Ирина: Да и вообще, в творчестве идея — одно, а воплощение — совсем другое. 

Организаторы как-то помогают художникам?

Станислав: Выделяют гранты, но это очень небольшие деньги. Значительную часть средств приходится собирать на краудфандинге. При этом ты должен расписать все в мельчайших деталях и просчитать бюджет вплоть до гвоздя. А еще составить таблички по задачам и таймлайнам, указать всех ответственных, обозначить, у кого какие роли. Это большая проектная работа. 

Бывало ли, что вы подавали заявку, проходили во второй тур, но не справлялись с реализацией?

Станислав: В 2018-м мы прошли с офигеннейшей идеей, но до реализации не дошло, потому что это был технически замороченный проект с большим количеством стальных тросов, способных выдержать большую нагрузку. Мы посыпались — не смогли все это купить в США, потому что не знали поставщиков и не имели достаточной технической базы, так что на втором этапе нам отказали. После этого случая решили делать то, в чем мы больше разбираемся. 

Какие еще моменты важно учесть в процессе подготовки проекта для Burning Man?

Станислав: Нужно получить кучу лицензий, потому что объект должен быть безопасным — нюансов очень много. Даже на сжигание инсталляции нужно отдельное разрешение. Помню, как в 2018-м на фестивале построили крутой объект Car Kebab. Это была огромная спица, на которую нанизали много автомобилей, было похоже на шашлык. Наверху этой конструкции разместили дом на колесах, куда можно было залезть и как пират сидеть и радоваться. Люди лазали, и пара человек убилась. В итоге объект закрыли.

После того, как оба этапа пройдены, дают ли участникам какой-то простор для маневра? Вдруг в процессе реализации придет понимание, что нужно делать проект как-то иначе.

Станислав: Обычно есть договоренности, которые ты обязан выполнить, и есть те, насчет которых можно передоговориться. 

Ирина: Ты не можешь выдать концептуально другой проект. Например, если нам одобрили Diptown, то мы не можем выдать скульптуру розового зайца.

Станислав: Или если у тебя заявлено четыре дома, ты не можешь сделать три.

В этом году вы по факту оказались единственными представителями России (Weld Queen прошла отбор, но отказалась от участия из-за логистических проблем. — Прим. SRSLY). Насколько большой процент участников Burning Man приезжает из других стран?

Станислав: Burning Man — все-таки больше американская история. В этом году, к примеру, из 70 грантов только 15 были иностранными. 

Несмотря на это, вокруг фестиваля сформировалось огромное международное сообщество. Есть даже локальные комьюнити, которые проводят тематические мероприятия.

Станислав: Появляются такие комьюнити потому, что поездка на Burning Man — это ну очень дорого, сложно и далеко. Есть даже целый департамент Burners without Borders, который занимается продвижением культуры и работой с местными сообществами. Локальные комьюнити, на удивление, отличнейшие. Есть AfricaBurn, MidBurn, Russian Burners. Мы сначала думали, что там какая-то своя тусовка, а в этом году побывали на российском мероприятии, и было прям очень круто.

Ирина: Это, конечно, не Burning Man, но классное самобытное событие — нам очень понравилось. Burning Man — это же вообще глобальное комьюнити, такое утопическое движение. Это не фестиваль, а именно сообщество, образ мысли. 

Когда от каждого по способностям, каждому по потребностям и вот это вот все.

Насколько большое сообщество в России?

Станислав: На мероприятия собираются от тысячи до нескольких тысяч человек, а вообще, сообщество очень большое.

Ирина: В разных регионах есть свои комьюнити — в Москве, например, «Огонек» и «Холодок».

Станислав: В Екатеринбурге очень разрозненно: между собой особо не общаются, и иногда доходит до смешного. После поездки на Burning Man в 2018 году встретил в Екатеринбурге своего почти лучшего друга и говорю: «Я ездил на "Берн", объект туда привез». А он отвечает: «Да, я знаю, я его видел». То есть он был там, но не распространяется об этом.

Почему так?

Станислав: Burning Man — место для радикального самовыражения. Сюда приезжают в основном взрослые люди: мероприятие недешевое, не каждый может его себе позволить. Так вот там, в пустыне, они могут быть не такими, как в обычной жизни. Для них Burning Man как отдушина. Там не особо фотографируют — ты даже можешь попросить организаторов удалить фотографии с тобой из интернета.

Ирина: Организаторы говорят, что Сергей Брин (соучредитель Google. — Прим. SRSLY) жалуется, что хочет выйти в каком-нибудь прикольном костюме и смешной шляпе, а его все начинают узнавать, и приходится шифроваться. 

Станислав: У нас вообще, в кого не копнешь, окажется, что он бернер, но не признается. Потому что человек со стороны скажет: «Да это пьянка какая-то». 

В 2020 году из-за пандемии фестиваль пришлось провести в метавселенной. Ваш Diptown там тоже был?

Станислав: Довольно жуткий был год, тем более что у нас своя компания — людей надо кормить, но никто работать не может. Было очень тяжело разбираться со всеми этими проблемами. И вот объявили, что фестиваль пройдет в виртуальном формате. Времени заниматься разработкой диджитал-проекта у нас не было, но нашлась студия, специализирующаяся на разработке различных 3D-объектов для метавселенных. Она согласилась помочь некоторым грантовым отрисовать все под конкретный движок. Мы скинули свои референсы и 3D-модели, а остальное она взяла на себя. Получилось очень круто, без помощи мы не справились бы.

Burning Man — это ведь очень иммерсивная история. Смогла ли цифровая версия фестиваля хоть немного скомпенсировать отсутствие живого события?

Ирина: Было очень приятно, что наш проект появился в виртуальной реальности, но само по себе мероприятие было странноватым экспериментом.

Станислав: Люди были совсем уж на негативе: всем тогда было очень тяжело, и такой экспириенс странно заходил. Хорошие отзывы, конечно, тоже были, но все равно общий бэкграунд был тяжелым. Тем более, что все думали: «О, так это последний, Burning Man теперь всегда будет виртуальным, все отменят». 

Ирина: Тогда казалось, что вся жизнь уйдет в виртуальность. Оказалось, что нет. И слава богу. 

Вы говорили, что Burning Man — это возможность выключиться из своей привычной жизни и ненадолго стать другим человеком, отправиться в какое-то невероятное место. Тут нельзя просто включить компьютер. 

Ирина: Да, действительно. И дело вовсе не в арт-объектах, а вот в этом, во всей этой атмосфере.

Станислав: Когда-нибудь технологии продвинутся. Сейчас же проблема именно в людях — они пока просто не воспринимают такие виртуальные вещи. Через несколько поколений все запросто может измениться. Сейчас большинство заточено на личное, на реальный опыт людей.

Ирина: Даже дети теперь больше ценят реальное общение и говорят: «Идите на фиг со своими чатиками».