Ты активно представляешь фильмы в последнее время…
Так получилось. (Смеется.)
И это в основном Миядзаки. Какой твой любимый его фильм?
Буду банальным: «Унесенные призраками». Это мое первое воспоминание из детства о кинематографе. Я, может, в то время смотрел какие-то еще мультики, но «Унесенных» помню осознанно.
А что тебе тогда запомнилось? Свиньи?
Свиньи, конечно же. Когда родители главной героини в них превращаются… Очень пугало в детстве. Но это был страх на грани с любованием тем, что я вижу. Чудно сделано и придумано.
Я где-то читал, что ты себя с этой девочкой и ее путем ассоциируешь. Это еще с детства?
С этого года. (Смеется.) Когда мы говорили об этом с Дашей Златопольской в передаче «Белая студия», я себя поймал на мысли, что это такая одиссея. И «Алиса в Стране чудес» была моей любимой книжкой в детстве. Так что, если думать о том, кто из героев мне ближе всего, то это Алиса и Тихиро (героиня «Унесенных призраками». — Прим. SRSLY). Потому что они сохраняют свой внутренний свет, любопытство, удивление миром — и при этом идут через демонов. И вот эта мечта о пути… Мне бы тоже хотелось сохранить внутренний свет.
Чувствуешь ли ты, что добился прогресса на этом пути?
Китайцы говорят, что жизнь — это постоянная поправка. Тебя мотает, ты отклоняешься от курса. А курс какой? Как в песне советской пелось: «Всегда иди дорогою добра». (Смеется.) Видимо, когда от этого курса отклоняешься, уходишь в какие-то дебри, совершаешь странные ошибки. И ты все время вынужден себя поправлять. А то, что пройдено… Я с большой благодарностью смотрю на то, что было. И к людям, и к событиям, и к жизни самой, к Богу. Как по мне, это было очень насыщенно и ярко: с провисами, плохими поступками, но и с подвигами. (Смеется.)
Сейчас подумал, что в «Унесенных призраками» меня в детстве не так пугали свиньи, как то, во что превратился Безликий.
Когда он разбух?
Да. Я к тому, что этот образ хорошо иллюстрирует то самое «отклонение от курса».
Ну да. Безликий трогательный персонаж, он же нам очень нравится. Он как лакмусовая бумажка — принимает личины того, кого встречает. И тебя порой одергивают какие-то люди, события, искушения, и ты начинаешь превращаться в уродливую версию себя.
Все-таки свита делает короля.
Влияет. Вообще, мне не хотелось бы быть королем. Даже не так — и очень хочется, и хочется это желание побороть в себе.
Слушай, ну мы же все представляем себя главными героями какой-то своей истории. Поэтому ощущать себя в центре этого пути вполне естественно.
Безусловно. В этом есть путь, который может занести не туда, потому что ты сепарируешься тем самым.
Это все про тщеславие, про медные трубы. Они все как раз сепарируют от людей, эмпатии, близости или от деревьев, которые у меня сейчас за окном стоят, и над ними облако розовое закатное висит. (Смеется.)
Ну, тут, во-первых, есть риск потерять себя. А во-вторых… Часто эта тема возникает в последнее время в разговорах со сверстниками — что мы, в большинстве своем, подавляем любовь к себе. Как раз в ущерб другим людям, каким-то мимолетным вещам. Это все вопрос не только эго, но и индивидуальности. Их будто бы нужно аккуратно поощрять тоже.
Не знаю, я, когда забываю об эго, о себе, то счастлив максимально. Тут сложно не спутать… Мне кажется, любовь к себе это не прощение себе всего на свете. Нужно избавиться от чувства вины, что ты что-то не так делаешь, но не принять это за одолжение, которое мы порой оказываем своему эго. Я стараюсь беречь свой внутренний храм. У меня с этой самой бережностью тяжелые отношения в последнее время. (Смеется.) И, тем не менее, эта абсолютная любовь, когда тебя ничего не заботит насчет самого себя. Ты растворен, ты открыт. Я пытаюсь это поймать, но тема непростая.
