Николас, ваш новый фильм «Герой наших снов» дал вам шанс показать все цвета вашей актерской палитры. Что вам особенно понравилось в участии в проекте — что стало мечтой, а что кошмаром?
Во-первых, название фильма — два моих любимых слова: «мечта» и «сценарий» (в оригинале фильм называется Dream Scenario, дословно — сценарий мечты. — Прим. SRSLY). Они потрясающе звучат вместе. А потом я прочитал сам скрипт. Скажу честно: он точно входит в топ-5 сценариев, что я когда-либо читал. А ведь я в индустрии 42 года, на минуточку. Остальные четыре — «Воспитание Аризоны» (1987), «Покидая Лас-Вегас» (1995), «Поцелуй вампира» (1988) и «Адаптация» (2002). Я сразу понял: я обязан принять в нем участие. Чувствовал, что у меня достаточно жизненного опыта, чтобы играть Пола. Я не выгляжу как он, не звучу как он, не двигаюсь как он. Мы намеренно создавали разницу между нами. Однажды в 2008-м или 2009 году я проснулся и сделал ошибку — загуглил себя. Увидел мэшап под названием Nick Cage losing his shit. Это микс из отрывков, где мои герои проходили через кризисные моменты без какого-либо контекста. Они просто взяли и замемили меня. Я не понимал, что происходит. Не могу остановить и контролировать это, мемы разрастаются по экспоненте, люди даже делают футболки с ними. И когда прочитал скрипт Dream Scenario, подумал, что могу использовать этот опыт для фильма. Пол тоже не контролирует, что люди видят его во снах. Так что за дизайном персонажа — голосом, движениями и внешним видом — стояли эмоции. Я недавно осознал, что хочу сделать роли более личными.
Каждый раз, когда я снимаюсь в кино, это в какой-то степени история про сон. Ты изменяешь физику нарратива, потому что углубляешься в логику сна — многие японские хоррор-фильмы исследуют эту логику, а я их большой фанат. Вот и подумал, что мы можем поиграться с этим в нашем фильме.
Фильм завоевал успех у критиков и на фестивалях. Было ли что-то терапевтическое в том, чтобы сняться в нем, учитывая, что вы работали сквозь реальные эмоции?
Подходящее слово для этого — катарсис. Я такой: «Фух. Я сделал это!» Вложил эмоции не во что-то деструктивное, а в конструктив!
Ваш отец был профессором литературы, и в «Герой наших снов» вы тоже играли профессора. Насколько эта профессия интересна для вас и, если бы вы стали учителем в реальной жизни, что бы преподавали?
Отец обожал своих студентов. Он вдохновлялся тем, что мог разжигать их воображение и прививать любовь к предмету. Но дело вот в чем: спорт — не самая конкурентная индустрия из всех. Академический мир куда конкурентнее, каждый старается превзойти коллегу. Поэтому я наблюдал и другую сторону отца — фрустрацию от необходимости постоянно кого-то переплюнуть. Но его студенты всегда были самой любимой и живой стороной профессорства. Уверен, они очень любили папу.
Вы росли без социальных сетей. Как думаете, что говорит о современном обществе тот факт, что обычного человека как Пол можно мгновенно возвысить и так же быстро уничтожить с помощью интернета?
Раньше я говорил своим молодым коллегам: «Вы знали, на что идете». Но я не знал. Когда я занялся актерством, я ориентировался на индустрию 40-х и 20-х — тогда не было телефонов, камер и интернета. Так что для меня быть актером в век информационных технологий — это не выбор, а вынужденная адаптация. Я не подписывался на это. Это произошло, когда я уже занимался актерством какое-то время. Есть чудесный автор комиксов по имени Алан Мур. Про него снят документальный фильм «Земля фантазии Алана Мура» (2003), где он предсказал, словно Нострадамус, год, в котором информация будет распространяться мгновенно — настолько, что мы все превратимся в пар. Я не знаю точно, что это значит, но звучит жутко. Информация разрастается по экспоненте, и есть какое-то коллективное бессознательное, которое что-то за нас решает. Оно не сформировалось до конца, но оно здесь. И оно никуда не уйдет.
Пол Мэттьюс — интеллектуал, не приспособленный к внешнему миру. Был ли какой-то реальный или придуманный персонаж, которого вы держали в уме при подготовке к роли?
Мне кажется, что художники и думающие люди часто социальные изгои. Они не вписываются в норму, живут в своем мире и по-другому смотрят на вещи. Иногда это поощряется социумом и притягивает людей, а иногда отталкивает. Так что это палка о двух концах. Мой отец тоже был таким: на своей волне, по-особенному размышлял и разговаривал, и в конечном счете потерял много людей вокруг.
