«Мое преступление» (Mon crime)
(Звуки борьбы) Неудавшаяся театральная актриса Мадлен Вердье (Надя Терешкевич) выбегает из особняка влиятельного театрального антрепренера месье Монферрана (Жан-Кристоф Буве), с боем отказав тому в деловом предложении — выплачивать девушке 10 тысяч франков (+ новая роль), если она будет проводить с ним наедине по два часа в неделю. Не задается день и в остальном. Бойфренд Мадлен (Эдуар Сюльпис) по отцовскому навету собирается жениться на другой — с приданым. Арендодатель требует выплатить ренту: соседка Полин (Ребекка Мардер) — безработный адвокат, ни разу за год так и не выступившая в суде, — профессионально заговаривает рантье зубы, но разве так долг спишешь? Вместе подруги привыкли делить кров, неудачи и постель (очень холодно), но от безденежья будто бы скоро придется разъезжаться. Под вечер заявляется полиция, подозревая Вердье в убийстве Монферрана — нашли застреленным почти сразу же после ее визита. Убийство в целях самообороны сулит оправдательным приговором, и, недолго думая, Мадлен признается в преступлении, чтобы блистать на судебных подмостках.
После утешительной драмы об эвтаназии «Все прошло хорошо» впору говорить о смерти и последующем воскрешении Озона-автора (что символично). Алгоритм прост: на пороге миллениума задиристый еnfant terrible (за «Крысятник» и «Криминальных любовников») понадеялся на зрительскую взаимность, сначала экранизировав Фассбиндера («Капли дождя на раскаленных скалах»), затем выпустив всенародно любимый водевиль («8 женщин»). Повторил этот трюк Озон и сейчас. За прошлогодним «Петером фон Кантом» (классным) — вольным сочинением на тему фассбиндеровской «Петры фон Кант» — последовало «Мое преступление», прокатный хит по мотивам бульварной пьесы Жоржа Берра и Луиса Вернея 30-х годов. И то, что воспринималось как игриво-искреннее чуть менее века назад, при правильной расстановке акцентов стало злободневным реакционным фарсом сейчас. Почему женщины убивают? Потому что иначе не победить неравенство. Несут ли они за это наказание? Приструнить обидчика (даже пустив ему пулю в лоб) нередко оказывается последней возможностью сделать себе карьеру.
Недотепа-инспектор (Фабрис Лукини) готов раздавать страждущим актрисам нераскрытые дела круглосуточно. Наказывать мужчин — модно. И поди разбери, где сардоническая улыбка (автора), а где обусловленная легким жанром ухмылка. Озон осуждает крайности как #MeToo, так и патриархата в театральной условности, которая сама по себе крайность — жест, достойный того самого «анфан террибля», но вызывающий уважение исключительно в пересказе. Первый час «Преступления» — злоключения двух милейших инженю, которые наскоро ужинают бутербродами, жонглируют остротами, по вечерам спешат на «Дурную кровь» Эсве/Уайлдера (Озон не упускает возможности расписаться в любви кино 30-х) и выступают в суде, также как на сцене. Речь подсудимого — моноспектакль. Зеленые бутоньерки на заседание не надевают — плохая примета. В зале — зрители и пресса. Записи слушания показывают в новостных сводках перед киносеансами. Аплодисменты.
Этого было бы достаточно и в последующие 40 минут, но Озон вымученно доводит пьесу до конца — все, что хотел, он уже сказал. Повторяются шутки. Появляется маловыносимая актриса Юппер в огненно-кудрявом парике, предназначенном скорее для советской антрепризы. Мадлен вновь борется за свое счастье — хитростью да шантажом. В своей филигранной стилизации фильм сам низводится до заунывного фарса 30-х. Век таких картин недолог — сегодня-завтра афишу заклеят чем-нибудь поновее.
«Он — это пуля» (God Is a Bullet)
В рождественский сочельник дочь набожного полицейского Боба Хайтауэра (Николай Костер-Вальдау) похищает банда забитых с головы до пят сатанистов, колесящих по штатам на неприметном обшарпанном фургончике, — обитающий в домах с ухоженной лужайкой средний класс они не щадят, а детей обычно забирают с собой. Шесть недель следственного простоя доводят копа до отчаяния, и он доверяется Кейс Хардин (Майка Монро) — некогда сбежавшей из этой секты наркоманке в завязке. Девушка предлагает нагнать участников культа во главе с отлетевшим социопатом Сайрусом (Карл Глусман, для этого понадобится всего-ничего: пачка наличных, тачка на ходу и бледное тело Боба — для мимикрии приходится примерить татуировки самому.
Реши С. Крейг Залер («Костяной томагавк») вольно интерпретировать прозу Николаса Спаркса — получилось бы примерно такое же кино. Кассаветиса-младшего — бережно следующего постулатам отца — жестокость физическая ранит едва ли больше чувственной. Здесь выламывают челюсти, предупредительно стреляют в ноги и руки (так, что те безвольно болтаются, как на веревочке), обжигающе целятся в грудь сигнальной ракетой, а самым безболезненным способом «перейти дорогу» (реплика, которую герои по обе стороны культа произносят перед тем, как убить) оказывается пуля в лоб. И с той же бескомпромиссностью одиночества тянутся друг к другу, потому что спасать их больше некому. Казалось, что в наше время настолько мегаломанский эксплуатейшн по «Новому Голливуду» возможен только волей Шона Пенна. Однако Кассаветис, за вычетом «Альфа дога» последние 20 лет снимающий кино для своей мамы и ее ровесниц, нашел ресурсы для true-авторского фильма, на true crime материале — в российский прокат вышла щадящая среднестатистического зрителя международная двухчасовая версия «Пули», тогда как в американских кинотеатрах можно увидеть режиссерскую (155 минут).
