Правда характеров. Интервью с документалисткой-кочевницей Дарьей Слюсаренко

Твоя документалка про цирковое искусство — очень масштабная работа. Сколько времени у тебя ушло на ее создание?

Три года, хотя предполагалось, что меньше. Когда придумался этот проект, начался коронавирус и все усложнилось: я очень долго ждала, когда откроются границы, чтобы можно было куда-то поехать, и выбор стран в том числе зависел от того, куда я могу попасть. Потом возникли проблемы с языками. Например, в Индии мы очень-очень долго искали переводчика. Поэтому все затянулось, и в итоге прошло три года с задумки до реализации.

У тебя остались какие-то истории, которые не вошли в финальную версию?

Такого много, конечно. Материала просто горы: я снимала месяц и даже чуть больше этого в каждой стране. В Узбекистане объездила четыре или пять цирков, прежде чем выбрала тот, который вошел. С Бразилией сразу было понятно — я нашла героя и договорилась с ним заранее. С Индией тоже: сначала команда без меня объездила несколько разных цирков и потом я сама сделал из них отсев. Короче, в каждом конкретном случае все было по-разному. Были вещи, которые совсем не получилось. Например, изначально в фильме должен был быть Упсала-Цирк, но с ним в итоге совсем не сложилась серия.

Как ты понимала, что история одной страны / одного цирка снята и пора ехать дальше?

Так как я работала с 1-2-3 Production, то не могла совсем уж космически пересекать рамки бюджета. Метод, в котором я работаю, предполагает, что мы не можем заранее знать, сколько мне понадобится времени, чтобы закончить фильм. Например, история с Турцией. Мне было сложно подобраться к ребятам — все же другой менталитет. Они очень долго привыкали ко мне, к камере, и приходилось чуть ли не на ходу придумывать другую форму рассказа. Эта серия отличается от всех остальных, она не такая прямая. Так что не всегда хватало времени. Но в целом, когда очень долго снимаешь сюжет, в какой-то момент само по себе возникает чувство, что случился финал. Вот когда оно случается, я радуюсь и уезжаю. (Улыбается.)

Кто был с тобой в этих экспедициях?

Я ездила одна во всей экспедиции. У меня только в Индии был водитель и фиксер — человек, который меня сопровождал. Там все же очень небезопасно, и нельзя было допустить, чтобы я одна ездила по деревням. 

А переводчики? Какие ты сама знаешь языки?

В запасе только английский — иногда это помогало, иногда нет. В случае с Турцией я могла разговаривать с женщиной, которая этот цирк создала, но с самими ребятами абсолютно нет. В Индии тоже. В Бразилии было легче всего, потому что герой знал английский. В Узбекистане, в Самарканде, в основном не говорят по-русски, поэтому приходилось интуитивно понимать.

Не страшно было одной да еще и с риском, что не получится наладить контакт на другом языке?

Мне было страшно каждый раз, очень страшно. Особенно — в Бразилии, так как это вообще другой край света. Ну и каждый раз у меня были какие-то приключения. В Бразилии я приехала в маленький городок, где никто не знал английского, и мне надо было добраться до автобусной станции, а оттуда до другого маленького города, в котором меня ждал герой. К слову, в тот момент в стране что-то случилось — отключился интернет и все мессенджеры.

В общем и целом мне везло. Когда ты уже прилетел через океан, приходится выкручиваться, иначе ничего не получится. Надо как-то спасаться. И вот на таком адреналине все получалось.

Как ты находила героев и как договаривалась с ними о съемках?

Единственный герой, которого я определила заранее, был Роджерио из бразильской серии. Я была подписана на все цирковые группы на свете, и каждый день с утра садилась и проверяла все, что появилось в соцсетях и в мессенджерах. И вот однажды Роджерио написал в одной из таких групп, запостив свои фотографии и видео. Мне его оранжевая машинка ужасно понравилась, показалось, что это стопроцентное кино — стоит просто взглянуть на фотографии. И я написала Роджерио в фейсбуке* . Ему стало интересно, он согласился, но мы полгода не могли с ним встретиться из-за коронавируса. Потом, наконец, получилось. Я очень ждала эту встречу.

