Автор SRSLY Евгений Шаповалов побывал на премьере спектакля «Благоволительницы» Театра на Малой Бронной и обнаружил, что чем убедительнее его действие — тем неутешительнее выводы.
Спектакль Микиты Ильинчика «Благоволительницы» — вещь сложная во всех отношениях. Для начала на него сложно попасть: нужно одобрение анкеты на сайте Театра на Малой Бронной или приглашение. Сложна, при всей лаконичности, сама постановка скандального романа Джонатана Литтелла: время в ней нелинейно, жертвы после смерти оказываются за столом со своими палачами или являются как призраки-благоволительницы в жутких посмертных масках, на заднике мерцают отблески кинопроектора, а сцена-пивная то превращается в кабаре, то прирастает банкетным столом, за которым зрители словно бы становятся невольными собутыльниками нацистских офицеров. Наконец, премьера спектакля пришлась на всеобщий ажиотаж от манифеста
Константина Богомолова о ликвидации «сложного человека» в современной, травмированной нацизмом Европе и установлении там «этического рейха».
Герой романа и пьесы Максимилиан Ауэ (Дмитрий Цурский) — тот самый «сложный человек». В исходном тексте Литтелла он игрой судьбы проходит увлекательную эволюцию от утонченного интеллектуала до офицера СС и хладнокровного убийцы, «белокурой бестии», а затем — до сытого равнодушного буржуа, лениво философствующего об относительности морали. Разумеется, всю эту тысячу с лишним страниц текста со структурой барочной сюиты, наполненную гиперсложной интертекстуальностью, литературными отсылками и мифологическими мотивами, поставить невозможно. Поэтому в спектакле этапы развития героя спрессованы в один мрачный эпилог, полный гулких эхо разговоров с мертвецами, и нет уверенности, что он сам жив, а эта пивная не аналог темной бани с тараканами, в виде которой мыслил вечность Свидригайлов Достоевского. В сущности, это не так и важно: тоталитаризм, лишая личность свободы, убивает в ней нечто, необходимое для полноценной жизни, а не бытия мыслящего тростника. Эта идея писателя режиссером донесена со зловещей убедительностью, с наглядностью, которая в буквальном смысле давит на зрителя средствами сценографии.
Микита Ильинчик — выпускник мастерской Евгения Каменьковича и Дмитрия Крымова и опытный участник творческих лабораторий в Театре на Малой Бронной, где его эксперименты уже не раз превращались в эффектные спектакли (которые он сам предпочитает именовать «проектами»). Таким «проектом» Ильинчика стали и «Благоволительницы», которые до включения в репертуар были представлены на одной из этих лабораторий.
Его постановки — это всегда трудоемкая работа с не самыми очевидными текстами, основанная, по его собственному выражению, на «партитуре болевых точек». Ильинчик вырос в белорусском местечке в тех краях, где в ходе войны располагалось зондер-гетто, и с момента поступления на режиссерский остро рефлексировал о судьбе белорусского народа, его исчезающего языка и культуры. Он нечасто высказывается публично, но очевидно, что лишен легкомысленности и берется за болезненные темы со всей ответственностью — которой, по мнению особо требовательных критиков, недоставало самому Литтеллу при вглядывании в бездну Катастрофы. Но если у Литтелла, изогнувшись со шкафа, еще можно усмотреть пресловутую беллетризацию Холокоста, то трагизм Ильинчика безусловен и убедителен, а «болевые точки» партитуры — это его собственная боль, передающаяся зрителю.
Сам Литтелл определял писательство как проникновение в темные истины, в ходе которого постигаются еще более темные. В спектакле Ильинчика благоволительницы рефреном повторяют такую истину: «Трибунала больше нет!» Трибунал — это универсальный этический закон, за исполнением которого, по словам Гераклита, безжалостно следят Эринии — блюстительницы судеб (все те же благоволительницы). А во вселенной мертвых богов, лишенной этого закона, наказывающие столь же бессильны, как и преступники. Справедливости не будет ни на том, ни на этом свете, хотя зло реально и тотально.
Даже внерелигиозная этика послевоенного экзистенциализма была деконструирована и отброшена постмодерном вместе с универсальными критериями истинности — в этой культурной ситуации и были написаны «Благоволительницы». Впрочем, и «Новая этика» рождена в ней же и потому дает мало поводов для оптимизма.