Искусство татуировки сводится к тому, что ее рисунок всасывается в кожу — объясняет свое ремесло обитающий близ границы Паромщик (Джейми Фокс с витилиго), использующий плоть Боба как полотно. Также считает семидесятничество частью своего ДНК и Кассаветис. Он проигрывает песни Дилана и Боуи от начала до конца, словно в соседнем зале идет «Беспечный ездок», а не очередные «Трансформеры». Отводит ультранасилию столько же времени, сколько посиделкам в дайнерах за разговорами о волках и овцах, боге и дьяволе. И, самое трогательное, заставляет своих артистов даже на таком неблагородном материале играть с той же самоотдачей, с какой когда-то изводили себя у его отца Бен Газзара, Питер Фальк и Джина Роулендс. Ранимая Кейс с татуировкой Lover под глазом нуждается в любви и заботе. Хайтауэр стоически (благодаря вере), выносящий и боль и лишения, учится не только принимать высшую волю, но и быть ее инструментом — пресловутой пулей. Конечно, весь христианский нарратив в фильме предательски прост, и постановке отчаянно не хватает искры гения, но, как однажды подметил мудрец-Паромщик: «Эгоизм — ключ к выживанию». Если что-то и позволит судить о режиссере Нике Кассаветисе, то это точно будет эгоистичная «Пуля».
«Копенгагена не существует» (København findes ikke)
Сандер (Йонас Хольст Шмидт) — великовозрастный дол@#$б с извечно скорбным выражением лица героя картины «Опять двойка» — забесплатно заселяется в полупустую квартиру с высокими потолками. Отрабатывать аренду приходится на допросе с пристрастием: сидя посреди гостиной и под запись отчитываясь быковатому растрепе Порату (Златко Бурич) о жизни его дочери Иды (Анжела Бундалович). Девушка больше года встречалась с Сандером — вместе они были образцовыми хикикомори, оправдывая социальную изоляцию пространными романтическими сентенциями а-ля кружок поклонников Поля Верлена. Когда пара осела в одинокой островной лачуге на берегу, Ида пропала.
Можно вывезти девушку из Копенгагена, а вот Копенгаген из девушки — никогда. Драматург Вогт — сценарист «Худшего человека на свете» — продолжает воспевать поколение теплично-депрессивных скандинавских котиков (читай — снежинок), что попрятались по своим лежанкам, наелись колбасных обрезков и спят. Правдоподобно ли? Спросить не у кого — они все равно не выходят на улицу. Поначалу кажется, что Сандер потерял девушку как бумажник на городской площади — не уследил, выронил, вот и остается ходить с глазами на мокром месте, вспоминая, как приятно было, когда он подпирал карман. Но тайна загадочного исчезновения — зрителю придется собрать отгадку по флешбэкам — в том, что экоосознанно испариться в предрассветном мареве желали они оба.
Вещизм — вот и все чувства, герой влюблен в Иду как в купленный со скидкой икеевский стеллаж «Билли», на который он благоговейно посматривает, сидя на коврике у окна. Впрочем, Вогт пытается убедить нас в обратном: каждый второй монолог фильма (вести какой-то осмысленный диалог здесь способен только седовласый консерватор Порат) — лирическая тирада 15-летних дединсайдов. «То, что между нами, — сильнее Любви!» — отстраненно произносит Ида. Сандер же напрочь забывает о ее хромоте, потому что Влюбленные недостатков не наблюдают. По отношению к этому неадекватному тексту, вокруг которого, будь он поставлен на театральной сцене Москвы нулевых, непременно образовался бы культ, режиссер Сковбьерг выступает составителем тематической доски на Pinterest. Картинки так и просятся в лукбук «Датская тоска 2023». Герои одеты в альмодоваровские свитера (и белье) ярких, контрастных уличной серости оттенков — где-то там спрятана цветовая драматургия. Парень стрижет девушке волосы. Девушка парню — ногти. Отцовский музыкальный приемник на деревянной тумбе — она любила слушать Баха. Узорчатые подушки на багровом ковре по типу тех, что висели в каждой второй советской семье на стенах. Пустые наушники на полу — холодок одиночества. Незастеленная кровать — намек на трагедию.
«Рассказывай неважно что», — приказывает пленнику-добровольцу Порат, вот Вогт и городит все подряд. Выдать свои воспоминания за чужие утешения ради — не благо, особенно если, прикрываясь молодыми лицами актеров, автор напоминает дядю в кризисе среднего возраста, который посреди Копенгагена беседует сам с собой. Это кино про тех (и для тех), кто не поднимает телефонные трубки и не выходит из дома, оправдывая все внутренним эскапизмом. «Зачем работать, лишь бы работать?» — задается риторическим вопросом Ида. Зачем говорить о любви, лишь бы о ней говорить?
