Между двумя альбомами Tequilajazzz — «Журнал живого» (2009) и «Камни» (2021) — прошло 12 лет, и в это время Optimystica Orchestra, которая задумывалась как легкомысленный сайд-проект, кажется, была востребованнее и активнее, чем Tequilajazzz. Ты не сожалеешь об этом?
Я только счастлив от того, что эта группа стала заметнее. Интерес к ней вырос, и никаких негативных эмоций здесь быть не может. Счастлив, что могу не только играть с Optimystica Orchestra, но и учиться у музыкантов группы, перенимать их опыт, который пришелся очень кстати в как бы основных моих делах. Возможно, есть ощущение, что у Optimystica Orchestra в принципе больше материала, чем у других моих групп. Это, наверное, от того, что в этом проекта есть возможность делегирования каких-то обязанностей. Фактически все происходит так: я приношу изначальную версию песни, сделанную под гитару или за фортепиано, а потом с удовольствием наблюдаю за тем, как над ней работают ребята из оркестра. От меня уже ничего не зависит. Я как будто на пенсии, а люди вокруг работают.
Когда ты еще только начинал делить себя между тремя группами — Tequilajazzz, Optimystica Orchestra и Zorge — стилистические границы между ними очень хорошо чувствовались. Но с годами эти коллективы музыкально сблизились, как мне кажется. Я слушал новый альбом Tequilajazzz и ловил себя на том, что, по крайней мере, первая его половина вполне могла войти и в репертуар Optimystica Orchestra.
Я не могу превратиться в трех разных людей, каждый из которых будет обладать абсолютно независимым от других творческим почерком. Все песни сочиняются мной, и самоповторов я тоже не исключаю. Может быть, ты имеешь в виду, что соотношение красок постепенно становится примерно одинаковым у всех? Пластинки Optimystica Orchestra становятся все сумрачнее, а Tequilajazzz — все спокойнее (не хочу употреблять слово «радостнее», потому что радости там нет) и тем самым Tequilajazzz, в свою очередь, приближается к Zorge. Zorge — это ведь своего рода музыка для детей. Появлению всех пластинок группы сопутствовал какой-то мой счастливый отцовский период. Все песни Zorge я адресовал своим детям, проживая их жизнь как свою.
Я помню, что на альбоме «Журнал живого» мне больше всего понравилась песня «Радио». В ней был мужской вызов стихиям и азарт путешественника. А потом, на протяжении последующих лет, судя по твоим постам в соцсетях, жизнь путешественника тебя все больше увлекала: то ты под парусами, то в горах. В альбоме «Камни» это нашло отражение?
Если и нашло, то в очень незначительной степени. Если говорить о моих хобби, то они стали заметнее просто потому, что сейчас соцсети больше о нас говорят. Раньше я подобными вещами не делился, а теперь делюсь. Должен сказать, туристический бизнес очень помог нам в период пандемии. В отсутствие концертов нам очень помогали акции, которые устраивали ребята из турбизнеса. Так что сосны, паруса и байкальские волны, которые ты видишь в соцсетях, — в определенной степени часть нашей работы. Это был очередной счастливый пример того, как то, что мы любим, стало частью профессиональной деятельности.
Музыку ранней Tequilajazzz можно охарактеризовать как хулиганскую. Потом она стала более серьезной, но мне нравилось в ней чувство опасности и нестабильности при общей монолитности и силе. Альбом «Камни» звучит комфортно. В нем есть песни «Не до мечей» и «Отчаянно», в которых концентрация тревоги и напряжения напоминает альбомы 1990–2000-х, но в целом не покидает ощущение комфорта. Значит ли это, что жизнь стала комфортнее?
Жизнь, естественно, комфортнее не стала. Может быть, мы просто научились играть так, что наша музыка выглядит комфортной... Нет, я не соглашусь. Мы очень хорошо умеем создавать некомфортные созвучия и извлекать из музыкальных инструментов крайне некомфортные тембры. Когда такое начинает происходить на репетициях, мы всячески его отметаем, потому что это самый легкий путь для того, чтобы изобразить так называемый альтернативный рок или панк-эмоцию, проиллюстрировать асоциальную направленность. Мы попытались этих приемов избежать, чтобы донести эмоции другим языком. Не хотели упираться в первичные половые признаки альтернативного рока. Понимаешь, у многих групп этими первичными половыми признаками музыка и ограничивается. А за ними — ничего, что отличалось бы от условной Алены Апиной. Нам интересно сделать наоборот. И еще, наверное, стоит иметь в виду элемент аутотренинга: когда мы сами себя успокаиваем в очень тревожной ситуации. Мы пытаемся не довести себя до истерики, а спокойно пережить очень острые кризисные моменты. Я не исключаю, что эффект терапии эта музыка производит в первую очередь на нас самих.
