Как тебе приходилось готовиться к роли в «Сто лет тому вперед»?
Вообще, я достаточно грустный, печальный человек, меня с детства мало что радует. Одна из тех вещей, что радует, — это актерская профессия, но не потому, что там можно разные жизни проживать и каждый день кофе пить бесплатно (хотя и это тоже), а потому, что есть роли, которые делают меня, как Дашу Верещагину, круче в двух смыслах. Первый — это духовный. Не знаю, как это назвать по-другому. Благодаря ролям я, наверное, задаю себе такие вопросы, до которых бы сама никогда не дошла. Оказывается, важно о них думать.
Второй — это внешние изменения, такие как физическая подготовка. Благодаря роли Алисы у меня вообще появился стимул заниматься спортом. Я в это втянулась и полюбила и до сих пор по вторникам и пятницам фигачу грушу уже просто для себя. Кого представляю — не спрашивайте. (Смеется.)
Я, кстати, читал, что у тебя в классе многие пошли в милицию работать.
В школе. Да, действительно.
То есть если бы ты продолжила с остальным классом, то, возможно, тоже бы месила грушу.
Я бы месила ее против своих принципов, по-злому и всерьез. А спорт — это та территория, на которой ты можешь просто выплескивать свою энергию. Так проще жить.
Ты сказала, что та или иная роль ставит перед твоим внутренним миром некие вопросы. Что это за вопросы в данном фильме?
Там очень много мотивации, преодоления, стремления к чему-то большому и к огромной любви. Понятное дело — чтобы побороться со злом, нужно иметь внутреннюю силу. Зло не победить одним добром, приходится этого достигать с помощью злости и обиды, потому что борьба — она везде борьба. Неважно, на какой стороне ты находишься.
У тебя там, кстати, зло представлено довольно обаятельными актерами — Александром Петровым (Весельчак У) и Юрой Борисовым (Глот).
Безумно!
Приходилось настраиваться, чтобы их возненавидеть в кадре?
Это как-то само собой получалось — просто ставится задача. При этом если весельчак Саша Петров как бы играет более злого персонажа, то с ним было довольно просто работать — просто берешь обстоятельства и погружаешься.
С Юрой Борисовым мы уже работали, и я знаю его тонкость существования и подхода. Было безумно здорово наблюдать, как он погружается вообще во все. Какой-нибудь средний план, где он стоит босиком на холоде под дождем, и Сашка Петров к нему подходит и говорит: «Юра, ну ты сейчас все себе отморозишь!» А Юра говорит: «Это для моего внутреннего ощущения, я иначе не смогу». Юра там и играет такого тонкого персонажа: общается с силами свыше, обладает разумом других людей, в его власти вообще все тело другого человека. Это просто приятно было все смотреть, анализировать. С ребятами, с которыми небольшая разница в возрасте, довольно просто, потому что мы все еще на своей совместной волне существуем.
А с Хабенским?
Хабенский такая машина искусства! Когда он появляется на площадке, все затихают. Ты просто видишь, как это все происходит, и невольно теряешься. В первый съемочный день у нас была сцена с Константином Юрьевичем. Было очень холодно, стояли поливалки, дули ветродуи. Я была в футуристическом костюме, топике, и меня очень трясло. И в один момент я осознала, что трясет меня не от поливалок и ветродуев, а от страха. Он же великий артист, а я ГИТИС только позавчера закончила, и даже не с красным дипломом. Как я вообще буду с ним играть?
Наш режиссер Саша Андрющенко говорит: «Камера, мотор, начали!» Я бегу к нему, он ко мне. У меня подкашиваются коленки, я падаю. Я подумала: «Все, сыграла, блин, в большом кино». Падаю в объятия — и тут же ощущаю тепло, счастье, мне стало так спокойно! Мы так хорошо и долго обнимались — я вообще растворилась в этом моменте под этим дурацким дождем. Саша сказал: «Стоп! Эта фундаментальная сцена сыграна».
Прямо идеальное сочетание приятного с полезным.
Ну да. Я просто поняла в этот момент, что больше не боюсь, потому что вокруг большие профессионалы и прекрасные люди. Но потом была еще, конечно, одна сцена с Константином Юрьевичем, когда я не смогла заплакать.
Наверное, когда ты читаешь письмо?
Угу. Ее можно сравнить с Мэттью Макконахи в «Интерстелларе» (2014), когда он в кабинке своей смотрит видеопослание от дочери и рыдает. Я такую аналогию проводила, мы еще с Сашей (Андрющенко) об этом говорили.
Вообще показалось, что в фильме очень много аналогий, непрямых цитат, реминисценций.
Да, есть такое.
Собственно, даже твой образ перекликается с образом Кары Делевинь в «Валериане и городе тысячи планет» (2017) и с Миллой Йовович в «Пятом элементе» (1997). А Виктория Исакова — вообще Линда Хэмилтон из «Терминатора 2» (1991). Тебе озвучивали создатели картины какие-то референсы?
Кстати, нет. Я думаю, что это собирательные образы, а задачи откуда-то что-то брать не стояло вообще, абсолютно. Насчет Кары Делевинь. «Валериана» я не смотрела. Я от тебя услышала и подумала, что сегодня вечером буду его смотреть. Не знаю, мне нравится ее роль Джуно в «Отряде самоубийц» (2016). А так, если уж сравнивать, то Эмма Коррин в сериале «Убийство на краю света» (2023), конечно, круче. Я вообще жду, когда все границы нашего мира сотрутся, и Алиса Селезнева будет расследовать убийство на краю света, с розовыми волосами.