Так можно совсем забыться, мне кажется. Как и уйти куда-нибудь далеко, если продолжим об этом говорить. Задам тебе единственный вопрос касаемо небезызвестного сериала «Слово пацана». Ты на волне интереса к проекту часто раздавал интервью и как-то сказал, что не хотел бы поддаваться всем изменениям, которые сулит популярность. Прошло более полугода. Не поддался?
Это как раз то, о чем я говорю, — длинный, тяжелый путь. Случаются и провисы, особенно когда за спиной идет демон искушения. Волей-неволей попадаешь в его лапы. Это меня и беспокоит, я не хочу в этом застревать — потому приходится поправлять себя. Пелена славы спадает постепенно. И это хорошо, потому что я люблю свою профессию больше, чем саму жизнь. (Смеется.) Больше я ничего не умею. И это хорошо, потому что пелена спадает, а профессия остается. Быть популярным как актер — этого бы хотелось. Не как актер сериала, а как просто актер.
Ты с детства хотел стать актером?
Были и другие увлечения — я геологией много занимался, думал на журналистику поступать, но параллельно лет с пяти играл. И этот режим — азарт и кайф от сцены — они были всегда. Так что у меня были «любовницы» — геология та же, но брак не распался. (Смеется.)
А чем тебя увлекла геология?
Я зашел в нее через минералогию. Тогда вышел журнал «Минералы и сокровища Земли», и там в каждом выпуске были вкладыши с камнями. Мне так это понравилось, они такие красивые! Я их стал собирать, изучать, а когда втянулся, пошел в геологический кружок. Моя коллекция минералов расширялась — сейчас в Тюмени (это родной город актера. — Прим. SRSLY) лежит. Я ездил на олимпиады и в экспедиции, а потом наступило время, когда пришлось определяться с конкретной дорогой — образованием. И я выбрал «жену».
Ты сейчас по памяти можешь отличить минералы друг от друга?
Иногда себя проверяю и понимаю, что почти все забыл.
Видимо, с любовницами так обычно и бывает.
Да-да-да. (Смеется.) Но в моменте я был хорош! Мог лекцию тебе прочитать о полезных ископаемых.
Вот она, польза от еженедельных познавательных журналов. Помню, их было много разных…
Насекомые, игрушки собак. И журналы умные были. Большой момент прокачки эрудированности. Не знаю, выпускаются ли они сейчас.
Мне кажется, да. Только поменьше.
Тогда утро с них начиналось. Сейчас с рилсов. (Смеется.)
Познавательных, надеюсь?
Нет, просто мемы про пиво. (Смеется.) Я уже и забыл, что было что-то другое! Не было рилсов, были минералы. С книжками у меня тоже было плохо в детстве, а вот такое коллекционирование — как это круто было! Я застал момент, когда мы действительно гуляли во дворах, а не сидели в компьютерах. Хотя я играл в «Шарарам в Стране Смешариков». (Смеется.) Помнишь, была такая игра?
Смутно. Мне кажется, я уже был старше.
Даже была такая социальная сеть для детей и подростков. И я тратил карманные деньги в тайне от родителей, чтобы у меня была «шарарам»-карта, покупал себе бумаги для своего смешарика. Там у меня был первый виртуальный секс! Со смешарихой. Уединялся в доме и общался с ней. Там такой чат, сообщения всплывают облачком. И мы писали всякое. Я самостоятельно создавал, прокачивал смешарика и на свидания ходил. (Смеется.)
Вы пытались развиртуализироваться?
Мы спрашивали друг друга, кто в каком городе живет. На самом деле, это была альтернатива реальности. Не «Дота», ты же в жизни не убиваешь врагов. В жизни ты ходишь в ночные клубы, на свидания и так далее. То же самое делал мой смешарик. И в этой параллельной реальности ты можешь позволить себе то, чего пока еще не мог позволить в детстве. Прикол? Мне кажется, прикол! «Шарарам» — большое событие моего детства.
