«Событие» (L'événement)
Студентка Анна (Анамария Вартоломей) в компании подруг идет на танцы. В кабаке людно, юноши и девушки беззаботно веселятся. Никакого алкоголя, только бутылка колы (для трезвости). Неловкие подкаты, грубые ответы. Разочарованный ухажер ретируется, Анна раздражается (всем от нее только одного и нужно). Днем учеба: на филологическом факультете здорово, хочется поскорее начать что-то писать. На гинекологическом осмотре Анна узнает, что беременна. Достаточно одной фразы, и все может кончиться — никаких тебе лекций (ни про Камю, ни про Сартра, ни про Арагона). На государственном уровне аборты под запретом. Ребенок в 20 лет — крест. Нет университета — нет надежного будущего. Анна ходит по врачам, спрашивает знакомых — ищет «решение». Время идет. Третья неделя. Пятая. Десятая.
«Это политическая поэма. Он использует любовную драму, чтобы разбудить нацию», — рассказывает Анна профессору литературы о поэме Луи Арагона. Режиссер Одри Диван, что называется, мотает на ус. Ее «Событие» — частная трагедия на фоне повсеместного равнодушия и страха, нацеленная пробудить (или поддержать, в зависимости от географии) дискуссию между противниками и сторонниками абортов. Действенная дидактика, проблема обозначена, ретро-иносказательность понятна: во Франции законы, может, и поменялись, но в некоторых странах запреты остались (а споры не утихают).
Анну обманывают доктора. Друзья сторонятся. Родители недоумевают (им правды и подавно не скажешь). Никто не хочет быть соучастником, ссылаясь на то, что твое тело — твое дело. От отчаяния девушка пытается совершить аборт в домашних условиях, используя раскаленную спицу. Вся сцена — крупный план, гримаса боли. Ничего кроме страдания артистке Вартоломей не предписано. Воля мыслить не равна свободе действий. Диван не отступает от своей героини: она всматривается в ее лицо (фарфоровое, хрупкое, не соответствующее грузу проблем). И затем, словно оборачиваясь к зрителю, декламирует: посмотрите, как бывает, почувствуйте, испытайте. Такой экспириенс похож на китайские практики, когда заинтересованных мужчин били током, чтобы те поняли, каково это — родить. Венецианское жюри прониклось настолько, что отдало «Золотого льва».
20 ноября в 21:20
«Остров Бергмана» (Bergman Island)
Дочка под присмотром, можно в отпуск. Супруги Крис (Вики Крипс) и Тони (Тим Рот) приезжают на Форё (в интеллектуальном простонародье — остров Ингмара Бергмана, место паломничества вдумчивых туристов, увлеченных творчеством шведского классика). Он режиссер провокационных триллеров (со смыслом), она не может начать новый сценарий. У него проходят творческие вечера, у нее — роль терпеливой жены второго плана. Вместе они смотрят/обсуждают/вспоминают фильмы Бергмана и изучают остров (уже сепаратно). Отчуждение. Грусть. Разлад. Наконец Крис придумывает новый сюжет. Все тот же Форе. Чужая свадьба, собираются гости, среди них двое. Женщина (Миа Васиковска). Мужчина (Андерс Даниелсен Лье). Одинокие, несчастные, голодные до мимолетной яркой связи. Возможна ли любовь на Большой земле? В реальности. В фантазии. На экране.
«Здесь так красиво, я перестаю дышать». Миа Хансен-Лёв продолжает поиски Эдема (так назывался ее фильм про пионеров французской рейв-сцены) для людей искусства. Сердце Крис отчего-то растревожилось, каждый новый день не приносит и строчки, в безделье все чаще размышляешь о праздном. Между делом упоминаются морально-этические вопросы о роли художника и его поступках: а мог ли человек, столь неприветливый и злобный (по рассказам местных), стать объектом кинематографического культа? Наверное, нет. Героиня сомневается, но в доме Ингмара так уютно и легко, что об этом быстро забываешь. Хансен-Лёв не скрывает автобиографического подтекста (исповедуясь перед Бергманом, иначе нельзя), Тим Рот играет, очевидно, режиссера Ассайаса (экс-партнера Мии, с которым они растят общую дочь), снисходительно равнодушного к своей возлюбленной — такая уж натура.
«Остров» — терапия, попытка сочинить сюжет из воздуха о том, что гложет, иначе камень с души не свалится. Музыка в темноте. Улыбки летней ночи. Сцены из супружеской жизни. Бергман-конструктор: собери фильм из названий, подтекстов и сцен творческого наследия уютного Форе. «Остров» Хансен-Лёв наполнен уважительным трепетом к золотому фонду экранной необратимости шведского режиссера — от «Земляничной поляны» до «Часа волка». Персонажи, придуманные Крис, так же вдохновенно тонут в зеленом ландшафте, страдают, мучаются, чувствуют и понимают, что все пройдет, и это тоже. Балансируя между драматургическими измерениями, Хансен-Лёв аккумулирует настроение светлой, трепетной грусти, рассчитывая на зрительское эмоциональное освобождение (так начинается групповая терапия). Своими работами Бергман изматывал душу, «Остров», наоборот, дарит надежду. Миссия безукоризненно благая, необременительная стихийность очаровывает, пусть фильм и кажется перевалочным пунктом перед чем-то большим для его режиссера .
