Степан, как вы относитесь к тому, что вас называют «якутским чудом»? Обижает или надоело?
Сперва все говорили «якутский феномен», сейчас переформатировали в «якутское чудо». На мой взгляд, ни то ни другое не хорошо и не плохо. Просто не стоит позиционировать кино как этническое. Потому что разделяя, мы ставим, условно, московское кино выше регионального. Да, я понимаю, в столице денег больше, проектов больше и так далее. Но не надо зацикливаться на терминологии, лучше подумать о том, как это «чудо» привнести в российский кинематограф в принципе. А это вполне возможно благодаря развитию кино в регионах наравне со столицей.
Но вы же не станете отрицать, что Якутия в последние годы вдруг стала поставлять мощное, большое кино. С чем это связано?
Все началось в 90-е, когда у нас снималось много телевизионных фильмов — самобытных, разных, других. А потом пришла цифра, подарившая возможность делать картины вообще любому человеку. Еще один важный факт: в 2006 году «Алмазфильм» во главе с Александром Джуровичем Даниловым показал в кинотеатре фильм Сергея Потапова «Любовь моя», и народ на него пошел. И тогда все поняли, что кино можно производить у себя и у себя же показывать. Зритель, оказывается, есть. Поняв это, в Якутии и стали потихонечку снимать — много, разного уровня и качества, но народ шел, поддерживал рублем. Снимал народ повсеместно, и я тоже поверил в себя — сделал свой первый любительский фильм. Он у меня получился, естественно, любительским — и я решил вообще больше этим не заниматься. Вернулся к этой идее в 2012 году уже с осознанием того, что нужно много работать, изучать разное. Не имея академического образования, учился на площадке у своих же специалистов. Что-то читал, что-то смотрел, но лучшими учителями были фильмы и команды проектов, да и просто общение с умными людьми.
Вы же были монтажером у Дмитрия Давыдова на «Пугале» (2020)?
Я и сейчас монтирую его фильмы. Мы дружим, и для меня смонтировать картину не составляет никакого особенного труда. Мы понимаем друг друга, сидим вместе и допиливаем — у нас уже отлажен механизм. Я, кроме дебюта, все его фильмы монтировал.
Мне кажется, это ваша важная особенность: монтажер не позволит режиссеру снять лишнего. А вы вдобавок ко всему еще и математик по образованию, так?
Я окончил Институт математики и информатики по специальности «информатик-экономист».
Человек с математическими мозгами рационален и хорошо работает ножницами, понимает, где отсечь ненужное. Одно из преимуществ ваших фильмов — хронометраж. Кино ведь и про время тоже — оно должно быть спрессованным и содержать в себе не только мысли, но и действия.
Ко мне мастерство не сразу пришло, это годы работы. Я смонтировал практически все свои фильмы, бесчисленное количество разных роликов, документальных лент, музыкальных клипов плюс картины Димы Давыдова. Если раньше решение отрезать давалось сложно, то сейчас сразу понимаю: это работает, а это нет. Но еще важно отметить, что свои последние фильмы я стараюсь снимать и монтажно в том числе. Сцены, в которых не уверен, практически не снимаю. Поэтому и в «Нашу зиму», и в «Черный снег», и в «Айту» вошло только то, что отснято, ничего не убрано.
Знаю, у многих бывает так: снимают четыре часа хронометража, из которых делают фильм на полтора часа. У меня же в голове всегда имеется конечная картинка. После каждой смены я монтирую отснятый материал. Плюс даю много времени оператору: отсняв дубль, мы можем тут же все поменять. Не жалеем на это времени.
Оператор (Данила Горюнков. — Прим. SRSLY) у вас работает отменно: и снежные равнины, и дождь в «Айте» сняты так, что на них хочется смотреть бесконечно. А как вы относитесь к таким сценам, когда герой просто курит и долго смотрит в окно? Кажется, иногда за этим нет никакой мысли — сплошная режиссерская амбиция.
