«Продавцы боли» (Pain Hustlers)
За отсутствием талантов в укрощении пилона стриптизерша — не по призванию, а по безденежью — Лиза Дрейк (Эмили Блант) забалтывает клиентов в баре. Впечатленный ораторским даром танцовщицы Пит Бренер (Крис Эванс) из убыточной фарма-конторы «Занна», распространяющей обезболивающий спрей на основе опиоида, предлагает ей работу и благополучно об этом на трезвую голову забывает. Не оставляя чаяний на лучшую жизнь для своей дочурки Фиби (Хлоя Коулмэн), Лиза заявляется в офис компании и, пусть так и не окончив школу, получает вместе с должностью переписанное резюме с послужными успехами в биохимии. До банкротства «Занне» осталось всего ничего, если Дрейк не отыщет врача, готового отказаться от конкурентов и выписывать их препарат. Она, конечно же, находит.
Не имеющей аналогов «Боль» можно назвать, только если допустить, что неистово дрессирующий нюхлей и прочую карманную живность мира чародейства и волшебства (последние 15 лет) режиссер Йейтс не видел ни одного лукавого ЖЗЛ-фильма про успехи мошенников, кинодвойников, которых за последнюю декаду наберется на целую олимпиаду по продаже шариковых ручек. Голливуд вдохновляет не столько опиоидный кризис, сколько пересечение трендовых тегов для боссов Netflix — как известно, наркотик не хуже сбываемого «Занной» обезбола. Йейтс честно работает в жанре «все это мы уже видели». Исповедальные интервью с героями сделаны в стиле спецпроекта издания W Magazine. Негодяев непременно арестовывают в слоу-мо, на титрах — репортажная хроника задержания злостных прототипов. Для того чтобы success story Дрейк не выглядела совсем уж беззаботно потешной, к последнему получасу вспоминают и о совести, и о пострадавших. Докторов благополучно спаивают и доходчиво объясняют, как их искусно подмазать. Все это по меньшей мере третично — стоит ли удивляться, что американская пресса фильм благополучно заклевала — но неразбодяженное обаяние составных частей «Продавцов» побуждает эту пилюлю таки проглотить. Где еще можно увидеть, как Эмили Блант literally косплеит «Волка с Уолл-стрит», Энди Гарсиа срывает башню на тему антисептиков, а Крис Эванс поет и танцует в ростовой кукле спрея? Даже вечеринки здесь проходят под Turn Down for What — ну точно человека наглухо держали в Хогвартсе. Привыкания такая пустышка, конечно же, не вызовет.
В альтернативной ретрореальности ученые навострились доподлинно устанавливать процент чувственной совместимости в паре — у испытуемых вырывают по ногтю, помещают их в напоминающий СВЧ-печь аппарат и, выждав пару минут, получают неоспоримый результат. Анна (Джесси Бакли) и Райан (Джереми Аллен Уайт) — 100% мэтчатся, но будто бы, кроме результатов теста, доказательств тому не осталось. Отношения выдохлись. Секс если и случается, то неловко и нечасто. Даже слепить глиняный горшок в пылу терапевтического свидания (косплея «Привидение») Райану до неприятного липко. Утомившись обществом инертного суженого, Анна устраивается на работу в «Институт любви», где вдохновенно готовит парочек к процедуре и умудряется втюриться в своего коллегу Амира (Риз Ахмед) по-настоящему (вроде бы).
Лантимос для ортодоксальных хипстеров. Фильм про неопознанное винтажное безвременье в этом же стриминговом лимбе и упокоится, дожидаясь в тематических подборках тех зрителей, кто не видел ни «Лобстера», ни «Вечного сияния чистого разума». Любовное настроение греческий режиссер Нику воссоздает при помощи стоковых звуков дождя, плейлиста из французских каверов романтик-хитов и обстоятельств, словно списанных с золотой коллекции вкладышей жвачки Love is — сверяться с ними в отношениях наверняка было бы надежнее, чем доверять пресловутой микроволновке. Диапазон сентиментальных терзаний Анны — начинается со спонтанного радиокараоке с Total Eclipse of the Heart и заканчивается вдумчивым чтением фолианта «Война и мир», любезно предложенного Амиром, чтобы скоротать время. Из дидактики Льва Николаевича героиня, видимо, должна уяснить, что первый эмоциональный выбор мужчины в жизни девушки — не всегда верный. Упражнения, которые институт навязывает проходить в парной терапии, основаны на известных фильмах. В череде этих реконструкций последнюю искру концептуальной индивидуальности топчет и Нику, некогда второй режиссер на площадке у Лантимоса, а ныне — тот из запоздалых «странных» греков, который попроще, да понятнее. От прославившей его родину киноволны в «Ногтях» лишь одна сцена продолжительного обнюхивания, в процессе которого партнеры угадывают друг друга с завязанными глазами. Конкурс, впрочем, скорее достойный передачи «Свидание вслепую», как и поэтика Нику, сводящаяся к декламации истин откуда-то из прозы Николаса Спаркса. «Иногда, будучи влюбленным, ты даже более одинок, чем когда один»... Если бойфренд лжет, что ему нравится слушать с вами пластинки Нины Симон, вы одиноки вдвойне. Такие страдания уж точно ногтя вырванного не стоят.