20 ноября в 19:00
«Берлин: Симфония большого города» (Berlin — Die Sinfonie der Großstadt)
По магистрали со всеми остановками. Густые леса. Дикие поля. Редкие деревенские дома мелькают за окном. Нити электропроводов тянутся к большому городу. Поезд прибывает, двери открываются. Здравствуй, Анхальтский вокзал, встречай, Берлин. Колосс дремлет, улицы пусты, проспекты одичали, заводы простаивают, канализационные тоннели сопят — таково дыхание раннего, отрезвляющего утра. Застыли в витрине манекены, с надеждой высматривая прохожих, — когда на них смотрят, они становятся полезными. Дворы заполняют собаки и кошки (кто наперегонки с хозяевами, кто сам по себе), для них день наступает раньше остальных. Город проснулся, так начинается новый цикл рабочих будней.
Сегодня, спустя почти (страшно подумать) век после премьеры, «Симфония» выглядит не только уникальным поэтическим документом времени, но и слепком образа мысли, художественной выразительности, свойственной той бесконечно далекой эпохе. Тогда кино еще не научилось говорить, но звучало не менее громко, чем сейчас, беседуя со зрителем на языке монтажных фраз. Большой город един в последовательности ритуалов. Стук колес электрички переходит в цокот копыт, лениво пересекающих площади конных повозок. Легкий музыкальный проигрыш сопровождает прогулку по району. Марш сопутствует тысячам пар ног, чеканящих шаг по лестницам, которые ведут в метро. Ровная, монотонная мелодия направляет заводское производство. У фильма внутренняя музыкальная партитура: зафиксированные Вальтером Руттманом фрагменты жизни столь узнаваемы в бытовом плане, что создают в подсознании повседневный звуковой рисунок. Стук клавиш печатной машинки, методичный грохот токарных станков, заботливые руки тех, кто ежедневно наполняет эти предметы жизнью. Все они — части чего-то большего, отлаженного механизма, через городской шум которого прорывается ни на что не похожая опера. Руттману не пришлось сочинять ее с нуля: она была, есть и будет. Следуя по пятам за техническим прогрессом, ритм жизни все равно не меняется.
21 ноября в 17:30, 19:00
«Новый кинотеатр "Парадизо"» (Nuovo Cinema Paradiso)
Популярный режиссер Сальваторе (Жак Перрен) получает весть из прошлого — на его малой родине скончался старик Альфредо (Филипп Нуаре). И не найти теперь покоя. Сальваторе потерял сон: он вспоминает Сицилию, шестилетнего себя, спящего на католической мессе, и единственную страсть детства — кино. Шли годы, увлечений прибавилось, сверстницы стали улыбаться юноше в ответ. Но что-то осталось неизменным: дружба с киномехаником Альфредо, работа его помощником и благоговейный трепет перед новой бобиной кинопленки (еще непознанной историей).
«Парадизо» — ода не кинематографу как таковому, а режиссуре как профессии, неотъемлемая часть которой — божье провидение. Строчка «Фильм Жана Ренуара» манит главного героя с тех бессознательных лет, когда смотреть на целующихся взрослых (на экране) приходилось тайком, спрятавшись за занавес. Человек, который снял этот фильм, волен распоряжаться чужими жизнями, страдают его персонажи или нет — продолжение его замысла. Торнаторе рассматривает режиссуру с позиции взгляда ребенка, но в этом и кроется магия ремесла. Его кинотеатр «Парадизо» — модель мира, в которой весь люд, приходящий на очередной сеанс, зависим от яркости своих грядущих впечатлений. Они хотят реветь, смеяться, мигрировать в далекие страны хоть на пару часов, пока не закончится последняя бобина пленки. В проекционном полумраке знакомятся, расстаются, занимаются любовью и переживают болезненные разрывы. Не зря Торнаторе рифмует кинотеатр и храм: фильм (особенно хороший) — святыня, способная перенести любую вероломную цензуру. Меняется репертуар, идут годы, Сальваторе растет, случаются как беды, так и радости. Его наставник Альфредо стареет, обозначая ветхость времени, непостоянство момента. Но зачем тебе нужен проектор памяти, как не для того, чтобы держаться за лучшее. Сальваторе становится режиссером, потому что сам хочет стать демиургом, ибо знает: его миры, замкнутые по ту сторону целлулоидной пленки, вечны.