Долгие планы и у меня есть: «Черный снег» наполовину состоит из onetake-кадров, как сейчас любят говорить. Но, опять же, одно дело, если ты нарочито это делаешь, другое — для придания полноты своим режиссерским видениям. Фильм фильму рознь, и бывают картины, где человек стоит и смотрит в окно, и ты ничего не можешь понять, почувствовать. Я исхожу из того, что сам являюсь зрителем. Я очень люблю кино, и, когда разрабатываю идею, продюсер Степан Бурнашев у меня в голове подходит к сценаристу Степану Бурнашеву и просит написать историю. Потом режиссер Степан Бурнашев ее снимает, опять же, у меня в голове, и зритель Степа Бурнашев смотрит. Если все хорошо, то это уже переходит в реальность — я начинаю работать над проектом.Какое кино вы смотрите и любите как зритель?
Разное, я с детства был ярым киноманом. Сначала ходил в клуб, потом пришла эра видеокассет, и мы одалживали видеомагнитофоны, а затем и у нас свой появился. Мои кассеты не обновлялись, но у других появлялись новые, и мы обменивались. Помню один вечер: мне лет 11, стою со старыми кассетами и клянчу новый фильм, а мне говорят, что мы все твои фильмы смотрели. Стоял на пороге и не уходил, просил: «Возьмите все мои кассеты, пересмотрите, пожалуйста, но мне вот этот фильм дайте увидеть». В памяти этот эпизод остался. Кассету мне все-таки дали.
Со временем предпочтения поменялись, но я все равно стараюсь смотреть разное кино, и мне действительно нравится разное. Это может быть и голливудский блокбастер, и российское кино, и японское, и корейское, и французское — в любом жанре. Но все равно чуть-чуть меняются ориентиры в жизни, и это воздействует на предпочтения в кино. Сейчас, например, уже не могу супергероику смотреть.
Вам не кажется, что подобное кино в принципе (и другие жанры в частности) — это форма эскапизма и проявления инфантилизма? Когда не можешь поговорить о глубинных человеческих проблемах простым, доступным языком, и приходится камуфлироваться, надевать маски?
В свое время мы ведь смотрели боевики и восторгались Сталлоне, Шварценеггером, Брюсом Ли, Ван Даммом… А сейчас настало время быстрого обмена информацией. Но, когда ездишь по фестивалям и смотришь фильмы, которые не увидишь в России или на обычных онлайн-платформах, у тебя меняются предпочтения. Сейчас я могу посмотреть какое-нибудь очень авторское фестивальное кино из Канн, Венеции — и получить удовольствие, а могу оценить и «Джона Уика». Убежден, что хорошее кино воздействует на каждого зрителя по-разному. Более того, одно и то же кино по-разному воздействует на разных стадиях развития человека. Ты в детстве посмотрел какой-то фильм и воспринял его так, в 20 лет — эдак, в 30-40 — вообще по-другому. Иногда пересматриваю и открываю для себя совсем иные авторские высказывания.
Не бывает такого: «Жаль, что это кино снял не я»?
Нет, но я с детства мечтал, чтобы снимали кино об историях, которые рядом со мной. Всегда удивлялся после просмотра какого-нибудь фильма: «Здесь у нас случилась история намного круче, почему про это никто не снимает?»
«Айта» как раз основана на реальных событиях. Вы рассказывали, что эту историю вам подарил брат. По сюжету девочка по имени Айта решает уйти из жизни, оставив записку, в которой сообщает, что в ее смерти повинен некий человек по имени Афоня. Кто этот Афоня, и разбираются на протяжении всего фильма режиссер и зрители. Какой жанр у этого кино?
Я задумывал его как триллер, но заметил, что у меня не жанры формируют историю, а истории — жанры. Из-за этого в моих фильмах зачастую случается симбиоз разных жанров, и в «Айте» тоже получилось неоднозначно. Кто-то называет этот фильм триллером, кто-то детективом, кто-то социальным кино…
…или психологической драмой.