Какой ты смешарик?
Я всегда себя ассоциировал с Кар-Карычем — такой одинокий творческий придурок. (Смеется.) Он был легкий всегда, в отличие от других. Несерьезный, как Чеширский Кот из «Алисы в Стране чудес». Он же говорил: «Относиться к чему-то в мире серьезно — это фатальная ошибка». Алиса спрашивала: «А жизнь — это серьезно?» Он отвечал: «Жизнь — серьезно, да. Но не очень».
Потом про «Шарарам» пришлось забыть — ты подавал документы во все театральные институты Москвы?
Почти. И везде я послетал как актер, только в «Щуке» меня на конкурс пропустили почти сразу, махом. Не брали из-за дефектов речи главным образом. Ну, и потому, что я не был в состоянии в 18 лет выудить потенциал своей харизмы. Тем не менее я прошел как режиссер в ГИТИСе, к Кудряшову. Со скрипом поступил на платку. Год отучился, потом на бюджетное перевели. А потом все равно вернулся к актерской стезе.
Твой герой в сериале «Она такая классная» влюбился в модель и жаждет добраться до Питера, чтобы ее увидеть. Ты в романтическом порыве сам совершал какие-то спонтанные безумства? Может, тоже в другой город ради девушки ехал.
Нет, я максимум до «Медведково» доезжал 40 минут на метро. (Смеется.)
Откуда?
С «Академической».
По прямой! Пффф, тоже мне задачка. Я понимаю, если бы ты с «Домодедово» или с «Братиславской» — это путь воина.
(Смеется.) Для меня это был рывок, потому что в девять утра уже надо быть в школе, а я еду в «Медведково». Девушка меня держала на дистанции, не подпускала. Когда я приехал в «Медведково», написал: «Я приехал, где ты?» Она ответила: «У меня отец работает в разведке, и поэтому мне нельзя светить наш адрес»… Я поверил. Представляешь? Я все-таки в этом отношении Кар-Карыч, меня все друзья называют дедом, говорят, что мне внутри 70 лет. Предпочитаю дома посидеть, чтоб ко мне приехали.
Так, а есть ли группа, ради которой ты бы вышел из дома и проехал не несколько станций метро, а может, посетил бы другую страну?
Группа, ради которой я бы это сделал, и так выступает в Москве. «Калинов мост», мне очень нравится. Это прям мое сердечко. Недавно для себя открыл группу Beautiful Boys. К ним бы я тоже мотнул, потому что они редко выступают.
Это которые «Рейкьявик в твоих глазах»?
«Ты выбираешь чудеса, твои заплаканы глаза». Да. Там просто бриллиант на бриллианте.
Хорошо, давай тогда из самых фантастичных вариантов. Чтобы не в «Медведково» ехать, а что-то большее.
(Смеется.) Блин, я обожаю ABBA. Вот они же собрались, выпустили стариками альбом. И если бы они дали концерт, я бы что-то предпринял для этого.
Какая твоя любимая песня группы ABBA?
Все любимое, но The Winner Takes It All, мне кажется. I don't wanna talk, тада-тида-тада… (Напевает.)
Вернемся на минутку к твоей доверчивости времен поездок в «Медведково». Тебе нравится находиться в чувстве влюбленности?
Это моя болевая точка в последнее время. Мне кажется, я себя как-то слишком раскачал в отношении влюбленности. Знаешь, когда много-много чего повторяется из раза в раз, оно утрачивает ценность и кайф. Мне друг недавно посоветовал — надо брать аскезу. Конечно, сердцу не прикажешь, но я человек настолько влюбчивый… Могу влюбиться в троих людей одновременно. Еще всем сказать, что это у меня любовь до гроба, и начать встречаться. До такой степени! Это набрало такие обороты, что за этим трудно найти зерно. Что-то настоящее.
А ты во всех этих процессах не забыл, где оно все-таки, настоящее?
Твое замешательство — тоже ответ. Не все вопросы требуют конкретики.