21 ноября в 19:00
«Сядь за руль моей машины» (Doraibu mai ka)
Театральный режиссер Юсукэ Кафуку (Хидэтоси Нисидзима) не вовремя вернулся домой, застал супругу Ото (Рэйка Кирисима) с любовником (сам он остался незамеченным) и решил промолчать. Ничего не изменилось, прежняя семейная жизнь: уважительно скучные беседы, неловкие объятия и поцелуи. Спустя несколько недель Ото умирает, Юсукэ оплакивает ее. Проходит несколько лет, и режиссер направляется в Хиросиму, чтобы поставить «Дядю Ваню», проговорив (прежде всего для себя) все, что томилось в сознании, но стыдно было отрефлексировать.
Временно модный кинематографист Хамагути в один год взял по призу Берлинале и Канн. Он снимает усложненно-лирическое, витальное кино об адюльтерах, маленьких потрясениях и прочих случайностях. В ответ зритель в разговорном и неторопливом нарративе ищет гиперссылки, традиции и аллюзии. Похожа ли эта культурная локальность и камерность на миры Хон Сан-Су? Любит ли Хамагути Ромера? Насколько значимы для него чеховские мотивы? Тягостная фрустрация. Ото умерла, с ней не поговорить о причинах-следствиях распада брака: была ли это интрижка или полноценный роман. Зачем. Как. Почему. Хамагути говорит со зрителем через пьесу Чехова: дословно воспроизводит сцены из «Дяди Вани» в театральной условности. Юсукэ чувствует вину и приезжает в Хиросиму — место, где вместо воздуха скорбь и груз национальной трагедии. Язык может быть разным, а текст Чехова (и, соответственно, мысли, чувства) всегда един. Такой вот универсальный литературный способ единения всех и вся.
23 ноября в 19:00
«Официальный конкурс» (Competencia oficial)
Умберто Суарес (Хосе Луис Гомес) отпраздновал восьмидесятилетие и затосковал. Помощник подбадривает, ведь жаловаться старику не на что: Умберто начинал с нуля и стал лидером в индустрии фармацевтики. На его банковском счету десятки миллионов, но что-то не дает покоя. Как увековечить свое богатство? Может, открыть мост? Или инвестировать в кино? Архитекторы и бригадиры — бойцы невидимого фронта, справятся сами, а для фильма нужны только самые лучшие и медийные. Литературная основа — бестселлер. Режиссер Лола (Пенелопа Крус) — одаренный отшельник-эксцентрик (никаких интервью). Мировая звезда Феликс (Антонио Бандерас) с иномарками и «Золотыми глобусами» — не лицо, а гарантия кассы. Престижный актер Иван (Оскар Мартинес) верит в метод и свой привилегированный статус исполнителя «не для всех». Лола придумывает все более абсурдные способы для усложнения репетиций. Примы ссорятся. На третью по значимости роль Умберто утверждает свою дочь. Съемки близятся, грядет что-то неладное.
Грустный клоун на подмостках театра абсурда даже и не подозревает о своей роли. «Официальный конкурс» высмеивает не фестивальную конъюнктуру, а заблуждения кинематографистов, придумавших себе публичный образ, о том, что они продолжают существовать как самодостаточные личности. Ни Лолы, ни Ивана, ни Феликса — нет, они отблески имидж-стратегий, их плоть — награды, любимый грех — тщеславие. Выбираешь ты Lamborghini или такси — все поза, главное — знать, как это подать. Режиссерский дуэт Дюпра и Кон пишет карикатуру крупными мазками и в колкостях не промахивается. Фестивальный фильм — давно не искусство, его право на значимость должно быть подтверждено пресловутой пометкой на постере о селекции в «официальный конкурс». Булыжник в пять тонн, подвешенный над актерами, чтобы им было тревожно. Режиссерский сценарий будущего фильма напоминает скорее зин девочки-подростка: реплики заслоняют наклейки, леденцы, картинки, коллажи, репродукции и полароиды. За этим поп-артом не осталось слов. За огромной рыжей копной волос Лолы скрывается миниатюрная женщина, вынужденная напоминать себе, что она гений.
Роман «Соперничество», над экранизацией которого чахнут герои, — история двух братьев, с рождения не поделивших первенство. Метод Станиславского по Дюпра–Кону — способ жить, полые (тяжело, когда вся индивидуальность — твое имя) Иван и Феликс заражаются конфликтом и воспитывают в себе ненависть друг к другу. Комическую, подростковую, фатальную. Их подсознание — ангар для прешута (репетиции сцены, записанной на камеру), территория мрачной пустоты, единственные границы которой — красные линии, обозначающие стены жилища. «Конкурс» апеллирует к драматургии мыльной оперы в извечном соперничестве (что братьев–персонажей романа, что Ивана и Феликса). Ведь латинские мелодрамы не заканчиваются никогда, как жизнь и некоторые фильмы.
24 ноября в 19:00