Ваши персонажи всегда разговаривают по-особенному. Как вы работали над голосом Пола?
В начале карьеры мне не нравился мой голос: он казался мне слабым и не впечатляющим. У моих ролевых моделей в индустрии были выделяющиеся голоса — у Джеймса Кэгни или Хамфри Богарта, например. Их голоса цепляли больше, чем внешность, люди постоянно имитировали звук их речи. Поэтому я решил поработать над собственным голосом и вылепить из него нечто большее, чем просто «говорящий Ник Кейдж». В «Поцелуе вампира», кстати, я сделал голос, похожий на моего отца — он всегда говорил с каким-то около британским акцентом, я иногда вообще не понимал, что он говорит. Я спрашивал его: «Отец, почему ты так разговариваешь, ты же не британец!» Он отвечал, что преподает английский, поэтому хочет соответствовать.
Когда я начал работать над Полом, я подумал: если мы собираемся изменить мою внешность и не хотим, чтобы зритель думал о Николасе Кейдже, а думал о Поле, мы обязаны поменять и голос. Тогда я принялся экспериментировать. Пробовал немного повысить голос, придать ему мягкости. Чтобы зритель «потерялся» в персонаже.
Именно поэтому фильмы с вами живут в головах у молодой аудитории. Если бы не ваша вирусная популярность в интернете, молодежь бы, возможно, и не узнала о вас…
Это то, к чему я пришел в своих размышлениях. Тебе так или иначе придется принять, что ты — герой мемов. Я понял, что так называемая старая гвардия уже сформировала свое мнение обо мне. Если я хочу продолжать работу, нужно, чтобы кто-то юный, кто вырос на моем кино или просто увидел меня в забавном видео в интернете, подумал: «Он — тот, кто мне нужен. Хочу позвонить Нику и сделать проект с ним». Это не будет тот, кто в индустрии уже сорок или пятьдесят лет — это будут молодые. Поэтому я с удовольствием говорю юным режиссерам: «Ты вдвое младше меня, но уже вдвое умнее. Ты точно знаешь о своем фильме больше меня. Вот тебе «пульт» — управляй мной, как хочешь».Каково работать с Кристоффером Боргли (режиссер фильма. — Прим. SRSLY)?
Как бы посредственно это не звучало, но работать над «Героем наших снов» с Кристоффером было мечтой. Я смотрел его короткометражки — Eer (2021), например, где он еще и сыграл сам. Он отличный актер. И я понял, что мы одинаково чувствуем какие-то вещи. Потом посмотрел «Тошнит от себя» (2022) и подумал: «Вау, этот парень самобытен». Я смотрел другие норвежские фильмы — у них какой-то другой вайб. Норвежцы серьезно относятся к тому, что делают. Они дают деньги студентам, чтобы те снимали кино, выписывают гранты и стипендии, чтобы те могли купить камеры и компьютеры для сценарной работы. Они действительно взращивают креативность в Норвегии. И Кристоффер… Он полностью уверен в себе. А это то, что актеры всегда чувствуют и уважают в режиссерах, когда те уверены в собственном видении истории, которую снимают. Было бы глупо не довериться ему.
Вы поработали с огромным количеством режиссеров, которые снимают сюрреалистичные фильмы, вроде Спайка Джонса и Дэвида Линча. Как вы видите взаимоотношения между кино и снами метафорически и визуально?
Сейчас я понял, что каждый фильм — это сон. Это как ты идешь спать, просыпаешься и понимаешь: «Я видел какой-то странный сон. Моя няня бегала по дому и пулялась заклинаниями, а я от нее удирал. Сделаю из него кино!». Фильмы и сны похожи, потому что у них общий ДНК.
Какие ваши личные отношения со снами? Помните ли вы их, считаете ли, что в них есть глубокий смысл?
Фэнтезийная часть меня хочет верить в это, а рациональная — нет. Но мне нравится магия снов. Я всегда видел сны и кошмары, но со временем научился использовать их на благо. Предпочитаю думать о них как о подарке. Скажем, я видел повторяющиеся сны с крушением самолета, и это было очень реально и безумно страшно. Но они дали мне сочувствие к тем, кто действительно проходил через такое. Иногда я не знаю, как сыграть сцену, иду спать и вижу сон. Думаю: «О, я использую это» — есть в этом какая-то остаточная многослойность, загадочная и необъяснимая, которая помогает мне сыграть сцену правильно.
Пол — вовсе не тот персонаж, которого ожидаешь увидеть в кошмаре. Поначалу его появление во снах пассивно и не приносит никому дискомфорт. Расскажите о роли Пола во снах других.