Я рад, что у меня получилось снять универсальную историю, понятную везде, в любой точке. Мы привыкли жить стереотипами. Считаем, что в некоторых странах или в регионах живут не такие люди, как мы, но на самом деле, несмотря на то, что мы разные, мы все одинаковые. Человеческие отношения и проблемы схожи везде: проблема отцов и детей, шовинизма, социальные проблемы, вопрос отношения населения к представителям закона, власти и очень немаловажный аспект — осуждение, не подкрепленное фактами, а основывающееся на домыслах. Кто-то отметил, что у нас фильм отчасти и про цифровой буллинг, — и это тоже правда. И в то же время это сюжет на все времена.
Проблема отцов и детей вечная. Я, как родитель и сын своих родителей, это прекрасно понимаю. Мне было важно сказать, что сегодня мы не уделяем времени воспитанию, а отдаем все на откуп ютьюбу. Дети сидят в телефонах, и мы не знаем, чем они там занимаются, что смотрят. Мы теряем человеческое общение. Я не хочу, чтобы мои дети росли в таком деградирующем обществе. Развитие информатизации дает массу возможностей, оно способно в том числе бороться с шовинизмом, ведь благодаря интернету можно изучить историю любого народа, любого человека. Но почему мы этим не занимаемся? Почему берем самый доступный способ самовыражения — негативного, через соцсети. Общество создается не извне, мы сами создаем это общество. Пора, на мой взгляд, задуматься, куда мы движемся. Вроде бы современный мир, развитие идет, но мы забуксовали.
Вы очень хорошо в «Айте» показали обратный шовинизм: иногородец попадает в якутское большинство и считает себя изгоем, объектом травли. Это предельное заострение проблемы взято из жизни?
С шовинизмом я сталкивался не раз. Есть культурный шовинизм. Скажем, приезжаешь на фестиваль, условно из Якутии, а там ожидают человека в меховой одежде, плохо говорящего по-русски. Есть бытовой, агрессивный шовинизм, доходящий почти до национализма: тебя останавливают полицейские по национальному признаку, начинают общаться не по уставу. Естественно, субъект, на которого все это направлено, воспримет ситуацию агрессивно и зеркально отобразит ее, когда окажется в большинстве. Неважно к кому — русскому, эвенку, буряту. Защитная реакция, что ли, такая. Я тоже в свое время агрессивно воспринимал такое отношение, а потом понял: а что я делаю, чтобы этого не происходило? Естественно, если буду шарахаться от полицейских и пытаться обходить их стороной, меня остановят. Если буду приходить в чужой монастырь со своими правилами, конечно, встречу отрицательную реакцию. Нужно доказывать, что ты на самом деле ничем не отличаешься.
Интересная штука бывает: когда смотришь ваши фильмы, начинаешь себя с ними ассоциировать, понимаешь, что можешь оказаться этим родителем, этой девочкой, даже этим полицейским. Ваше кино про всех нас. Феномен травли, показанный в «Айте», тоже история на все времена, для всех этносов. Все ваши герои вроде неплохие люди, как же такое стало возможно?
Я вообще считаю, что плохих людей не существует. Никто же не пришел в этот мир убивать, грабить, унижать. Человек пришел быть счастливым. Но так получилось, что события жизни и общество привели его к подобным поступкам. В основном все идет из детства и сегодня усиливается благодаря повсеместной информатизации. Кто-то получил свою долю буллинга в школе и сейчас отыгрывается в соцсетях. Или жизнь у тебя неполноценная, и ты, высмеивая других, возвышаешься, самоутверждаешься. Над этим нужно работать нам самим, это не удел государства или правительства.Вы же понимаете, что это путь в никуда? Общество изнутри с этой проблемой не справится. Получается, что кто-то должен прийти извне? Тогда это уже выйдет наступление на свободу.
Нет, извне вообще не нужно, нам самим надо разобраться. Мы же каким-то образом пришли к такой деградации, мы должны таким же образом из нее выйти. Научиться делать хорошие вещи популярными. Опять же в кино не надо пытаться показывать один негатив. Когда даешь надежду в конце фильма, это окрыляет.