Я помню, что это была мощная амплитуда. Они все мощные — когда чувства настоящие. Обычно они были у меня трагичные, так получалось. Неразделенные. Может, сейчас просто пытаюсь отыграться. Компенсация такая. Типа: «Ах так? А смотрите, как мы теперь умеем». За этой пеленой трудно вспомнить, как это было на самом деле. Ох. Все это, конечно, печально. А с другой стороны, радостно, что ты себя осознал в точке тупика. Когда ты едешь по Ленинградке на 120 км/ч, знак «60», а ты не заметил. Хотя бы сейчас заметил. И сбавляешь скорость.
В «Она такая классная» ты сыграл персонажа с аутистическим расстройством. Расскажи о своих ощущениях.
Я, конечно, не смогу это в полной мере осознать, как с этой точки зрения ощущается мир… Но для себя открыл такое зерно, что все воспринимается очень обостренно. Мир — большой, очень давит. А твое сознание настолько восприимчиво и уязвлено, что ты пытаешься от этого закрыться, как-то все упорядочить. Повторы, прятки — в этом дело. И мне не было трудно выходить из этого, потому что я делал эту роль на дистанции. Я лишь внутри этого костюма — но это маска, сформированная благодаря наблюдениям.
Но она, в данном случае, состоит из поведенческих привычек. Того, как ты непрерывно крутишь спиннер, например.
Это как в фильме «Марафонец» (1976) с Лоренсом Оливье и молодым Дастином Хоффманом. Хоффман со своей бешеной включенностью, выжатый после каждой смены как лимон. А Оливье — ему за 70, но он бодренький. И Хоффман к нему подходит, спрашивает: «Ну как так? Почему — я так, а вы — так?» И он сказал ему: «Дастин, а вы не пробовали играть?» (Смеется.) Понимаешь, есть много разных систем. Конечно, они все вышли из Станиславского, но то, что мне в последнее время интересно, что я сам прохожу практически на тренингах с педагогами, — это система Демидова, техника Майзнера. Вот это присутствие в моменте, что является критерием хорошего актера. Спонтанность. Эти системы очень щадящие. И, конечно, особенно в роли человека с аутизмом должна быть дистанция здоровая, в этом есть гигиена. Не доводишь себя, а дистанция. Это более умная игра — ты ведешь персонажа перед собой. И эта дистанция — здоровая система. Мне ближе эти методики. Чем рвать жилы.
Ну да, как там… «Выйти из своей головы».
Да. Ты ее не включаешь, она тебе не мешает. Но при всем — это безопасная территория для существования, все это в любом случае происходит в рамках игры. И в этом безопасность. И если на это накладывать технику Демидова, современника Станиславского, что ты — он, герой. Я в кадре. Можешь себе позволить все. И это будет в рамках безопасной территории. Это необходимость, даже психотерапевтический момент. Это игра, мы защищены. И в этом есть ключ этой дистанции. Не хочу не играть, не умею не играть.
Хорошо, мне все же кажется, тот изнурительный процесс, который ты этому противопоставляешь, иной раз бывает более действенным. Ты же не отрицаешь, что…
Не отрицаю. Мне это просто не близко, я так не умею. Не могу и не хочу пробовать. Это убивает психику — для меня. Все, что я говорю, — описано в карточке у моего психиатра. Это не надо принимать на веру.
Записана ли там игра «Шарарам»?
Я только сейчас о ней вспомнил. (Смеется.)
Теперь сможете об этом поговорить. (Смеется.) Честно говоря, уже столько заголовков к нашему разговору напрашивается — в том числе из части про «Шарарам», конечно.
Блин, а может, назвать интервью: «Я лишился девственности в "Шарараме"» (Смеется.) А лучше так: «Я лишился девственности в Стране Смешариков»! (заголовок был заменен по настоятельной просьбе онлайн-кинотеатра KION. — Прим. SRSLY).
Заметано. Ты недавно окончил институт. Что, по твоим ощущениям, этот опыт тебе дал?
