На видеосервисе START выходит новый, по-любопытному вуайеристский сериал Константина Богомолова «Безопасные связи» о людях, оставшихся взаперти со своими психологическими травмами. Денис Виленкин позвонил Никите Ефремову и расспросил актера о том, каково ему сидится дома и где мы его увидим в этом году.
При работе над новым сериалом Константина Богомолова «Безопасные связи» как вы себя чувствовали перед камерой на телефоне? Это же другие обстоятельства: вы становитесь и актером, и оператором.
Я себя обыкновенно чувствовал. Ничего фантазировать не пришлось. Сейчас такое время, что все мы общаемся через веб-камеры, поэтому снимать себя нетрудно. Может быть, в первый день было не очень привычно, но на любых съемках первый день всегда такой же, не совсем привычный.
Как проходили съемки? Режиссер был на площадке или нет?
Нет, режиссера на площадке не было. Мы все были в одном звонке, потом съемочная группа выключала свои камеры и звук, а мы уже писали наши сцены. Квартира в сериале — моя квартира. Как вы знаете, мы еще сняли кадр со стороны для монтажа. Ко мне домой приезжали оператор и звукорежиссер во всевозможной защите.
Что на вас произвело впечатление от просмотренного/прочитанного на карантине? Что для себя открыли?
Мне очень понравились два сериала Netflix — «Половое воспитание» и «Мне это не нравится», плюс мы еще смотрим документальный сериал «Неизвестная планета Земля». Там астронавты рассказывают довольно простые, но удивительные факты. Из прочитанного: я продолжаю читать две книжки — «От отчаяния к просветлению. Эволюция сознания» Хокинса и «В поисках чудесного. Четвертый путь Георгия Гурджиева» Успенского. Это, скажем, духовная литература. Еще начал читать подаренную мне Константином Юрьевичем книгу «Так говорил Богомолов». Теперь есть время все изучить. Естественно, «ДАУ» посмотрели. «ДАУ. Наташа» и «ДАУ. Нора». «Наташу» я видел еще в Париже, а вот для моей девушки Маши это было впервые. Сегодня собирались дальше смотреть «ДАУ. Дегенерацию», которая идет шесть часов. Это требует более детального погружения, поэтому просмотр будем разбивать. Некоторые темы, которые там поднимаются, вызывают отрицание, потому что не хочется смотреть и думать о том, где они в самих себе отзываются. Потому что вопросы в фильмах звучат серьезные, и, когда происходит идентификация с героями, иногда не хочется честно увидеть в этом ракурсе и себя.
А перфомативная форма показов в Париже влияла иначе на восприятие?
В Париже было тяжело. Я там был всего три дня. Заходил утром и выходил поздно вечером. Возможно, перегружался. Но, конечно, само погружение во вселенную там было некой игрой. Сейчас просмотр фильмов воспринимается как просмотр фильмов, а там, грубо говоря, квест. Огромное количество арт-инсталляций, интересные люди и отсутствие такого объекта внимания, как смартфон, наставляют тебя по-другому. Да и само присутствие Ильи (Хржановского, режиссера «ДАУ». — Прим. SRSLY), который возникал везде, где только можно, и спрашивал: «А ты смотрел это, а ты смотрел то?» — было очень приятным и крутым. Еще поскольку там было много людей, которые в «ДАУ» снимались, то возникал интересный эффект присутствия. Как будто игра продолжалась, и я тоже являлся частью эксперимента.
Некоторые журналисты сейчас высказывают свою точку зрения о фильме в очень радикальной форме. Как вам кажется, попытки уличить режиссера в том, что он занимался насилием над людьми, беспочвенны? Это все не про кино?