Мне кажется, что в жанровом кино есть некие архетипические паттерны, которые роднят собой разные фильмы. А авторское кино, наоборот, стремится к уникальности.
Да, конечно. Мне вообще всегда говорили, что я создана для авторского кинематографа. Я не то чтобы очень красивая по классическим канонам красоты: губы у меня не такие большие, как у Сашки Бортич, глаза странные, с пятном каким-то, у меня короткая стрижка, глубокая боль в глазах…
Я рада быть частью этого процесса. Ну и в жанровом кино я уже сыграла и поняла в каком-то смысле, как оно делается. Жду теперь, когда меня позовут в авторское. Просто не было еще такого опыта конкретно.
Зато у тебя есть опыт работы в глубоко авторском экспериментальном театре.
Да.
Насколько я понимаю, театр «а39» основан на актерской студенческой студии.
Конечно. Почти все спектакли, которые мы там делали, учась в мастерской у Олега Львовича (Кудряшов. Заслуженный деятель искусств РФ, профессор, художественный руководитель курса, кандидат искусствоведения. — Прим. SRSLY), были рождены в ГИТИСе как студенческие работы. Очень интересно наблюдать, как это все переносится в новое пространство, перерастает во взрослую театральную постановку. Например, «Толстая тетрадь», которую мы играем в Театре Наций, создана на втором курсе.
А вообще, «а39» — такая табличка висела на нашей аудитории в ГИТИСе. Там мы провели весь четвертый курс. Так совпало, что аудитория в Музее Москвы тоже была с табличкой «а39», и мы сочли это за знак свыше и открыли театр. Долго не думали, так и назвались — «а39». Нам было очень хорошо вместе, поэтому мы решили не расставаться. Даже не побоюсь этого слова сказать: мы очень дружны, потому что мы были не очень дисциплинированными в институте. Олег Львович называл нас анархистами, разгильдяями. Дисциплина у нас страдала, а мы все время друг друга спасали. Это выросло в огромную семью. И как-то больше ничего и не хочется.
У тебя, получается, не было границы между окончанием учебы и началом работы? Или был страх неизвестности?
Я Олегу Львовичем говорила, что мне очень страшно возвращаться в Беларусь, потому что я не вижу, как там себя реализовать.
Чего тут непонятного? В милицию идти работать.
(Смеется.) Ну если только. Олег Львович мне долго запрещал сниматься, я с ним долго говорила о своем страхе, что я выйду, а за душой у меня ничего не будет, если я не выстрою сейчас некий внутренний процесс, ощущение самостоятельности.
В целом у меня всегда был мотив помочь родителям, бабушке с мамой — обрадовать и отблагодарить их, потому что ситуация в семье не то чтобы классная. Денег всегда было мало, и это давало внутренний стимул.
Это прямо настоящая голливудская история — девочка из небогатой семьи приезжает из глубинки в столицу и становится звездой благодаря таланту и трудолюбию.
(Смеется.) Да, что-то подобное. Когда в Москве говоришь: «Я из ЛидЫ», все такие: «Что? Это имя какое-то?» Забавно.
Жанр вербатим (документальный жанр в театре. — Прим. SRSLY) тоже, в том числе, подразумевает актерский исследовательский метод? Как в вашем спектакле «Вот и все, что вам нужно знать о дирижировании».
Но это здорово, на самом деле. Ты в институте просто учишься этому, и оно в тебя впитывается как в губку. И ты впоследствии, даже после выпуска, везде видишь какие-то истории, едешь в метро и выдумываешь: «А что он сегодня делал весь день?» Нас учат это полюбить. Наблюдение за людьми — всегда интересно, от этого не устаешь. То же самое — «О дирижировании». Ты погружаешься в мир дирижерской профессии. Зрителю в жизни видна лишь спина дирижера — и только оркестр видит его жесты. А Григорий Добрыгин поместил зрителя в ситуацию оркестра.
Мне кажется, зритель зачастую вообще не понимает, зачем дирижер нужен.
Естественно. А это удивительно, как они существуют, как они передают музыку. Это же просто гениально!
Они существуют, судя по всему, неплохо.
Да.
Ты еще играешь в постановке «Дождь в Нойкельне».
Я очень благодарна Лизе Янковской и Грише Добрыгину за то, что они доверили мне роль Эллы в «Дожде в Нойкельне». Я недавно ввелась — пока что сыграла один спектакль. Но было, на самом деле, жутко, потому что, пока я училась, в моих театральных ролях было мало текста. А тут мне дали очень много текста. Я его выучила и даже вроде бы неплохо сыграла.
Но спектакль, который сыгран один раз, не дает полного ощущения. Ввод — это всегда сложно, а я еще погружаюсь в то, что делала Лиза, но главная задача — не копировать ее голос, ее интонации, а через себя все пропустить и исполнить в своей органике.
Спектакль обретает полновесность после множества повторений?
Да, конечно. И сложность, связанная с погружением, проходит только с нарабатыванием опыта игрой. Понятное дело, Григорий Эдуардович, Саша Алябьев помогали мне, мы вместе разбирали роль. Вообще, здорово, что Гриша подарил нам такую возможность. По-моему, там мы сейчас делаем что-то очень-очень важное.