«Недруг» (Foe)
2065 год. Европу сжирают торнадо, Америку — засуха. На Среднем Западе в стенах прохудившегося фамильного ранчо изживают свой брак официантка Генриетта (Сирша Ронан) и работник птицефабрики Джуниор (Пол Мескал). По словам загадочного незнакомца, прибывшего посреди ночи (Аарон Пьер), последнего якобы номинируют на покорение космоса — строить землянам новый дом. На время отсутствия супруга Генриетте предложено заменить того кибердвойником. Выбора паре не оставляют, но Джуниору во всем видится какой-то подвох.
Обыкновенно, надавливая с позиции мягкой силы (и не выпуская из рук бутылку с пивом), благоверный просит Генриетту не надевать розовую рубашку, что была на ней при первом знакомстве, — портится. Но если что-то и изнашивается на самом деле, то жанр фильма с «шокирующей, переворачивающей сознание концовкой», ради которой такие истории и рассказывают. Твист, по мнению режиссера Дэвиса, неловкой манипуляцией подменяет научно-фантастическую глубину, но менее глупым оттого его очередной оммаж Малику не становится. Девушка в тоске ходит в подвал (подсознание! надо же!) наигрывать на фортепиано гаммы, чтобы окончательно себя не потерять. Парень с абьюзивными замашками третирует свою молодую жену (от любви), глубокомысленно наблюдает за тушками цыплят-бройлеров на конвейерных крюках и все чаще замечает что-то неладное в интонациях правительственного гостя. Вслед за Джуниором заподозрить надувательство нетрудно и зрителю, как и по отношению к экологической агонии здешней футуристической реальности, так и к «сложности» отношений супругов, пребывающих то в нелюбви, то подростковой нежности. За нолановский волчок в «Недруге» — мутировавший нажористый жучара, и это, наверное, лучшая (ненамеренная) издевка над этой пестицидной научной фантастикой.
«Старый дуб» (The old oak)
2016 год. В дремучую уэльскую провинцию, где на ладан дышит даже неувядающая модель объединяющего работяг и бездельников паба, привозят автобус сирийских мигрантов. Расисты беснуются, сердобольные активисты благотворят, владелец бара «Старый дуб», одинокий, но неравнодушный Ти Джей Баллентайн (Дэйв Тернер), сближается с новыми жителями деревушки, что в штыки принимает местное реднек-сообщество (по совместительству завсегдатаев его пивной).
Даже по своим меркам бунтаря-социалиста в «Дубе» режиссер Лоуч бьет все рекорды в дисциплине по запрещенным приемам. Раздолбанная нетерпимым мужланом фотокамера задыхающейся от обиды молодой сирийки Яры (Эбла Мари). Почившая в зубах хищных собратьев маленькая собачонка. Подешевевшее втрое жилье (8 тысяч за дом вместо 50). Ни за что избивающие пакистанца скины. Суицидальный Ти Джей, намыливающийся идти топиться несколько раз за фильм. Строго-хамоватая британка, решившая, что Яра высматривает что-то в холодильнике, хотя та просто помогла ее дочери. Не считая генеральной линии с благоустройством бара в место встречи местных всех сословий и национальностей (по лекалам старых добрых профсоюзных времен), «Дуб» собран из новелл, с переменным успехом пробуждающих чувство социальной несправедливости. Но чего взаправду не отнять у Лоуча — образной простоты, чтобы в малом выразить по меньшей мере модель страны. Общество классик видит пабом с неисправной буквой «б», спадающей с вывески, и слабыми трубами, которые вот-вот прорвет. Спасение — в единстве. Преемственность — в хронике стачек, совместных обедов и прочих ивентов, объединяющих простой народ. Все бы хорошо, но как актуальная публицистика этот слепок настроений 2016 года давно зачерствел, остался только неореалистичный фотофильм.
