«Восстание зловещих мертвецов» (Evil Dead Rise)
Книгу мертвых вновь достали с антресоли, сдули с нее пыль и нечаянно окропили кровью. Впрочем, доморощенному диджею-подростку Дэнни (Морган Дэвис) хватило ума ничего вслух не читать, лишь поглядеть на гравюрные веселые картинки — за него все сделал некий священник, чей голос звучал на найденной вместе с букинистическим раритетом виниловой пластинке. Запись проиграна. Злой дух осваивает новую локацию: вместо лесного домика у болот — лос-анджелесская высотка под снос. Теперь мать Дэнни — Элли (Алисса Сазерленд) — безвозвратно одержима. Противостоять ей придется ее залетной сестре Бет (Лили Салливан), дочерям — активистке Бриджет (Габриэль Экхолс) и малютке Кэсси (Нелл Фишер) и немногочисленным соседям.
«Зловещие мертвецы» Сэма Рэйми — при всем состоявшемся масштабе культа материал, совсем не предполагающий долгой и счастливой франшизной жизни. Первые две части — лимб, самоповтор в одной и той же локации при участии вполне конкретной атрибутики (книга, бензопила, Брюс Кэмпбелл). Триквел — маски-шоу по типу подростковой приключенческой фантастики а-ля «Назад в будущее» в условности сказания о Короле Артуре. Помимо общего героя и растущей не вширь, а вглубь (веков) мифологии, залог успеха этого дэнс макабра в исполнении скелетообразного чучела — его кукловод Рэйми, выдумавший целую вселенную на основе копеечного и не слишком оригинального слэшера (неоспоримых художественных достоинств).
Эпигоны-авторы новоявленных переосмыслений «Мертвецов», дорвавшись до пира плоти, ошиблись в главном — решили придать этой вакханалии смысл. Зло в «Черной книге» — наркозависимость героини. Зло в «Восстании» — страх материнства Бет. Рэйми полагался на зло беспорядочное и хаотичное (тем и впечатляющее), и когда его разрушительную силу сводят к выбиванию клином некоей фобии/зависимости персонажа, оно, как лопнувший шарик, сжимается до жалкого бугристого куска латекса. Режиссер «Восстания» Кронин так и вовсе, кажется, воспринимает первоисточник всерьез (не как замогильную комедию). Он профессионально натирает человеческую кожу на терке для сыра. Собирает оторванные руки-ноги в человеческую многоножку. За пару минут изводит всех соседей, чтобы в четырех стенах разбиралась исключительно родня. Заливает многоквартирный комплекс кровью (цитата из «Сияния» — наверное, самое стыдное, что есть в этом фильме). Но то ли не умеет шутить, то ли совсем не хочет. Фирменный «полет» злого духа низводится до полета дрона, управляемого очередным придурком, которого первым делом пустят на фарш — вот и весь юмор. Единственная находка Кронина — он рассматривает как хоррор «Грозовой перевал». Что же, эта книга (в любом исполнении) точно пугает больше, чем озвученный им Некрономикон.
«Экзорцист Ватикана» (The Pope's Exorcist)
Июнь 1987 года. Пока мелочные коллеги журят главного экзорциста Ватикана Габриэля Аморта (Рассел Кроу) за превышение полномочий, в заброшенное испанское аббатство заселяется семья: овдовевшая и оттого ранимая мать Джулия (Александра Эссоу), дочь-оторва Эми (Лорел Марсден) и заторможенный мальчуган Генри (Питер ДеСоуза-Фейхони), не проронивший ни слова после смерти отца. Недвижимость планируется отремонтировать и продать. Первым же днем бригада местных подрядчиков благополучно забирается куда не нужно — изучая коридоры аббатства вслед за ними, Генри расковыривает стенную кладку и выпускает зло. Поутру ребенок начинает басить, уродовать свое лицо ногтями и ультимативно звать священника. Похоже, дело для Аморта.
Интенсивный сеанс экзорцизма, проведенный на тяге пары выпитых залпом стаканчиков двойного эспрессо. В отличие от легиона кинематографистов, воспевших злоключения заклинателей бесов всерьез, режиссер Эйвери («Самаритянин») не пытается дотянуться до заслуг Фридкина с его «Изгоняющим дьявола» — единственной незыблемой величиной в жанре — и лукаво возводит Аморта в ранг озорных супергероев. Габриэль подчиняется только мудрому Папе, на котором держится не только весь Ватикан, но и едва ли не баланс добра и зла. Понтифик, сродни Чарльзу Ксавье (патриарх «Людей X») или М (начальник из Бондианы), пересказывает подчиненному задание и отправляет в добрый путь. Франко Неро (легенда) в роли верховного Отца при первом же появлении задорно восклицает «Не дождетесь!» — ну как не довериться такому авторитету?
Аморт смешивает кофе и виски; по-бумерски юморит — вполне успешно, ведь настоящему итальянцу сам черт не страшен (чего не скажешь о победе Франции на Кубке мира по футболу); при любом удобном случае рекламирует собрание своих сочинений (гарантирует, что книжки хороши) и рассекает на красно-белом мопеде Ferrari по городам и весям. Кроу подходит к этому образу с основательностью оскаровского лауреата: умело лопочет по-итальянски и азартно паясничает. Комната страха Эйвери, как и полагается площадному аттракциону, веселит своей бутафорией и гневными репризами Генри (следуя заветам второго «Очень страшного кино»). Мальчишка лапает мать за грудь, вырезает на пузе слово HATE и матерится как портовый грузчик. С той же наглостью Эйвери воплощает абсолютные идеи в Аморте и Папе — некогда заблудшего сына и мудрого отца — сводит грехи испанской инквизиции к проискам дьявола и грозится показать еще 199 мест, которые Аморту стоило бы посетить (гип-гип-ура франшизе). А документальный портрет настоящего Габриэля несколько лет назад снял все тот же Фридкин — неисповедимы пути Господни, лучше и не скажешь.