Турецкий цирк я нашла случайно, когда поняла, что мне не удается поехать в намеченную страну (уже не помню, в какую). И вот уже в самой Турции я узнала про сирийских ребят и социальный цирк на границе с Сирией. Мне показалось, что это что-то очень интересное.

Что касается Узбекистана и Индии, я только примерно знала, как там существуют цирки. В какой-то момент я увидела снимки Сергея Максимишина — он делал фотографии касты Нат (серия «Уличные акробаты из Индии в Катманду». — Прим. SRSLY), написал ему и спросила, где бы я могла найти этих акробатов. Оказалось, что они разбросаны по всей Индии. Найти их через интернет, понятное дело, абсолютно невозможно, поэтому я привлекала местных людей, которые отыскали для меня несколько таких семей.

А с узбекистанскими цирками было так: я посмотрела фильм Сергея Дворцевого «Трасса» и еще несколько репортажей и поехала в Узбекистан на разведку, потому что, конечно же, про них нигде не было нормальной информации.

Вообще весь проект вырос из серии про Россию. В цирковом паблике нашлась история про то, что из-за коронавируса все работники цирка уехали и остались только шатер, верблюд и осел в чистом поле — и никого больше. Мне показалось, что что-то по-любому интересное с ними должно там происходить.

Но погружаться в цирковую тему ты начала еще до того, как стала работать над «Шелковым путем». Ведь до этого был еще и «Джой» (документальный фильм про одноименный цирк-шапито)…

Собственно, весь проект для PREMIER вырос из того, что мне было энергетически классно и весело снимать «Джой»: я прожила с цирковыми три месяца, и мне очень хотелось побыть с ними еще, когда съемки фильма уже закончились. Поэтому я придумала новый большой проект про цирки, чтобы продолжить свое исследование.

Да, поначалу идея проекта была про цирки только в России: я хотела делать что-то вроде «Джоя», только как сериал, но не получалось. Было много интересных тем: про то, что многие цирки застряли в российских городах во время коронавируса и их работники становились грузчиками, таксистами, пытаясь каким угодно образом выживать в этих городах, чтобы иметь возможность также кормить животных. Однако цирки не хотели пускать камеру внутрь, им не нужно было такое внимание. 

Каково работать с цирковыми артистами? С одной стороны, с ними вроде должно быть легче, так как они не боятся внимания, камеры, съемок. С другой — они же могут специально что-то играть.

Да, с ними сложность как раз именно в том, что они очень долго играют, иногда до самого конца. Я бы даже сказала так: их нужно в этом как-то принять и полюбить. Надо понять, что в этой игре и есть их правда жизни. Например, Роджерио из Бразилии, для меня до самого конца все равно остается артистом. Даже когда он плачет в озере, он помнит про то, что я рядом и это часть игры. Но это в том числе и то, что он по-настоящему чувствует, просто это более утрированно, как и вообще у цирковых артистов. Но мне это нравится, потому что кино получается более ярким. Это меня очень привлекает в цирковой культуре, и поэтому мне нравится их снимать.

Когда думаешь о цирке, кажется, что это должно быть что-то веселое и радостное, но вот такие моменты, как с Роджерио в озере, заставляют задуматься, что на самом деле жизнь у тех, кто дарит эту радость, довольно драматичная…

Для меня это всегда какая-то драма. Изначально идея всего сериала была достаточно драматичная: хотелось снять про то, что исчезает, про то, что мы через какое-то время можем не увидеть, хотелось зафиксировать, поймать то, что мы теряем. Когда я снимала проект, мне всегда казалось, что я как бы становлюсь такой же, как и они, я становлюсь тоже таким кочевником, который ездит по многим странам. И сложность в том, что со стороны всем кажется, что у тебя очень веселая насыщенная жизнь, которой можно только позавидовать. Но в этой жизни очень-очень много всего сложного — прежде всего усталость и неудовлетворенность, нехватка денег и нереализованность.