Один из ваших героев — человек, чья жизнь пошла под откос, чьи права попраны — требует возмездия и справедливости. Эта тема поднималась в кино много раз. В свое время «Ворошиловский стрелок» Станислава Говорухина произвел сенсацию, потому что многие сочли, что именно так нужно и так можно: брать винтовку в руки и идти бороться за попранную честь самому. А как вы тут считаете? Как быть с вопросом справедливости?
Я знаю прекрасных людей, которые честно и самоотверженно работают в органах. Это мой друг, одноклассник, посадивший не одного экономического преступника. Это мой двоюродный брат, который долгое время работал начальником следственного управления. Это мой троюродный брат, рассказавший историю «Айты». Они работают не ради званий, а для того, чтобы виновный был наказан. Бывают разные люди, выбравшие неправильные пути, — такие есть и в органах, и в правительстве, везде. Но я все-таки стараюсь верить в человека. Думаю, в любом случае нужно довериться закону и научиться разговаривать, а не с пылу с жару пытаться решать какие-то вещи. Я сам тоже в свое время был довольно вспыльчивым человеком, пытался решить вопросы на месте.
Кулаками?
Легко. Со временем изменился. Люди разумные стараются все решать разговорами. Мы это ярко показали в фильме «Ыт» (2021) с Димой Давыдовым. Куда бы мы ни привозили этот фильм, нам везде говорят: «Вы показали нас». Потому что общество, в котором люди перестают разговаривать друг с другом, теперь повсюду.Вы ведь сознательно избегаете слов, связанных с верой и религией? Хочу спросить про ваш фильм «Черный снег». Мне показалось, или вы действительно посреди якутских снегов решаете библейские вопросы: блудный сын, грех, цена расплаты, покаяние?
Я не был бы таким однозначным. Эту историю можно трактовать в любом направлении, тем она ценнее. Я очень удивился, когда показал фильм на фестивале «Окно в Европу», и ко мне стали подходить люди и высказывать свои мысли. Кто-то уточнял: «Герой же умер?» А кто-то говорил: «Это же фильм про алчность. Он же сжег свою машину из жадности, чтобы никто на нее не посягнул». А я просто использовал очень банальный подход — провел своего героя через огонь, воду и медные трубы и показал преодоление. Да, это кино можно интерпретировать и как высказывание о карме. Но есть и другие глубинные темы: почему герой не общается с отцом? Так ли он виноват в этом? А, может, отец после смерти жены зациклился на сыне, требовал от него все больше и больше великих спортивных побед, и в один момент подросток сломался, решился на протест: «Почему он все время недоволен? Я же побеждаю…»
Опять, получается, «все мы родом из детства»?
Я анализирую и свою жизнь. Я переборол немало своих детских комплексов, осознав их в зрелом возрасте. Это, например, проблема с заиканием, которая для меня была очень болезненной. Я окончил вуз, искал работу экономиста, звонил по объявлениям. И мне давали ясно понять, что им заикающийся специалист не нужен. Даже в возрасте 23 лет этот комплекс срабатывал, мне было больно. Потом пришло принятие, понимание себя. Но, опять же, то, что в детстве переживаешь, часто в итоге приводит к ответной жестокости.
Вас травили в школе из-за заикания?
Конечно. Всех, непохожих на других, травят. Не только заик, но и тех, кто маленького роста, очкариков и так далее. На заик особенно сильно психологически воздействует, да так, что это мешает в зрелой жизни. Я узнал, что есть взрослые люди 50−60 лет, которые не смогли перерасти эти комплексы, так и живут по сей день. Я, например, сейчас спокойно общаюсь, понимаю, что заикаюсь, но не нервничаю. А еще узнал, что большинство заик способны говорить нормально. Оказывается, когда ты произносишь фразы не своим голосом, изображаешь кого-то, ты можешь не заикаться.
Это как играть чужую роль, но вопрос — зачем?
