В «Редакции Елены Шубиной» и «Яндекс Книгах» вышли «Свечи Апокалипсиса» Татьяны Замировской — местами уморительные и остроумные, местами трагические зарисовки из жизни дорогого свечного бутика и его единственной обитательницы Тани с 2019 по 2021 годы. В рабочую рутину девушки врываются самые колоритные типажи Нью-Йорка: туристы и бездомные, владельцы бизнесов и их ассистенты, городские сумасшедшие и просто случайные прохожие — а она безуспешно пытается им помочь. Потому что никто никому не может помочь.
«”Свечи Апокалипсиса” читаются как пронзительно откровенное пособие по выживанию в чужой стране, как учебник терпимости и доброжелательного любопытства, как захватывающая производственная драма, как остроумная и точная энциклопедия типажей, быта и нравов», — написала о книге литературный критик Галина Юзефович.
Мы поговорили с писательницей Татьяной Замировской о ее любимом городе Нью-Йорке, границе между жизнью и литературой и об одиночестве в большом городе. Бонусом с разрешения издательства публикуем отрывок из книги «Свечи Апокалипсиса», в котором старичок рассказывает героине книги бородатый анекдот, а нетерпеливый посетитель пытается вломиться в магазин во время перерыва.
Заходит высокий пожилой белый мужчина, интересуется ценой свечек. Потом спрашивает:
— Вы из Польши?
Я (задумчиво):
— Нет. Но вы почти угадали акцент. Я из Беларуси. Это рядом.
Мужчина (с гордостью):
— Минск? Я: — Да, Минск. Надо же, вот вы знаете Минск. Вы там были, что ли?
— Нет. Не был. Но я знаю.
— Да, это круто. Мало кто знает Минск. Обычно если знают, то те, кто там был. Но они после этого предпочли бы не знать.
— А я знаю, потому что бываю в Варшаве иногда. Еще я знаю, что вы в Беларуси в основном говорите по-русски, да?
— Ну, я говорю на русском и белорусском. Это удобно. Например, я понимаю польский прекрасно, потому что знаю белорусский. Но говорить по-польски не могу. То есть Беларусь — это такое пространство между.
Мужчина (с еще большей гордостью):
— Есть отличная старая европейская шутка про Польшу и это вот «пространство между». Знаете ее? Нет? Это известная старая шутка, классическая! Короче, один человек едет из Москвы в Париж впервые в жизни. А второй едет из Парижа в Москву тоже впервые. Оба экспресса «Москва — Париж» и «Париж — Москва» останавливаются ночью в Варшаве. И вот парижанин выходит на варшавский вокзал, оглядывается и думает: все как я и думал, ну и дыра же эта Москва, какая вокруг срань, вот правильно меня предупреждали. А москвич выходит, оглядывается и думает: ah, que c’est beau, Paris! («ах, как прекрасен Париж!»).
Отошла на пять минут набрать новых свежих свечей в дальнюю комнату-кладовку, повесив на дверь рукописную табличку «Вернусь через 5 минут». Пока нахожусь в кладовке, слышу, как кто-то довольно увесисто бьется в дверь, наваливается на нее, давит. Дверь не поддается. Еще один удар и еще. Подозреваю, что в магазин пытается ворваться слепой человек, который не видит табличку, ну или кто-то на улице загорелся и хочет, чтобы я потушила его огнетушителем, это серьезная причина, поэтому выхожу. Огнетушитель у меня есть к тому же. Вижу здорового мужика с грустной полосатой бойцовой собакой. Открываю им дверь, участливо спрашиваю:
— Все в порядке? Мне нужен был перерыв пять минут. Вы не видели табличку?
— Видел. Я подумал, может быть, уже можно.
— Но дверь-то закрыта была.
— Так вам нужно больше времени? Мне подождать?
— Нет, мне уже не нужно. Я чисто из интереса хочу узнать, почему вы пытались войти в магазин, если он был закрыт и вы видели табличку.
— Я не знал, прошло ли уже пять минут!