Ты сейчас вспомнил «первичные половые признаки альтернативного рока», а я подумал, что если говорить о Санкт-Петербурге, то эпоха, когда такой взгляд на эту музыку только формировался, — 1990-е, клуб Tamtam и так далее — гораздо меньше интересует медиа, чем 1980-е и все, что связано с Ленинградским рок-клубом. А заслуживает не меньшего внимания. Ты согласен?
Конечно, заслуживает. Самое важное в моей жизни происходило уже после того, как Ленинградский рок-клуб прекратил свою деятельность. Бесконечные вопросы в интервью про Ленинградский рок-клуб, материалы, фильмы меня очень сильно достают. Одно и то же перемывают постоянно. Это уже надоело. Последующий период был гораздо интереснее. Понимаешь, в 1980-е, когда началась перестройка, многое изменилось буквально за пару лет: что-то исчезло, что-то получило резонанс, но это все буквально по щелчку пальцев. Перестройка закончилась, флагами отмахали, и началась, собственно, жизнь, которая оказалась очень непростой.
Те, кто не вырвался в 1980-е в первую грядку, как «Алиса», «ДДТ», «Аквариум» и Nautilus Pompilius, вернулись в состояние «поколения дворников и сторожей». Нужно не забывать, что 1990-е в Москве — это не 1990-е в Санкт-Петербурге. В Москве за руль встала золотая молодежь, дети известных родителей, которые стали что-то делать в музыке, кино, политике. Санкт-Петербург этого был лишен. К счастью. Здесь все происходило гораздо медленнее. Кто-то уезжал в Москву, кто-то оставался. Эпоха была неоднородной, и 1994-й — не 1991-й, а 1999-й — не 1994-й.
Многолетний саунд-продюсер Tequilajazzz Андрей Алякринский приложил руку еще к двум проектам одновременно с работой над альбомом «Камни». Я говорю о новой концертной программе группы «Кино» и об альбоме группы «Колибри» — «Счастья нет». Ты, вероятно, имел возможность наблюдать за этими процессами со стороны.
Оба проекта я видел на всех этапах, с нуля. Видел, какой огромный труд вложен Андреем и ребятами в «Кино». Это фантастическая работа по реставрации записей. Технические задачи стояли невероятной сложности. Нужно было, чтобы голос Вити звучал адекватно, в темпе. Все разговоры о «голограмме» тех, кто на концертах «Кино» не был, меня забавляют. Это не голограмма, это коллективный Цой, созданный трудом людей. Причем людей любящих и деликатных. В первую очередь нужно отдать должное Сашке Цою. Он смог не превратить это в пошлый мемориал. Это деликатная, тонкая работа, исполненная любви сына к своему отцу, которого он мог бы знать дольше и лучше, но судьба распорядилась по-другому. Эта боль чувствуется во всем проекте. Даже проектом называть его не хочется, для меня это полноценный концерт. Что касается «Колибри», то у них была привычная технология: девочки приносят песни, мальчики делают из них то, что в итоге попадает в альбом. У «Колибри» все альбомы всегда разные, в зависимости от того, с какими ребятами они работают. Люди, которые делали новую пластинку, — мои большие друзья: и Витя Санков, и Олег Эмиров — все. Песни были изначально хорошие, со своеобразной лирикой, очень в стиле «Колибри». И они менялись на глазах. Было любопытно смотреть за тем, как рос этот организм.
В одном из наших интервью ты упоминал когда-то нереализованный проект «Четыре ветра» — «поп-музыку с романтическими текстами в духе Tears For Fears». Он так и остался в мечтах?
Да, там такие забавные поп-роковые песни, которым в сегодняшних моих группах места нет. Даже в Optimystica Orchestra. Время от времени, примерно раз в полгода, когда я чищу хард-диск своего компьютера, я открываю эту папку и никогда ее не стираю. И, главное, таких «пионерлагерных» песен у меня становится все больше. Что-то написано во время наших регат, например. Там много реалий, которые понятны только их участникам. Не исключено, что когда-нибудь в будущем, когда мне придет в голову записать софт-роковую пластинку, эта папка пригодится.
Когда мы с тобой беседовали на твое 50-летие, ты сказал, что чувствуешь себя на 38. А что сейчас, в 55?
Перенесенный COVID-19 очень ударил по моей самооценке. Больничка и все прочее... Был момент, когда мне показалось, что я чувствую себя на свой возраст, а то и постарше. Я списываю на широко известный депрессивный эффект от вируса. Сейчас, к счастью, все прошло. Наверное, мне опять 38. Хотя мой возраст мне нравится. В нем есть красота.
Ник Кейв однажды сказал в интервью: «Когда тебе исполняется 65, тебя интересуют только две вещи — секс и смерть». А в 55 что-то еще?
Пока еще музыка. Которая в свою очередь наполнена и сексом, и смертью, конечно.