Пока Хэл (Кристофер Эбботт) заказывает в свой люкс-номер разнообразные яства (бельгийские вафли, хашбрауны, пасту, рибай и бутылочку Martini), за столом деловито располагается его гостья Ребекка (Маргарет Куэлли), разворачивая распечатки некой корпоративной анкеты. Пункты про вес, рост и алкогольную зависимость вскоре сменят куда более интимные расспросы. В конце концов Ребекка отправляет Хэла драить грязь за унитазом, возбуждая того своим приказным тоном. По завершении сессии, достижении оргазма и окончании светской беседы за ужином богатей указывает доминатрикс на дверь (его повысили, такие встречи уже не по статусу). Обиженная Ребекка покидать гостиницу не собирается, грозя Хэлу слить записи их сессий в интернет. Что же скажет мама? Напуганный мужчина громит номер в поисках камеры. Девушка игриво улыбается.
Кристофер Эбботт как-то раз уже пытался разделаться с мазохистской-эскортницей в гостичничном номере («Пирсинг»). Маргарет Куэлли, что такое секс, ложь и видео, наверняка должна была объяснить мама (Энди Макдауэлл снималась в одноименном фильме. — Прим. SRSLY). В первых двух актах эти неслучайные, в общем, люди ловко выясняют отношения, подавляя друг друга (у Ребекки, понятно, получается лучше) то с позиции классовой, то гендерной — артистов подводит текст, который наверняка бы понравился режиссеру Содербергу времен «Девушки по вызову». Капитализм и прочие финансовые влияния (в общих словах, обходится без конкретики) замещают секс и влечение. Затем Куэлли заходится в танце, и эти рыночные отношения наконец переходят в психоаналитический обмен любезностями, тогда разгорается самость, просыпается либидо и наконец пробиваются чувства. Правда, пока дело дойдет до детских комплексов и подавляемых желаний, не раз захочется злополучное стоп-слово произнести — лишь бы этот фарс закончился.
Как пела в одноименной песне певица Дора: «Для меня лучший подарок — это снова стать собой». В том, чтобы за полтора часа избавить Хэла от daddy и mommy issues, режиссер Уигон оказывается куда мастеровитее зануды Ари Астера (ему, например, с трудом хватило трех), но согласовать внутренний и внешний мир этого фильма (а это, по мнению Ребекки, залог успеха), ему так и не удается. Талантливые Эбботт и Куэлли заслуживают куда более хитрого перверсивного ромкома.
«Часики» (Clock)
Выслушивая на очередном званом мероприятии треп молодых мамочек о схватках, суперзвезде дизайна интерьеров Элле Патель (Дианна Агрон) канапешка в горло не лезет. Подружки так и норовят приложить ее ладонь к округлившемуся животу, с обратной стороны которого, как кажется, скребется младенец. Отец (Сол Рубинек) стыдит пустыми стульями за обеденным столом, причитая, что у евреев род по матери. Новостная лента напоминает фотоальбом беременных. Даже гинеколог недоуменно выслушивает чайлдфри-речи Эллы, предлагая поучаствовать в испытаниях биотехнической фирмы — поправить гормональный дисбаланс в пансионате, напоминающем пятизвездочный СПА. Радикальная терапия помогает: биологические «часики» начинают ход; ментальные шарики заезжают за ролики.
Шизофренический эпилог к сериальным «Связанным насмерть». Между рассудительно-жанровым киноэссе о женском теле под гнетом социально агрессивной нормативности и «Часиками» такая же глухая пропасть, как между фильмами Дэвида Кроненберга и Жюли Дюкурно. В первом случае образный ряд поэтического боди-хоррора проецирует конкретную перверсивную идею. Во втором — фрагментарное пыточное порно выделяет набор очевидных тезисов не только капсом, но и болдом (так и здесь). Как тикают часики Эллы по мнению рожениц, так цокают и они на протяжении всех полутора часов ментального помутнения героини. Минутная стрелка — это и бренность бытия. И громоздкий наследный часовой шкаф. И вполне конкретный старородящий возраст, которого достигает Патель. Но режиссер Джекноу не останавливается на щадящей идее о том, что «мое тело — мое дело». «Часики» — разговор о холокосте и фамильном прошлом, которого Элла не то чтобы отрицает, но избегает; токофобии (поверхностно); жертвенности материнской роли; авторитарности инновационной медицины; и, конечно же, мужском невежестве.
В какой-то момент, отложив презерватив, Элла предлагает супругу (Джей Али) просто сделать это — а там будь что будет (благоверный отказывается). И вместо естественного гормонального сбоя зрителю (как и героине) предлагают генно-модифицированный: визуализированные страхи Патель в виде объемных темных силуэтов, напоминающих мраморные шахматные фигуры из подарочного набора. Одна из них — паучиха — обозначает не только архетипическую мать, но и насекомое, «которых принято травить, как людей при геноциде» (почти дословная цитата). Джекноу путается в психоаналитических символах, дешево используя их как скример-бабайки. Чудо-устройство для испытаний имплантируют прямо в матку. Заходясь в эйфорическом припадке, Элла умывается чужими околоплодными водами. В одном из приходов героиня видит ребенка, повисшего на пуповине как на маятнике. Фильму, как и отчаянному выступлению актрисы Агрон, не откажешь в эффектности, но этот механизм неисправен — заводской брак.