Хорошо, мужик, я тебя поняла. Я больше не буду вешать табличку «вернусь через пять минут». Я сделаю табличку «Магазин ЗАКРЫТ на пять минут в 2:40 и БУДЕТ ОТКРЫТ через пять минут в 2:45». Может быть, так будет понятнее и люди не будут биться в закрытую дверь.
Но что-то мне подсказывает, что нужно что-то еще. Что-то еще.
Привет! Спасибо большое, что уделила нам время. В пресс-релизе ты пишешь, что создала персонажа, через которого рассказываешь истории в этой книге — что-то вроде «вспомогательной идентичности». Отсюда первый вопрос: как ты сама отделяешь себя от этого персонажа? Где проходит граница?
Я его создала не для книги, а скорей для выживания — я никогда не подумала бы, что мне придется работать вначале продавцом в лакшери-бутике, а потом еще и единственным работником всея бутика — и менеджером, и продавцом, и специалистом по связи с корпоративными клиентами! Чтобы не сойти с ума, я представила, что это такая роль, как в кино, и я ее играю, — и вот так я стала персонажем. Потом я увидела, что все, кто ко мне приходит купить свечку за пару сотен долларов, — тоже отыгрывают персонажей: кто заикающегося полицейского, кто известного финансиста, кто знаменитого писателя…
И когда я это поняла, я каждый день, наверное, ходила в этот бутик как на большую сцену! Еще, оказывается, продавец бутика — это очень перформативная профессия, что для меня как для художника и студентки арт-магистратуры оказалось просто целительно — постоянно какие-то устраиваешь шоу-презентации в сиянии софитов, что-то в этом было чарующее. А я-автор в этой ситуации была просто человеком, который это все записывал за персонажами — я все-таки по профессии именно журналист, а не писатель, поэтому дело журналиста — бесстрастно и без выражения отношения к происходящему записывать все, что видишь. Ну, конечно, меня еще работа в белорусских независимых СМИ научила работать с окружающей хтонью и сюрреализмом — ничего не надо оценивать! Просто все записываешь как есть — и уже получается немножко Беккетт, и Линч, и Йоргос Лантимос, не надо даже придумывать ничего. Певцы апокалипсиса не должны фантазировать, они должны бесстрастно документировать — и я-автор именно бесстрастно документировала, пока я-персонаж впадала в ступор от невозможности никому помочь.
Было ли такое, что во время пребывания в этом бутике ты чувствовала, что реальность начинает подчиняться литературе, а не наоборот? Было ли ощущение, что живешь внутри текста или даже ситкома, как в «Книжном магазине Блэка»?
Я со временем почти поверила, что мы таки живем в симуляции, потому что моему персонажу задавались очень уж сериальные ходы, прямо невозможные для реальной жизни и годящиеся только для наработок такого, знаете, оголтелого молодого сценариста, который мечтает написать крутой ситком про Нью-Йорк. Потом я прочитала книжку Дэвида Чалмерса о том, что мы живем в симуляции, и поняла — да, точно. Поэтому у меня не было ощущения, что реальность подчиняется литературе, скорей было подобное ощущение более высокого порядка — о том, что она подчиняется не нашей дурацкой смешной маленькой человеческой литературе, а какой-то более глобальной, высшего уровня литературе, в том смысле, что мир как-то задуман, что он как-то где-то прописан, что это все некая метадокументация в тонких мирах, к которым у нас пока доступа нет.
Кстати, «Книжный магазин Блэка» мне не нравился никогда, и вообще подобные персонажи — хмурые циничные мужики, которые типа такие очаровательные и киношные — мне несимпатичны. Еще и потому, что, если попробовать выдать такого же персонажа-женщину (хотя моя героиня, конечно, не циник, а пребывающий в ужасе тревожный метафизик — но некоторым читателям блога с какой-то дури показалось, что это у нас записки мизантропа), ее тут же невзлюбят.
Хотя я была очень приветливая, даже слишком. Потому что оно было реально как в кино: вау, покупатели! Вау, они несут фигню! Вау, какие все странные! Чистый восторг. Обожаю Нью-Йорк.