Забавно, потому что Пол в этом плане эгоист. Он фрустрирован — поначалу в этих снах он не делает ничего существенного, просто прогуливается по снам людей. Ничего интересного. Но потом сны превращаются в кошмары. Нам было забавно осознавать, что теперь Пол не обычный профессор, а чья-то ночная угроза. А кошмар, который видит его дочь — мы сначала не понимали, что с ним делать. Я подумал: почему бы ему просто не вылезти из шкафа и не начать наступать на нее? Это очень крипово, точно ее испугает. Понятия не имею, почему так решил. Моей идеей было маршировать, а Кристоффера — делать это с широкой улыбкой. Это идеальный пример нашей командной работы. Сны абстрактные, часто они не имеют смысла. Мы знатно повеселились, играясь с этим.
Для роли Пола вы изменили прическу и носили винтажную одежду. Повлияло ли это на ваш собственный стиль вне съемок на тот период?
Каждый раз, когда ты работаешь над внешним и внутренним содержанием себя, они наполняют друг друга. Переодевание в персонажа в начале съемочного дня помогает мне войти в роль и впоследствии добраться и до внутреннего содержания. Кристоффер хотел взять известного артиста и презентовать его по-другому: без харизмы и ничем не выделяющегося. Изменение внешности помогло мне раствориться в персонаже. Я потерял внешнюю связь с Ником Кейджем, но все равно старался отыскать в себе те чувства, что я испытывал, когда проходил через историю с мемами.
Киностудии A24 присущ свой фирменный стиль и градус странности, даже если ее фильмы снимают разные режиссеры. Это ваш первый проект со студией. Есть ли у вас любимые картины в ее каталоге?
Вы правы об A24. Вот почему я постоянно возвращаюсь к независимому кино — в нем живет оригинальность. У тебя больше кислорода, есть возможность пообщаться с режиссером на равных и сделать что-то свежее. Да, это всегда риск. Но это генерирует креативность и запускает в работу новые интересные проекты. Студия A24 справляется с этим прекрасно: они дают шанс материалу, на который у других студий бы даже не нашлось времени. Независимое кино сформировало мою фильмографию — взять, например, «Поцелуй вампира» и «Без лица» (1997). Участие в первом я рассматривал как исследование: здесь я попробую поиграться с с немецкой экспрессией и канонами немого кино, упаковав это в современного персонажа. Герой, к сожалению, сходит с ума, но у него было то, что делало его интересным для зрителя. Кадр из «Поцелуя вампира» как раз стал вирусным. Когда я получил роль в «Без лица» — это большое кино, я понял, что смогу применить свои наработки в нем, и использовал то, что наэкспериментировал на «Поцелуе вампира». Все говорили: «Ник, а ты можешь немного сбавить обороты?» И я такой: «Нет, я знаю, что это сработает. Знаю, что мой персонаж ведет себя именно так». Так что независимое кино и крупные проекты неплохо сочетаются, если использовать независимые фильмы как лабораторию для опытов.
В фильме мы видим технологию для связи жизни и снов. Что вы думаете о новых технологиях современности вроде искусственного интеллекта?
Я никогда не скрывал: ИИ меня пугает. Я не хочу уйти из реального мира и позволить компьютеру создать любые сюжеты с участием персонажей, которых я когда-то играл. Уверен, что нам нужно усилить контроль над этой штукой. ИИ никуда не уйдет, и он будет развиваться — мы обязаны быть аккуратными и научиться работать с ним так, чтобы не обижать артистов.
В прошлом году вы играли себя в «Невыносимой тяжести огромного таланта». Есть ли для вас связь между этим проектом и «Сценарием мечты», учитывая, что оба фильма об известности?
Пол Мэттьюс — не я. Да, как я и говорил, я стараюсь искать проекты, где мне не нужно играть того, кем я вообще не являюсь. Я очень боялся играть в «Невыносимой тяжести огромного таланта». Все актеры хотят спрятаться за персонажем, но мне довелось сыграть Николаса Кейджа. Но все же: это не я. У меня нет дочери… Погодите, сейчас у меня есть дочь. Но когда мы снимали — не было, а в фильме она есть. Еще я никогда не поставлю карьеру выше семьи, но режиссер Том Гормикэн уверил меня, что иначе мы не получим хороший сюжет. Этот фильм — ирония над самим собой, и это было унизительно. (Смеется.) Я говорил: «Что вы со мной делаете? Это что, Saturday Night Live?» Но ребята хотели рассказать историю, в которой была душа. Но это было словно балансировать над бездной, и я никогда не сделаю ничего похожего. Никакой «Невыносимой тяжести огромного таланта 2». Никогда.