Мне повезло с мастером, он мне дал любопытство к профессии, породил интерес к изучению ее как науки. Это самое главное. Ну и друзей. В остальном я учусь каждый день, что-то читаю, исследую новые методики, общаюсь с педагогами. Для меня процесс обучения только начался. Институт держал дисциплину. А сейчас я — вольный пахарь, и тяжело поначалу себя собрать, быть организованным. График есть график, но внутренняя дисциплина… Ты все равно как бы выбежал из клетки, есть такое ощущение. Но я с этим тоже пытаюсь справляться.
Какой ты помнишь Тюмень своего детства?
Я помню, что она была больше, чем сейчас. Казалась необъятной. В ней было максимально комфортно и уютно, как под теплым одеялом. Сейчас уже не могу найти в ней этого, и в Москве не могу найти. Может, это был уют детства, а не уют города? Друзья из школы, пионерский лагерь «Алые паруса», где все мое детство прошло. Там и первая любовь была. Это, кстати, детский лагерь, который открыл во мне актерский потенциал. Прям рай был! Утраченный.
Кого ты играл?
Я играл Маленького принца. Кстати, один раз я был в «Артеке» — на театральной сцене играл в мюзикле «Квазимодо». У меня даже есть медаль «Лучший актер "Артека"».
Ты пел за Квазимодо?
По-моему нет, скорее был речитатив. Мюзикл был драматический, больше танцевальный. Мы даже не особо пели, сколько танцевали под песни. Это было круто, поэтично, мощно. Это мои первые слезы на сцене. Помню, что у меня незадолго до умер дедушка, и я перед выходом… На репетиции слезы сами случались, а перед премьерой я выжимал, стоял за кулисами,и накачивал, вспоминая боль утраты, говорил себе: «Давай, плачь. Вспомни деда!» Но потом понял, что мне все-таки другая система ближе. Это был ужас, я прямо насиловал себя. Включал себе грустную музыку. Сейчас же слезы сами льются.
А кто тебе ближе из этих персонажей: Маленький принц или Горбун из Нотр-Дама?
Раньше, наверное, все-таки Экзюпери, а сейчас как будто порой Квазимодо. (Смеется.) Это две грани меня, на самом деле.
С «Маленьким принцем» у меня было связано маленькое детское театральное переживание. В нашей школе его ставили с ребятами постарше. А я был еще совсем мал, у нас были постановки попроще — по сказкам, репетицию по одной из которых как раз и ждал, пока на сцене прогоняли отрывок из Экзюпери. Совершенно не знал, что это, но «Мы в ответе за тех, кого приручили» запомнил уже тогда.
Я раньше воспринимал эту фразу как то, что… Надо быть ответственным и не бросать того, кого приручили. А сейчас, после «Слова пацана», думаю, что в ответе — это мы их должны защитить. Ответить за них, даже если они совершат большую ошибку.
Ты сейчас был на грани «пацанского» самосознания, но, к счастью, в него не угодил.
Да-да, это не про пацанское, сколько про ответственность. Не только помогать, обеспечивать, заботиться, это еще и… Держать ответ за ошибки существа, которого приручил. В случае с человеком, конечно.
Ну да, совершает, но этого не понимает, потому за ошибку не считается. Тебя всегда про поэзию спрашивают. Помнишь свой самый первый стихотворный опыт?
Помню! Мы жили на старой квартире с семьей, мне было лет пять. Я написал стихотворение про маму. Еще такой почерк был, когда ты пишешь от руки капслоком. Большие буквы, иногда перевернутые в другую сторону зеркально. (Смеется.) Помню еще, что писал его красным карандашом. Слова потоком приходили, это было круто.
И ты вроде бы хотел со всем своим стихотворным багажом устраивать лайв-представления. Это были бы камерные посиделки или крупные шоу, как у Петрова?
Ох, Господи. (Смеется.) Настолько — не готов масштабировать. Я и так камерно выступаю — то есть могу в кабаке прочитать. Но я хочу, чтоб это было музыкально оформлено, может, даже с оркестром. Конечно, думаю об этом, например, было бы неплохо выступить на VK Fest.