Так как это маленькие цирки, чаще всего, конечно, они чувствуют нереализованность. Когда они шли в цирк, они наверняка мечтали о чем-то другом: большем количестве денег или большем количестве зрителей, большем успехе. Роджерио, например, говорит, что он работает только для бедных, но ему тоже хочется, чтобы он в этом был самым-самым преуспевающим. В этом всегда много боли, драмы, но и красоты при этом.

Как ты думаешь, твой фильм повлияет на судьбы этих артистов?

Не знаю… Сейчас, к сожалению, он выходит только в России. Хотелось бы, конечно, чтобы его могли видеть люди и в других странах. Роджерио пытается обучить всю Бразилию пользоваться VPN, чтобы они могли зайти и посмотреть фильм.

Очень хотелось бы, чтобы повлияло на индийскую семью. С ними случилась трагичная история: через какое-то время после того как я уехала, у них умерла мать семейства. Это было абсолютно неожиданно, она была связующим звеном для этого цирка, и мы с ней очень сблизились. К сожалению, у них все очень плохо, им не хватает денег, они не могут нормально выступать. Я была бы рада, если бы это привлекло к ним внимание и им задонатили какое-то количество денег просто на то, чтобы они могли дальше существовать.

Ты поддерживаешь контакт со всеми героями?

Я общаюсь с Роджерио, мы часто переписываемся, я знаю все время, где он находится и что с ним происходит. С остальными — нет. С индийской семьей сложно поддерживать контакт: у них один телефон на всю семью, и они редко выходят на связь. Но я недавно созванивалась с одним из своих героев из Узбекистана. Иногда они неожиданно просто мне звонят, и мы разговариваем, я всегда отвечаю.

Мы много говорим про Роджерио (такого человека сложно оставить без внимания). Он в фильме сказал такую мысль, над которой я долго думала: «Искусство не для всех. Оно только для тех, кто готов за него заплатить». Ты согласна с этим?

Это часто так. Мне кажется, часто искусство — во многом элитарная вещь: дорогие билеты в театр, дорогие билеты в цирк и так далее. Считается, что чем дороже, тем лучше ты получаешь качество. Хотя на самом деле в случае с цирком, например, это не всегда так. Бывает по-разному. То, что делает Роджерио для маленьких деревень, в которых никогда ничего подобного не видели, может быть, даже там важнее по тому, как это проникает внутрь людей, чем тот же цирк Цирк дю Солей, огромный, дорогой и все такое. Я его понимаю.

Он же говорил о том, что своими представлениями старается привнести культуру в жизнь бедных деревень. И что люди, живущие по схеме бар-церковь-бар-церковь, не могут этого понять. Как тебе кажется: для понимания искусства необходим какой-то бэкграунд или оно должно быть понятным всем?

Это сложный вопрос. Не знаю, могу ли ответить на то, каким должно быть искусство, и имею ли я право на это отвечать. Мне кажется, точно должно быть такое искусство, которое доступно всем. Не может быть так, чтобы все было элитарно и для всего было необходимо образование и какой-то бэкграунд.

Роджерио это и доказывает. Да, он очень сильно устает и раздражается, когда люди не готовы оставить телевизор и выйти бесплатно посмотреть шоу. Но в итоге все равно почти всегда люди собираются, они слышат, видят, выходят, и на них это влияет. Я действительно видела, как они менялись, насколько все были счастливы, когда смотрели. Роджерио, когда он приехал и когда он выступил, — это было поразительно разное состояние. После выступления его звали в каждый дом, у нас никогда не было такого, чтобы нам негде было ночевать или нечего есть. Мы всегда там выживали за счет людей, и местные чуть ли не дрались за то, к кому мы пойдем в итоге. Были свои сложности, например, администрация могла не позволить выступать, но в итоге люди собирались, и в конце концов перед ним даже извинялись после выступления. Мол, простите, что мы вам не дали выступить, мы просто не знали, что это такое.