У меня внутри, конечно, есть своя оценка, но я не возьмусь оценивать реакцию других людей. Когда мне что-то не нравится, я могу не смотреть на это, а когда мне кажется, что так быть не должно, значит, я надеваю на себя роль Бога. В «ДАУ» есть некоторые сцены, когда возникает волна внутреннего протеста. Мол, как же так? И мне очень интересно разобраться в самом себе, где же источник моей реакции и почему она такая. Почему я считаю, что этого не должно быть. Я понимаю, что, когда мне не нравится какое-то проявление человека, значит, оно есть и во мне. И в себе я его тоже не принимаю. Во мне так или иначе присутствует насилие, пусть и не всегда оно выражается физически, чаще — психологически. Но мысли о физическом насилии у меня тоже есть. И мне важно все это в себе принять и посмотреть на все эти части себя. Просмотр «ДАУ» для меня тоже часть подобной работы.Сразу непросто ответить. Сложновато смотреть реальные эпизоды операций, поскольку я очень впечатлительный человек. Доходит до того, что когда кто-то мне рассказывает, где у него болит, у меня возникает ощущение, что и у меня это место начинает болеть. Если художник делает произведение и мне становится на это тяжело смотреть, значит, он в меня попадает. И опять же, интересно найти причину в себе. Почему для меня это перебор. Возникают мои личные вопросы морали и нравственности. Есть такое выражение у Григория Померанца, через которое я фильтрую свои оценки: «Дьявол начинается с пены у рта ангела, вступившего в бой за правое дело». С такой злостью я иногда начинаю требовать добра и сам превращаюсь в человека, который совершает зло. И, честно, посмотреть на себя получается не всегда.
А в «Хорошем человеке», где вы сыграли ангарского маньяка, есть шокирующие моменты? Или это сериал про внутренний психологизм?
Там были интересные визуальные решения, а как точно будет — не скажу, еще не смонтировали.
Чем вдохновлялись? Фильмами, персонажами?
Вы знаете, мы пошли немного от обратного. И «Джек» Триера и Хопкинс в «Молчании ягнят» одержимы. У моего героя тоже есть эта одержимость, но она выражена через спокойствие и уверенность в правильности своего пути. Он не получает наслаждения от убийства. Скорее, осознает себя как учителя, который насилием пытается заставить человека прожить ту же боль, которую он испытывал сам. Некий чистильщик, убивающий женщин легкого поведения, наркоманок. Он взваливает на себя эту роль, надеясь, что его методы помогут человеку понять, что его жертва и есть зло. Играет в психолога. Конечно, в реальной жизни это недопустимо, но, опять же, если продолжать тему вопросов к себе, мне было очень интересно заниматься героем.
Играть маньяка — задача выдающейся сложности. Как вы нашли ключ?
Через расслабление. Чем меньше борюсь с собой, с тем, что есть во мне, тем ближе я становлюсь к пониманию героя. Как бы мне ни хотелось думать, что я прекрасный или, как назван сериал, «Хороший человек». Благодаря Константину Юрьевичу, я не почувствовал этой тяжести. Мне достаточно было довериться ему и впустить энергию в себя. Кино — искусство выразительное, и в нем не всегда видны внутренние перипетии, которые я испытываю, находясь в кадре. Важно уметь это выразить, чтобы камера это зафиксировала.
Я читал в одном интервью, что Богомолов попросил вас не играть на съемках. Это не оскорбительно для актера?
Это было сказано с такой интонацией: мол, «не играть» (показывает с придыханием), не показывать состояния. Актеры же очень любят захватить состояние, зареветь, закричать. Смотрите, как я страдаю. Думаю, речь шла про это. Это совершенно не оскорбительно было услышать, а от Константина Юрьевича даже ценно. Я настолько доверился Богомолову, что не смотрел на плейбек. Для меня это был эксперимент на доверии, и мне очень интересно самому посмотреть, чем он закончится, поскольку твои ощущения от игры не всегда совпадают с реальностью. Во мне есть момент сильной самокритичности и неуверенности в себе, который зачастую сильно мешает трезво оценивать то, как я сейчас сыграл. Кажется, что я играю восхитительно, а на деле — нет. И наоборот.
А есть ли примеры проектов? Чувствовали одно, получилось другое.