Ты болеешь за московский «Спартак», верно?
В третьем поколении.
Уважаемо. Какие у тебя ожидания на сезон?
Я уже научен не надеяться в случае со «Спартаком». Мы же все время идем по спирали: новый тренер, ударное начало, резкий спад, гнев, торг, принятие. Я не знаю, я ничего не загадываю, просто открыт к восприятию этой действительности. (Смеется.) А там, может, и победы придут. Медали. Было бы хорошо.
Давай о других сложных и многолетних отношениях. Ты как-то акцентировал внимание, что с театром тебе комфортно быть сугубо на контракте по спектаклям, но не на постоянной основе. Ты бы мог служить в театре?
Нет.
За все время, пока я с разными артистами говорю, большинство к этому постоянству не готовы. Почему ты этого не хотел бы? Не готов быть привязан к чему-то надолго?
Во-первых, мне всегда тяжело быть привязанным к чему-то долго. Это моя… Блин, у меня котик пришел. Такой милый.
Гони фото кота.
Сделано. Значит, мне трудно быть привязанным по-человечески к чему-то. Я, кстати, сейчас понял, что хорошие долгие интервью — это как сеансы у психотерапевта.
И главное — бесплатные.
Вот! А не шесть тысяч. (Смеется.) В общем, я просто не представляю, что мне с этим делать. Такие обязательства перед театром — вообще не мое устройство жизни. Куда-то заходить вдолгую. Я должен вызываться в спектакли, кого-то заменять, играть там, где не хочу? Служить в театре неинтересно, хочется выбирать проект. Все это просто занимает время и крадет его у кино ревниво. Но мне нравится… Знаешь театр «а39»? Который наш недавний прекрасный. Мне там очень хорошо.
Добрыгинский, да. Какой твой любимый спектакль там? Чтобы люди посмотрели.
Наша премьера — «Ледяная синева» Олега Глушкова.
Пока я готовился к нашей беседе, заметил, что ты склонен к страстям. Ездил в минское казино. Впал в алкогольную зависимость, когда болезненно воспринял романтическую невзаимность. Это такие классические пороки героев русской литературы. Тебе такое лихорадочное состояние близко? Занимался ли ты самоанализом в контексте этих страстей?
Да. Ответ в вопросе. Меня порой очень сильно качает и лихорадит, из крайности в крайность. В этом смысле красной нитью через наш разговор, то, с чего мы начали. Возвращение к себе. (Смеется.) И к этому спокойствию. Мне чуть-чуть осталось, я близок к цели. Я это чувствую. Конечно, качать будет всегда. Это вечная поправка. Я говорю про базу, про почву. Сегодня ехал за город на машине, и в меня вонзилась мысль: я чувствую, что готов. К балансу. Что устал от качелей, они не приносят мне удовольствия, как раньше.
У классиков ничем хорошим это не заканчивалось.
Вообще, я мечтаю сыграть Печорина. Просто знаю, как это сделать. Но да, точно не хочу, чтобы это меня разрушило. Я так благодарен Господу за то, что имею. За реализацию своего потенциала. За возможности. Не хочется быть непослушным сыном, который все просрал. Я понял сегодня, что готов.
Ну, могу только пожелать удачи на пути в изживании этих страстей.
Я в этом смысле человек простой, борюсь с искушением, входя в него.
А с внутренними кризисами как тогда борешься?
Я тебе скажу, ты, может, мне даже и не поверишь, но у меня не бывает внутренних кризисов. Я позавчера об этом говорил с подругой и понял, что очень жизнеспособный человек. Мне всегда окей. Глобально у меня нет внутренних кризисов, у меня все хорошо. Мне нравится жить.
Но все страсти, о которых мы говорили, — без кризисных точек не усугубляются. Может, ты не замечаешь?
Ну да. (Смеется.) Но ничего лучше молитвы я для себя пока не нахожу.