Да, мне это не нравится. Но детей так лечат от заикания. Их учат говорить не своим голосом. Ребенок еще не сформировался, научившись говорить по-другому, в будущем он воспримет это как свое естество. Просто привыкнет. А осознанный человек этого делать не может. Можно изображать персонажа, робота, акценты, и ты не будешь в этот момент заикаться. Но это же не я.
Как интересно!
Есть бизнесмен из Якутии, который сейчас живет в Штатах, создатель мобильного приложения inDriver и владелец фонда поддержки якутского кино Sinet Spark. Я три раза от него получал деньги. Он тоже заикается, поэтому собирал одно время заик и обсуждал все эти темы. Очень было интересно и странно: десять человек в комнате, и все заикаются. Он выделяет деньги на исследования нескольким университетам по всему миру. Выяснилось, что заикание передается на генетическом уровне. Но для того, чтобы человек начал заикаться, нужен катализатор. Это может быть травма — физическая или психическая: кто-то испугался, а кто-то, разговаривая с заикой, стал заикой. У меня генетическое, мой отец в свое время заикался, и родственники есть заикающиеся. Но есть и радостная составляющая — IQ у заик выше среднестатистического. И у многих с математикой хорошо.
Да, мы помним, вы окончили математический вуз.
А еще у меня мама учительница математики и вообще очень образованный человек.
А отец, кто по профессии?
Он занимал большие руководящие должности в Якутии, а в молодости был спортсменом.
Вы же сняли его в «Айте»?
Да. Он у меня играл, по сути, самого себя — бывшего главу поселка, а он и был главой наслега, где мы это кино снимали.
Возвращаясь к точным наукам: кажется, ваши математические способности и тут вам помогают. Вы же снимаете малобюджетное кино, доказывая всем, что, не имея средств, можно сделать качественно.
На стадии задумки «Айты» мы собирались подавать проект в Минкульт. Бюджет посчитали, вышло под 40−50 млн рублей. Но в итоге мы не сошлись с продюсером — у него были свои взгляды, а я не хотел менять идею и превращать фильм про человечность и любовь во что-то совершенно иное. Мы сказали друг другу: «Ладно, в следующий раз поработаем над другим проектом». Но я уже запустил механизм «Айты», а у меня, или к счастью, или к несчастью, есть принцип: если я начинаю что-то, то должен это закончить. У меня были кое-какие сбережения (около 200 тысяч рублей), и подаренная администрацией нашего улуса (родо-племенное объединение с определенной территорией. — Прим. SRSLY) машина за победу «Черного снега» на фестивале в Выборге. Я решил эту машину продать и потратить деньги на съемки. Бюджет фильма в итоге — 4 млн, но все равно с группой пришлось договариваться, что часть денег плачу авансом, а остальное потом, когда у меня будут средства.
Соответственно, и себе зарплата не закладывается?
Естественно. Продюсер Степан Бурнашев еще ни разу не заплатил ни сценаристу, ни монтажеру, ни режиссеру Степану Бурнашеву. Но это для них неважно. (Смеется.) Для этих трех специалистов важнее снять что-то стоящее. Не в деньгах счастье.
А семья-то как относится к продюсеру Степану Бурнашеву, который не платит режиссеру Степану Бурнашеву?
С пониманием. Если бы понимания не было, не было бы и семьи, наверное. Плюс я собрал такую команду, которая знает, что у меня мало денег. Я им говорю: «Когда-нибудь будет бюджет, и я буду платить вам достойные гонорары, но пока вот так — история, ребята, стоящая». Отправляю сценарий, все загораются, и большинство снимаются именно за идею.
Должна отметить замечательные актерские работы в ваших фильмах, особенно женские образы.
Это в том числе благодаря моей сосценаристке Светланне Таайко, мы с ней с «Нашей зимы» стали вместе работать в соавторстве. И мне стало легче: как бы я ни старался, с женскими образами мне всегда сложно, потому что вроде бы знаешь человека, а надо еще и чувствовать его изнутри.
В «Нашей зиме» отлично получился взгляд и с мужской, и с женской сторон.
