2 декабря в бывшем заброшенном Дворце культуры моряков, который находится в Петербурге, при поддержке посольства Королевства Нидерландов открылась коллективная выставка видео-арта российских и голландских художников под общим названием The Dreamachine.
В основу экспозиции легло изобретенное писателем Уильямом Берроузом, художником Брайоном Гайсином и математиком Иэном Соммервилем стробоскопическое устройство «Машина сновидений». В концепцию выставки заложено одновременное психоделическое восприятие событий последних лет, а также образы будущего в виде аллюзий, подсознательных, сновидческих и порой метафорических сюжетов.
Ульяна, твои работы репрезентуют русскую культуру и сопутствующие ей метафоры как некую сказку, что-то немного забытое и будто бы затерянное. Расскажи, насколько соответствует заброшенность бывшего Дворца культуры твоему восприятию будущего искусства и твоей творческой деятельности?
УП: Я вдохновляюсь фольклором как таковым, но не делаю прямых заимствований в своей практике. Конечно, мне приходится делать сбор материала и читать древние былины, а также слушать лекции по постфольклору. Но все же персонажи моих работ вымышленные и являются рефлексами сегодняшнего дня. Многие образы кочуют из работы в работу, они меня годами не покидают. Так, голова, бегающая на двух косах, появлялась и в скульптурах, и в видео. Это персонаж так называемых солдатских сказок времен Петра Великого. Расхожим сюжетом в них была встреча Солдата и Смерти или Солдата и Бабы Яги, где между героями происходит битва. В ходе такого хоррора служивый отсекал голову Смерти, а она догоняла его, вставая на косы. Очень актуальная история и яркий пример того, как фольклор является отражением истории страны.
Маша, в своих работах ты затрагиваешь социально значимую тему поддержки инклюзивных людей и тактильного понимания. Насколько тяжело тебе дается эта практика и каким образом появилась идея создания видеотрилогии?
Маша Лапина: Да, идея родилась после моего волонтерства в детском доме. Там я отметила важность тактильности в их условиях, насколько она плотно вшита в ежедневном общении у нянечек с детьми. Но своей работой я больше хотела обратить внимание зрителя на важность такого контакта у каждого человека, без отсылки к инклюзии.
Как мы знаем, тактильная коммуникация зачастую зависит от культуры, к которой принадлежит человек. И каждый имеет свой предел, который определяет границы приемлемого. Три части видео, это очень простая вариативность отношений в диалоге рук, которая доступна каждому.
Роман Головко: Знакомство с творчеством Берроуза началось довольно давно, в начале 90-х, через тогда так называемую контркультурную литературу и кино. Ну и его метод нарезки cut-up плюс роман «Голый завтрак», конечно же. К тому же Берроуз тогда был довольно сильно интегрирован в музыкальную среду и оказывал большое влияние на экспериментальную нойз- и индастриал-сцену, так что был довольно широкий спектр воздействия, мимо которого было сложно пройти. В моем проекте SCRIPT, представленном на выставке, заложена эта форма расширения пространства художественного высказывания сквозь разные медиумы. Несколько лет назад он был представлен в формате перформанса и генеративной аудиоинсталляции, а затем выставлялся в форме звуковой скульптуры.
РГ: Мои работы — это пространство эксперимента. Повествование в них присутствует, но это нелинейный нарратив. Изображение постоянно подвергается воздействию помех, расщепляется на фрагменты, деконструируется и пересобирается заново. По сути это тоже метод «нарезок» в действии и возможность для зрителя получить новый аудиовизуальный опыт.
Не могли бы вы подробнее рассказать о своей работе?
Nanda Raemansky: Seadust — это видео, которое я сняла прошлым летом в Зеландии, провинции на юге Нидерландов. В Seadust я хотела сделать интуитивно понятное видео о состоянии сна, об угрозах и страхах, связанных с глобальным потеплением. Все начинается с прогулки на лодке по этому идеалистическому морскому курорту, затем путешествие продолжается на сушу и превращается в кошмар. Видео показывает изображения наводнения и сильной засухи, опасного борщевика и какой-то тюремной среды, которая, кажется, стоит между зрителем и природой.
Расскажите о предыстории дворца, кем он был создан и для каких целей предназначался?
ДК: Дворец культуры моряков — пример позднего конструктивизма, постконструктивизма по Селиму Хан-Магомедову. Построенный в 1932–1933 годах архитектором Николаем Дмитриевичем Сабуровым, Дом культуры водников значительно пострадал в Великую Отечественную и восстанавливался в 1957–1959 годах Еленой Ивановной Чилингаровой уже в стиле сталинского ампира — советской вариации неоклассического ар-деко.
Функционировал наш дворец всегда как объект культуры. Сперва как запланированный Дом культуры моряков, потом, в перестроечные годы, как места сбора Союза любителей музыки рок, а в 90-е как диско-клуб «Родже». С 2003 года был заброшен и вот, в начале лета, достался нам.
То есть вы новые реформаторы культуры? Каково это — нести все это на себе без какой-то осуществимой поддержки?
ДК: Пространство, которое мы хотим здесь создать, — это пространство взаимодействий и совпадений, выкроенное из тонкой материи нашего коллективного «мы». Мы не ограничиваемся и функциональной привязкой — это не клуб, и не галерея, и не бар, и не лекторий. Moremore — пространство открытых коммуникаций, пространство для взаимодействий, пространство культуры.