Тебе бы хотелось, чтобы твое искусство, твои работы тоже были доступны всем?

Я надеюсь, что я делаю что-то такое, что было бы понятно всем. Когда я делаю кино, я не закладываю туда никогда какой-то глубокий смысл, нет у меня цели что-то конкретное сказать, донести. Я хочу что-то зафиксировать, хочу передать энергию, показать кусочек жизни, который можно подсмотреть.

Давай поговорим немного о твоем бэкграунде. Ты же из Питера, да?

Я родилась там и жила до 11 лет, потом я переехала в Москву и осталась тут.

Что ты помнишь из своего питерского детства? Это был бандитский Петербург или культурный Петроград?

Я жила в Купчино, так что, наверное, бандитский Петербург. Но я, честно говоря, мало что помню, кроме своей первой школы, где я училась до третьего класса.

Я не фанат Санкт-Петербурга, мне больше нравится Москва. Так что для меня большая удача, что мы уехали. Для меня это тяжелый город, и каждый раз, когда я туда возвращаюсь по работе, у меня ничего не получается. Несколько раз, когда я туда ездила, все проекты у меня проваливались. Что-то там для меня идет не так, не знаю. Я как-то пыталась написать какой-то сценарий про свое детство в Петербурге, но не наскребла достаточно воспоминаний.

Ты уже в Москве загорелась идеей снимать кино?

Еще в восьмом классе я решила, что буду сценаристом, такая у меня была мечта. Родители у меня журналисты, то есть пишущие люди, и как-то это всегда предполагалось, что я буду писать. Почему-то я хотела быть писателем, плюс я очень любила кино, и это все скрестилось в то, что я должна стать сценаристом.

Я была очень настроена поступать во ВГИК и поступила на сценарный факультет, когда мне было 16. Но тут меня нагнал какой-то страх, что мне нечего рассказывать, я ничего не знаю о жизни. Что я буду писать в 16 лет? В общем, я передумала и пошла на журфак.

Но все равно через два года опять мигрировала в сценарное, стала учиться в МШНК. Стало понятно, что мне это все-таки больше нравится и больше подходит, чем журналистика. Осталась там и какое-то время работала сценаристом, но мне чего-то не хватало. Мне нравилось, но было скучновато, хотелось какого-то движения, хотелось чего-то большего. Я работала в то время в «Театре.doc», там узнала о Марине Разбежкиной и подумала, что стоит попробовать документальное кино.

Меня взяли в школу Разбежкиной, и это все поменяло. Оказалось, что это именно то, что я искала, то, что мне нужно. Сначала ничего не получалось, а через год где-то случился внезапный прорыв: я стала видеть по-другому все вокруг, Разбежкина меня научила по-другому смотреть на мир. Стало получаться кино, и случился «Джой».

Как она оценивает твои работы?

Разбежкина, к счастью, любит мои работы. Это приятно. Она любит «Джой», и «Шелковый путь» мы делали вместе. Она была со мной всю дорогу по переписке, по телефону, я с ней советовалась.

Ты думаешь о том, чтобы когда-то перейти от документального кино к художественному или совмещать и то и другое?

Да, я занимаюсь этим в том числе. Мне стало интересно попробовать себя в игровом кино тоже. Я учусь сейчас в «Студии 24» у Бориса Хлебникова и Бакура Бакурадзе, скоро буду снимать свою курсовую, и это будет игровое кино. Но я не хочу бросать документальное кино, мне кажется, что мне все-таки это ближе. Я все равно работаю как сценарист с игровыми фильмами, и мне интересно скрестить когда-нибудь игровое и документальное, сделать что-то на стыке.