Сперва я сам писал этот сценарий. Один вариант, второй, третий — вообще ничего не нравилось. Вроде бы все так, но акценты не те. Списался со Светой, встретились, я озвучил идею, и она помогла. Так и получился тандем — уже написали четыре истории вместе.
Кстати, вы вообще думаете о референсах, когда снимаете кино?
В съемках — нет. Я раньше бесился от этого, потому что я человек насмотренный, и, когда писал сценарии, часто думал: «А вот эту сцену можно как в том фильме снять». Но в процессе съемок об этом постоянно забывал, снимал по-своему, потом переживал: «Опять увлекся». А затем понял, что опираться на референс — вообще не мое. И с операторами мне повезло — никто из них никогда не пытался мне навязать: «А давай как в том фильме выставим свет или кадр».
Вы вообще себя причисляете к какому-то направлению? Артхаус, мейнстрим?
Я человек, который пытается снять хорошее кино. Стараюсь не делить его на фестивальное, авторское, зрительское, блокбастеры. Для меня есть понятия «хорошее кино» и «кино не очень». Вот «Айта» вроде бы зрительское кино и, опять же, фестивальное. Правда, я не слежу за подобными трендами. Многие мне советуют: «Надо об этом снимать!» Но я так не хочу.
К слову, есть мнение, что ваши картины не попадают на большие международные фестивали из-за обнадеживающих финалов. Возможно, вас это обидит, но говорят, что и финал в «Айте» — это ситуация, в которой человек Бурнашев победил художника Бурнашева. Насмотренные люди привыкли видеть подобные истории с несколько другим финалом, более кинематографичным, чтобы всех разорвало, полетели клочья. А у вас, мол, нежизненно, высоко, светло.
Вы ответили за меня одним словом: люди «привыкли» к таким финалам. Вас к этому приучили фестивальные тренды. Что касается «Айты», я абсолютно уверен, что на многих как раз мой финал и подействует в положительном ключе. Я считаю, что не человек во мне победил режиссера, а что режиссер Степан Бурнашев очень человечный и понимающий людей.
Говорят, что вас многие уговаривали переделать финал, даже вроде как обещали вам участие в фестивале категории «А».
На фестиваль класса «А» хотели взять и с моим финалом. А вот для международного проката действительно сейлз-агенты просили пойти на уступку. Но я отказался поменять финал, и они не взяли фильм в мировой прокат. Но я уверен, что найдется другой сейлз-агент, для которого этот финал окажется приемлемым. Для меня важно высказывание. И если что-то менять в нем, это будет другое кино, другое высказывание. Но это же обман, я обману и себя, и зрителей — всех вокруг. Для меня очень важны личные ориентиры в жизни, принципы, правила, по которым я живу и благодаря которым сижу здесь и даю интервью. Я честен перед собой, не пытаюсь перемонтировать свои фильмы, не делаю режиссерских версий. Когда-то у меня был подобный опыт, отвративший от этого. Мы сняли кино в Штатах с минимальными средствами. А потом попытались из авторского высказывания сделать зрительское кино об американской мечте. На монтаже все немножко изменилось, атрофировалось, и в итоге фильм не стал ни тем ни другим. Теперь я снимаю так, как живу — честно. Вопрос, конечно, возникнет, если ко мне обратятся с чужой идеей и деньгами.
Мне кажется, продюсеры побоятся к вам даже подходить.
Нет, они обращаются, общение идет, но посмотрим, что из этого выйдет.
Вас часто сравнивают с Балабановым.
Теперь редко. Я раньше не то чтобы обижался, но немножко скептически относился к этому. Потом понял, что всех режиссеров с кем-то сравнивают. И не только режиссеров, вообще всех людей в жизни. Меня долгое время сравнивали с Тарантино из-за фильмов «Кута» (2013) и «Беглый» (2014), потому что там было все очень кроваво и жестко. Кто-то говорил, что я — второй Родригес. Сейчас сравнивают с Финчером. Кто-то недавно сказал, что я — якутский Линч. Мне все равно. Я знаю, что снимаю по-своему.
