«Джон Уик 4» (John Wick: Chapter 4)
Выхоженный после стратегического пулевого ранения — пристрелив его, Управляющий (Иэн Макшейн) деланно выслужился перед руководством — Джон Уик (Киану Ривз) упрямо избивает стойку, обмотанную канатом. Получив новехонький кевларовый костюм из заботливых рук предводителя клошаров (Лоренс Фишберн), экс-киллер по кличке Баба Яга пересекает марокканскую пустыню, чтобы расправиться со старейшиной (Джордж Джорджиу) — тот почему-то безмятежно восседает на растеленных посреди песчаного нигде коврах, в компании свежезабитого кальяна. В отместку пижонистый маркиз де Грамон (Билл Скарсгард) обещает правлению избавиться как от самого Уика, так и от всех, кто ему помогал.
Самое тягостно-компромиссное в финале квадрологии — это паузы: выжидающие — гурьбой на противника никто не бросается, преимущественно по двое-трое, переминаясь с ноги на ногу, будто это дружеский спарринг, и загрузочные — в промежутках между экшен-десятиминутками, второплановый сброд предпочитет обмениваться бессвязными умозаключениями на манер NPC-персонажей, безразлично обдумывая каждую фразу. Диалоги никогда не были «коронкой» франшизы, но после того, как автора/идеолога «Уика» Дерека Колстада официально «ушли», разменяв его дуэтом задорных креативщиков Хаттен/Финч (один — написал «Армию мертвецов», другой — «Хитмэна» с Рупертом Френдом), все ухудшилось — от белого шума в разговорных сценах проку было бы больше. Избавившись от надсмотрщика, постановщик Стахелски объявляет трехчасовой каскадерский междусобойчик, нередко эффектный (мордобой на рейв-дискотеке, пробка у Триумфальной арки, снятая с коптера «огненная» перестрелка), но совсем не эффективный. Первый час в Осаке — стыдный (примерно на уровне кинокартины «Росомаха: Бессмертный»), организованный примерно в тех же локациях, что и кульминация триквела. Снова лазурный выставочный зал с боевой экипировкой? Srsly?
Равно как вся killer elite зациклена на Уике, Стахелски обсессивно воспроизводит сцены из первой части, в мегаломанских масштабах. В кадре появляется очередной сердобольный убийца с собакой (Шамир Андерсон) — этакий дабл-Джон, любое пространство заливается неоном, Баба Яга продолжает гонять подонков по ночным клубам — только вместо Алфи Аллена на этот раз мультяшный Скотт Эдкинс (единственный, кто и правда старается). Артист Макшейн вставил себе виниры, чем не устает демонстративно хвастаться. Даже более тоскливый, чем обычно, Киану Ривз окончательно превратился в Билла Мюррея из рекламы японского виски (в «Трудностях перевода»). Если в финале триквела, после падения с крыши, лицо едва живого Уика украшали кровоподтеки, то теперь персонаж окончательно отрывается от земли и как вусмерть пьяный дядя на свадьбе паркурит, расшибается, дерется — и ни царапинки. Было бы закономерно отправить Джона в ад, но у нас уже есть фильм «Константин».
Стахелски — поверхностен: его любовь к опере излишне условна, знание географии — сводится к набору локаций из туристического справочника (особенно достается Франции), культурологический бэкграунд — ограничивается цитатами из «Божественной комедии» и мифами о Сизифе и Каине/Авеле. Донни Йен уже играл слепого в «Изгое-один». Скарсгард никак не избавится от манер капризного Пеннивайза. Жанровой революции не случилось (пока что, она закончилась на сиквеле «Рейда»), включился конвейер. Все вокруг втолковывают Уику, что воля ему не нужна — и правда, если свобода и была, то в первой, дешевой, сердитой и классной главе его одиссеи. А чтобы проиллюстрировать выражение «Увидеть Париж и умереть», трех часов как-то многовато.
«Тень Караваджо» (L'ombra di Caravaggio)
1609 год. Измученный Микеланджело Меризи да Караваджо (Риккардо Скамарчо) прибывает в Неаполь. Обвиненный в убийстве художник объявлен тогдашним Папой Павлом V (Маурицио Донадони) вне закона — потому гости из Рима так и норовят с ним расправиться мести или вознаграждения ради. В изгнании Караваджо ждет помилования, но за его дело берется инквизитор Тень (Луи Гаррель), допрашивая знакомых живописца и «делая выводы».
Все, что касается наследия, творческого метода, прочего смыслообразования «Давида с головой Голиафа в руках», «Медузы» и других полотен, — в фильме Плачидо представлено в виде обобщенно-популярной лекции в институте искусств. Жил как бродячий пес. Был мятежен, порочен и гениален. Писал злодеев, бездомных и куртизанок, отливая их в ликах святых. Имел покровителей, ощущал вседозволенность за счет своего таланта. Режиссер трепетно фокусируется на любимых фрагментах картин Караваджо, проявляя к ним чувств больше, чем к слегка бедноватой реконструкции карнавальных оргий, тюремных заключений и импровизированных допросов. Скамарчо уважительно сдержан. Вошедший в свой «золотой» возраст Гаррель впечатляюще убедителен в роли невежественного зла, карающего длинной черной тростью. Краска оттенка крови, сочащейся из ран Караваджо. Шрамированные, истерзанные спины натурщиц как живые полотна. Толпа бюрократов, выпившая всю жизнь из большого художника. Картина аккуратная во всем, кроме вольной трактовки смерти Микеланджело. Каяться приказали, а в чем — непонятно. Так и Плачидо удалось разве что слегка освежить общую культурную память, стоя напротив позолоченных музейных рам и споря с самим собой — что же на самом деле он видит на холсте.