О чем будет твоя курсовая?

Я бы сказала, о страхе.

Тебе комфортнее работать, когда ты и режиссер и сценарист или с кем-то в тандеме?

Комфортнее всего быть одной. Я пока не представляю, как ставить фильм по чужому сценарию, для меня это пока сложно. Но мне нравится работать в тандеме с оператором: обычно я снимаю одна, но вместе с оператором очень много всего удается заметить, чего не замечаешь, когда ты сам стоишь за камерой.

Сейчас документалки как будто бы становятся сильно популярнее: много премьер на стримингах, отдельные фестивали, громкие релизы. Думаешь, они смогут потеснить художественное кино?

Мне кажется, в каком-то смысле за рубежом где-то год назад было такое, что документальные фильмы там на том же Netflix были не менее востребованы, чем игровые. Был прямо какой-то взрыв. Сейчас как будто чуть меньше.

В России — не знаю. Мне кажется, что если продюсеры будут готовы чуть больше рисковать, то все возможно. Например, «Шелковый путь», а еще «Сироты», «Мальчики» и «Мандарины», которые делали ученики Разбежкиной, — это довольно экспериментальные фильмы, то есть для продюсеров это риск. Окупится или не окупится, получится ли это хорошим или нет. Мне кажется, если бы мы и дальше пробовали делать что-то больше, то это могло бы быть востребованным.

Плюс это что-то, чего не делают, например, на том же Netflix, это что-то совершенно другое. У нас есть такая школа, как школа Разбежкиной, мы могли бы делать что-то свое, особенные сериалы, больше похожие на кино. Это было бы интересно попробовать, но сложно найти тех, кто к этому готов.

С чего ты советуешь начать знакомство с документальным кино? Есть какие-то режиссеры/проекты, которые можешь порекомендовать?

По традиции я бы рекомендовала смотреть учеников Разбежкиной. Вроде в нашем пузыре это знают все, но снаружи, оказывается, не все в курсе. На сайте авторского кино «Пилигрим» можно найти очень-очень много хороших бесплатных фильмов, там даже есть специальная подборка. Много работ можно найти на сайте «Артдокфеста». Вообще, стоит следить за конкурсами Artdoc.Media.

Где ты сама черпаешь идеи для фильмов?

Это очень по-разному устроено на самом деле. Я подглядываю в странных местах. Когда я готовилась к цирку, понятно, что я пересмотрела Феллини «Дорогу» и «Клоунов», и надо сказать, что в случае с «Джоем» мне это очень помогло, я даже не ожидала.

Для игрового кино я постоянно ворую больше из книжек, чем из фильмов. Я очень люблю читать, и у меня сейчас какое-то большое увлечение классической русской литературой. Я прочитала «Доктора Живаго», которого не читала раньше, сейчас я читаю «Виктора Вавича». В основном это что-то, связанное с революциями 1905-го или 1917 года. Сюжетные линии оттуда дают мне вдохновение на игровое кино.

Я мало смотрю сейчас кино. Не потому, что мне кажется, что этого делать не надо, а потому, что не хватает времени просто. Я думаю, что в современных фильмах многое можно найти. У корейских режиссеров я черпаю вдохновение, часто у них выходит нечто очень интересное.

Можешь поделиться главной профессиональной (или не только) целью?

У меня нет цели, это я точно могу сказать. У меня было такое чувство, что чего-то добиться, получить классные награды на классных фестивалях. Но, честно говоря, когда я начала заниматься как раз «Шелковым путем», это постепенно прошло.

У меня цель — прожить интересную жизнь. Тут нет, к счастью, какой-то конкретной точки, мне просто очень хочется не остановиться, продолжать. У меня было чувство, оно меня настигло чуть ли не сразу, что мне не хватит жизни, чтобы увидеть все, что есть в мире. И это меня так захватило, что мне захотелось как можно больше. Наверное, я ради этого сейчас живу и делаю кино.