Начнем с того, что слово «порнография» переводится с греческого как «литература о блудницах». Поэтому первыми сексуальными сценами, что тревожили и волновали людей, были книжные — и то, как описывался секс, было полностью данью эпохе, моде и мыслям общества. Сегодня, например, уже никого не удивить сексуальной сценой даже с обсценной лексикой (и это, пожалуй, будет даже не самым интересным).
А что же классики? На уроках литературы нам преподносят их совершенно платонически: пейзажи, дуэли, сказки. Конечно, тайком каждый из нас читал матерные стихи Есенина, Пушкина и Маяковского, где все выражения предельно понятны — как будто нас и не разделяет никакая пропасть в несколько веков. Но кто, где и как занимается любовью в романах Чернышевского, Достоевского и Бунина? Перечитали, проверили, делимся с вами.
P.S. Примечательно, что в «Яме» Куприна, где речь идет о публичном доме, тема секса почти не раскрыта.
P.P.S. Алексея Толстого и Набокова мы намеренно в этот материал не брали.
Вот, например, отрывок из «Воскресения» Льва Николаевича Толстого, где он в свободной форме высказался на тему того, что «все мужчины хотят только одного».
«Главное благо всех мужчин, всех без исключения — старых, молодых, гимназистов, генералов, образованных, необразованных, — состоит в половом общении с привлекательными женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими делами, в сущности желают только одного этого. Она же — привлекательная женщина — может удовлетворять или же не удовлетворять это их желание».
Но даже если и списать тот факт, что «Воскресенье» — художественное произведение, то в своем дневнике граф поясняет и дополняет свою мысль.
Дневник писателя от 17 декабря 1850 года:
Вот это он пишет в 1852 году:
Дальше отрывок из записей от 19 августа 1889 года:
«Думал к «Крейцеровой сонате». Блудник есть не ругательство, но состояние (думаю, то же и блудница), состояние беспокойства, любопытства и потребности новизны, происходящее от общения ради удовольствия не с одной, а с многими. Как пьяница. Можно воздерживаться, но пьяница — пьяница и блудник — блудник, при первом послаблении внимания — падет. Я блудник».
Тут и добавлять ничего не будем — все дневники Льва Николаевича есть в открытом доступе.
Прекрасно и много о сексе в своих произведениях писал Бунин. «Сноб» (в материале 10 самых сексуальных представителей русской литературы. — Прим. SRSLY) рассказывал о нем так: «Барышни двадцать первого века после прочтения «Темных аллей" приобретают доселе невиданную томность и изысканней раздвигают свои прекрасные ноги». Вот, например, отрывок из его «Тани»:«Все тело ее поддавалось ему, как безжизненное. Он сперва шепотом побудил ее: «Послушай, не бойся…». Она не слышала или притворялась, что не слышит. Он осторожно поцеловал ее в горячую щеку — она никак не отозвалась на поцелуй, и он подумал, что она молча дала ему согласие на все, что за этим может последовать. Он разъединил ее ноги, их нежное, горячее тепло, — она только вздохнула во сне, слабо потянулась и закинула руку за голову…»
Или из «Антигоны»:— Как вы непозволительно красивы! — сказал он, в упор рассматривая серую пестроту ее глаз, матовую белизну лица и лоск темных волос под белой косынкой.
— Вы находите? И хотите не позволить мне быть такой?
— Да. Одни ваши руки могут с ума свести...
И он с веселой дерзостью схватил левой рукой ее правую руку. Она, стоя спиной к полкам, взглянула через его плечо в гостиную и не отняла руки, глядя на него со странной усмешкой, точно ожидая: ну, а дальше что? Он, не выпуская ее руки, крепко сжал ее, оттягивая книзу, правой рукой охватил ее поясницу. Она опять взглянула через его плечо и слегка откинула голову, как бы защищая лицо от поцелуя, но прижалась к нему выгнутым станом. Он, с трудом переводя дыхание, потянулся к ее полураскрытым губам и двинул ее к дивану. Она, нахмурясь, закачала головой, шепча: «Нет, нет, нельзя, лежа мы ничего не увидим и не услышим...» — и с потускневшими глазами медленно раздвинула ноги... Через минуту он упал лицом к ее плечу. Она еще постояла, стиснув зубы, потом тихо освободилась от него и стройно пошла по гостиной, громко и безразлично говоря под шум дождя:
— О, какой дождь! А наверху все окна открыты…
А это Чернышевский и его «Что делать?» — книга, которую он написал во время заключения в Петропавловской крепости. По невнимательности цензоры упустили ее из своих лап, и в 1863 году она была опубликована в журнале «Современник»: роман почти сразу же запретили, но было уже поздно. В книге он обошелся сценой, скорее, не самого процесса, а прелюдией:
«Вера Павловна долго не выпускала мужа, обнявши. «Ах, мой миленький, какая я смешная! Как я к тебе прибежала! Что теперь подумает Маша? Нет, мы это скроем от нее, что я проснулась у тебя. Принеси мне сюда одеваться. Ласкай меня, мой миленький, ласкай меня, я хочу любить тебя, мне нужно любить! Я буду любить тебя, как еще не любила!»