Это, скорее, многосоставная вещь. Во всех остальных своих проектах я очень сильно контролировал себя и заглядывал на плэйбек, мог к себе прикопаться, был собой недоволен. Может, поэтому я не разрешал себе ошибаться. На сами фильмы у меня, конечно, есть свой взгляд. Но кино, как вы понимаете, это типаж и монтаж. И на монтаже можно сделать разные вещи совершенно. Такие случаи, конечно, были. И они говорят прежде всего о моих ожиданиях от картин. Я ведом той картинкой, которую сам себе нарисовал.
Что бы вы не стали делать на съемках?
Я бы, наверное, не стал животных убивать. Таких ситуаций не было, и я стараюсь их себе не фантазировать. Но если столкнусь, обязательно вам расскажу. (Смеется.)
Вы играли в «Оттепели» Тодоровского, которую как оператор снимал Роман Васьянов, а теперь сыграли в режиссерском дебюте самого Васьянова. Васьянов-оператор и Васьянов-режиссер — это два разных человека?
Сложно сравнивать, потому что в «Оттепели» у меня была одна десятиминутная сцена. Рома сейчас ищет себя как автора. Он учится, открыт к любой критике, что для меня просто удивительно. Он не тратит много времени на рефлексию своего «я», а уделяет внимание процессу. Эту черту хотелось бы перенять. С ним было очень интересно работать. Не знаю, школа ли это американского кино или нет. Я бы так не делил. Но проекты, на которых работал Рома, повлияли на общее отношение к работе. Это работа с профессионалом.
А вы читали «Общагу-на-крови» Иванова? Фильм — авторский, переосмысленный проект или, скорее, экранизация?
Читал, да. Скорее, авторский, по мотивам. У кино есть свои задачи, у книги — свои. Это соавторство. Его прочтение.
В месяц от какого числа сценариев вы отказываетесь?
Честно, не считал. Бывает, что хочется сняться, но не получается. А часто, что и не хочется. Критериев у меня два. Все же поскольку это профессия, то тут вопрос денег, и я не вижу ничего плохого в том, чтобы об этом сказать. Второй критерий — сниматься, где интересно. Когда критерии совпадают, то идеально. Также, если мне очень интересно, но оплаты, которой я бы хотел, нет, я, наверное, все же снимусь в кино. Интерес все-таки выше денег.
Есть ли режиссер, у которого хотелось бы сняться? Можно в порядке фантазии.
Наверное, у Паоло Соррентино, у Аличе Рорвахер, которая сняла «Счастливого Лазаря», у Ксавье Долана. Много режиссеров, в том числе и русских.
А самому бы не хотелось что-то снять?
Если я до сих пор не попробовал, значит, не очень-то и хотелось. Вот если я хочу бросить курить и говорю об этом, но не бросаю, то это странно. Надо просто взять и бросить.
Любимый зарубежный актер?
Какое-то время был Хоакин Феникс, Энтони Хопкинс, Леонардо ДиКаприо. Брэд Питт мне очень нравится.
Любимая роль деда и отца?
Одну очень тяжело назвать. У деда все, но больше всего, я думаю, роль в фильме «Гори, гори, моя звезда». Сыграть без слов, чтобы все было в глазах, — это вышак. Что касается отца, то мне очень нравится, как он существует в «Гражданине поэте» и, конечно, его роль бешеной балерины в «Кошечке».
Любимые бары в мире?
Я два года не пью уже. Но если говорить в плане красоты, то это любой бар на острове Бали. Мне в принципе там понравилось.
Вы болеете за «Реал». Сложно жить без футбола сейчас?
(Смеется.) Несложно! Осталось буквально семь дней, и вернется Бундеслига! Я, честно, пересматриваю отрывки матчей или матчи, которые не успевал смотреть. Это просто данность.
По чему больше всего скучаете сейчас? Куда отправитесь первым делом?
Я могу сейчас вам сказать одно, а сделать по-другому. Честно — не знаю. Боюсь загадывать эту реакцию. На данный момент, мне кажется, я скучаю по природе, но с другой стороны, может, и нет. Я помню, как во время учебы в институте мне в голову пришли две строчки из стихотворения: «Если бы не было рук у меня, я бы, наверное, любил свои руки». Вот сейчас руки у меня как раз отняли, и поэтому я их люблю.