Кстати, ты описываешь Нью-Йорк с большим юмором, но в то же время — как пространство некой изоляции, где каждый человек — в своем коконе. Чувствовала ли ты себя в эти годы эмоционально одиноко, несмотря на контакт с сотнями людей ежедневно?
Ну, Нью-Йорк как раз лучший город для одиноких людей, но зато поэтому в нем как-то особенно ощущаешь важность и ценность дружбы; поэтому нет, не ощущаю одиноко. Наоборот, у меня тут много друзей. А во время моей работы в бутике друзья отовсюду постоянно ко мне заходили при случае, приносили кофе и ланчи или просто забегали поболтать. У меня было такое приятное ощущение офиса, куда в любой момент может зайти друг, и это как бы легально!
В бутике, впрочем, у меня иногда был такой «эффект контактного зоопарк», который у нью-йоркеров часто бывает — когда вы за рабочий день со столькими людьми пообщались, что уже не можете и двух слов из себя выжать в конце дня. И к вам вдруг в магазине, где уже вы сами выбираете тихо какой-нибудь лимонадик, вдруг кто-то цепляется и начинает задавать вопросы «как прошел ваш день, а что вы ищете, а как вам помочь» — и вдруг вы понимаете, что сейчас начнете рыдать, и иногда рыдаете.
Нью-Йорк в книге — отдельный персонаж. Что больше всего тебя в нем притягивает и одновременно отталкивает?
Нью-Йорк — самый любимый город в мире! Я рада, что у меня вышло написать книжку, где он, как мне кажется, живой и настоящий. И это не экзотический Нью-Йорк глазами неофита-эмигранта, о котором понаехавшие, знаете, пишут — вот как там все устроено, мы щас вам все расскажем — я такое очень не люблю (у меня с городом другой договор — я не рассказываю, как в нем все устроено, а за это он мне показывает, как в нем на самом деле все устроено!), а именно что наш любимый город, с этими его старыми итальянскими улочками и мультикультурным «котлом» культур и характеров — я его люблю всяким, даже не особо приятным, это безусловное чувство. Разве что мне не нравится, что здесь субтропики с недавних пор, куда это годится. Каждое лето плюс 35–38. С другой стороны — это город на большой воде, куча пляжей, нефиг ныть.
Ты упоминала, что начала писать эти зарисовки в блоге. Чем записи в блоге отличаются от того, что вошло в книгу?
Я как бы курировала блог, отобрав из него в книгу только то, что служит развитию сюжета и арки героини — а арка у героини стопроцентно была, и после 2020 года все более драматичная! Вначале много приходилось выбрасывать, а потом все само уже было сконцентрированное, потому что на финальном этапе блог уже писался как книжка. Плюс я добавила пару историй, которые были слишком грустные для блога — про расизм, например. И добавила пару историй более личных, где все-таки проглядывает моя идентичность писательницы и бывшей музыкальной журналистки. Еще, конечно, в блоге гораздо больше повторов — в целом эта история про повторяемость такого мучительного, однообразного сюрреального безумия — но часть повторов я оставила и в книге: мне кажется, что повторы там, как в фильмах Муратовой, несут важную эстетическую, драматическую и даже какую-то человеколюбивую составляющую.
Правда, что работа над «Свечами Апокалипсиса» помогала тебе дописывать другой роман. В чем была эта польза?
Мой мозг много работал в дефолтном режиме, а для писателя это необходимо — чтобы мозг в этом режиме некоторое время варился, и лучше чтобы каждый день. У меня этого дефолтного режима было премного — когда я расфасовывала свечи, паковала посылки, раскладывала коробки, организовывала мерчендайз на полочках, чистила зеркала, и это вот все. Поэтому роман написался легко и быстро (но не без помощи пары арт-резиденций, конечно). При этом, знаете, я работала редактором и журналистом четыре года — и вот за это время второй роман не написала! Потому что мозг все время был занят профессиональным текстовым трудом.