При этом в жизни Чернышевский придерживался позиции, что он в своей личной жизни подчиняется жене, а она полностью свободна и в нравах, и в поведении.
Почти за сто лет до Чернышевского сексуальную сцену по-своему описывал Карамзин в «Бедной Лизе» (как мы помним, соблазнение юной девушки закончилось плохо, что уже само по себе является моралью произведения):
«Она бросилась в его объятия — и в сей час надлежало погибнуть непорочности! Эраст чувствовал необыкновенное волнение в крови своей никогда Лиза не казалась ему столь прелестною — никогда ласки ее не трогали его так сильно — никогда ее поцелуи не были столь пламенны — она ничего не знала, ничего не подозревала, ничего не боялась — мрак вечера питал желания — ни одной звездочки не сияло на небе — никакой луч не мог осветить заблуждения. Эраст чувствует в себе трепет — Лиза также, не зная отчего, но зная, что с нею делается...
Заблуждение прошло в одну минуту. Лиза не понимала чувств своих, удивлялась и спрашивала. Эраст молчал — искал слов и не находил их. «Ах, я боюсь, — говорила Лиза. — боюсь того, что случилось с нами! Мне казалось, что я умираю, что душа моя... Нет, не умею сказать этого!.. Ты молчишь, Эраст? Вздыхаешь?.. Боже мой! Что такое?» Между тем блеснула молния и грянул гром. Лиза вся задрожала. «Эраст, Эраст! — сказала она. — Мне страшно! Я боюсь, чтобы гром не убил меня, как преступницу!» Грозно шумела буря, дождь лился из черных облаков — казалось, что натура сетовала о потерянной Лизиной невинности».
У Федора Михайловича Достоевского эротизм сквозил повсюду: пусть и не на поверхности, но определенно ощущался — за счет характера автора. В письме своему брату он пишет про себя:
Его герой в «Записках из подполья» описывает себя так (вполне автобиографично): «В то время мне было всего двадцать четыре года. Жизнь моя была уже и тогда угрюмая, беспорядочная и до одичалости одинокая. Я ни с кем не водился и даже избегал говорить, и все более и более забивался в свой угол... Дома я всего больше читал... Чтение, конечно, много помогало — волновало, услаждало и мучило. Но по временам наскучало ужасно. Все-таки хотелось двигаться, и я вдруг погружался в темный, подземный, гадкий не разврат, а развратишко».
Там же он добавляет:
Антон Павлович Чехов в противовес коллегам в своей прозе как будто бы асексуален, потому что изобрел способ говорить о процессе нейтрально. В «Даме с собачкой» сцену между Гуровым и Анной Сергеевной он описывает отвлеченно:
— Погода к вечеру стала получше, — сказал он. — Куда же мы теперь пойдем? Не поехать ли нам куда‑нибудь?
Она ничего не ответила.
Тогда он пристально поглядел на нее и вдруг обнял ее и поцеловал в губы, и его обдало запахом и влагой цветов, и тотчас же он пугливо огляделся: не видел ли кто?
— Пойдемте к вам… — проговорил он тихо.
И оба пошли быстро.
У нее в номере было душно, пахло духами, которые она купила в японском магазине.
…
Но тут все та же несмелость, угловатость неопытной молодости, неловкое чувство; и было впечатление растерянности, как будто кто вдруг постучал в дверь. Анна Сергеевна, эта «дама с собачкой», к тому, что произошло, отнеслась как‑то особенно, очень серьезно, точно к своему падению, — так казалось, и это было странно и некстати. У нее опустились, завяли черты и по сторонам лица печально висели длинные волосы, она задумалась в унылой позе, точно грешница на старинной картине.
— Нехорошо, — сказала она. — Вы же первый меня не уважаете теперь.
При этом в своих письмах к брату он был не так скуп на подробности и рассказывал, как занимался сексом с японкой:
«Стыдливость японка понимает по-своему. Огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо и при этом, плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берет в руки, а при этом не ломается и не жеманится, как русские. И все это время смеется и сыплет звуком «тц». В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка...»
Или с индуской:
«По самое горло насытился пальмовыми лесами и бронзовыми женщинами. Когда у меня будут дети, я им скажу не без гордости: «Вы сукины сыны, в свое время я имел сношение с черноглазой индуской. Где? В кокосовой плантации в лунную ночь»».
Под конец хочется сказать только одно: пишите себе, дорогие авторы, как вам хочется (секс в литературе все же бесценен по всем фронтам) — только не забывайте о пометке 18+.
