«Зеленые ставни» (Les volets verts)
«Можете дышать без усилий», — разрешает на медицинском осмотре профессор Биге (Дидье Фламан). Заслуженный актер Жюль Можен (Жерар Депардье) и рад бы вздохнуть с необременительной легкостью, да всегда выходит как-то тяжко. Все угнетает: возраст, усталость, одышка, нехорошие мысли. Каждый вечер Жюль играет на сцене, а если не занят в театре, снимается в кино. Если верить флюорограмме, у него сердце 75-летнего человека (самому лицедею всего 65). Это не приговор, если обойтись без алкоголя, табака и женщин. «“Веселая” жизнь меня ждет», — улыбается Можен. Не проходит и часа, как он заказывает водку в баре. От тоски.
Для Депардье давно не существует барьера между собой и персонажем, даже редкие примеры отстранения (прошлогодний «Мегрэ») отмечены громоздким изяществом уходящей натуры. Он король-солнце французского кино, и если эта звезда заходит (время неумолимо), то закатные годы дают особенно красивое, печальное свечение, что величаво ползет по «Зеленым ставням» и совсем не торопится исчезать в ночи. Жорж Сименон (автор исходного романа) утверждал, что у Можена нет прототипа. Если и так, тогда Депардье просто еще не родился или был беззубым крохой. Обладатель грации косолапого медведя Жюль еще любит женщин, но все чаще наблюдательно-платонически. Его отец был запойным алкоголиком, сам он пьет буржуазно, для успокоения мятежности. Ходит вразвалочку. Ворчит. Ругается на юнца-преследователя (Том Ривуар), уверенного в их родстве, но не гонит его, потому что, скорее всего, так оно и есть.
Арманьяк. Бордо. Виски. Ежевечерне. Ежедневно. Можен = Депардье, точнее, мог бы им быть в 1970-х, мысленно готовясь покинуть сцену. Приближаясь к неутешительным прогнозам профессора Биге, Жюль жадно ищет в своей театрально-киношной монотонности моменты волнений и жадно смакует их, хотя бы пару мгновений наслаждаясь тем, к чему всегда был равнодушен ради карьеры. Заботой о семье — красивой суфлерше (Стефи Сельма) и ее малышке, может, и чужой, но почему бы не представить на время, что общей. Профессиональным волнением — единожды забыв текст, он для успокоения наизусть разучивает ресторанное меню. Юношеской влюбленностью в партнершу по постановке (Фанни Ардан). Безмятежными деньками в доме у моря, некогда заброшенном им из-за отталкивающих зеленых ставней. Рыбалкой с лучшим другом (Бенуа Пульворд), где ему улыбается удача (как и всегда), а недовольному товарищу — нет.
Соответствуя своему герою, это размашистый фильм, снятый 89-летним (!) Жаном Беккером, совсем не ощущает свой возраст и при лиризме лебединой песни поэтически молод и остроумен. Он об ошибках, принять которые можно, только их совершив. Даже уходя, Можен делает все по-своему. Конечно, плохо иметь изношенное сердце, но не признак ли это того, что ты часто любил?
«Французский батя» (Profession du père)
Лион. 1961 год. Телесводки аккуратно подводят к последнему вздоху войны в Алжире. Рядом с мамой Денис (Одри Дана) 12-летний Эмиль (Жюль Лефевр) — образцовый, слегка растерянный ребенок, который игнорирует белый шум политического «Бу-бу-бу» взрослых, умещая в альбом для рисования весь свой мир. Все меняется, стоит на кухне появиться его вспыльчивому отцу Андре (Бенуа Пульворд): мальчишка становится слушателем бредней родителя-антиголлиста. Дзюдоист. Шансонье. Шпион, чья секретная ячейка — с безграмотной, склепанной на коленке внутренней корреспонденцией — одержима миссией свергнуть правительство. У отца с десяток призваний, выбирай любое. Только вот почему будни он проводит на диване, Эмилю невдомек.
«Это рисунок мальчишки». Воспитательный психологический хоррор о тяготах детства под присмотром сломанных душой родителей. Сознание Эмиля — чистый лист в альбоме, который отец измарывает конспирологией и байками от безобидно-преувеличенных (про то, как свел Эдит Пиаф с «Компаньон де ла шансон») до откровенно вредных (про то, как сослуживцу оторвало кисть). Кем работает твоя мама? Помощником бухгалтера в автобусном парке. А папа, указано, парашютист? Да, но пока сидит дома. Режиссер Амери не демонизирует Андре: в молодости тот повидал в Алжире разного, да так и не пришел в себя. Предмет исследования фильма — то, как легко можно отравить воображение. Кошмаром службы. Изъяном детства. Любовно воспроизведенная Франция 60-х, вечно залитая светом, — как и подобает воспоминаниям о времени, когда деревья были большими — мрачнеет, стоит увлеченной шпиономании с рациями и легендами перейти в плоскость детского, устрашающе искреннего вранья.
Ложь в «Бате» — полноценный язык, на котором думает и изъясняется Андре. Недаром он начинает верить сыну, только когда тот выдумывает отговорки на ходу. Будто бы созданный для таких пограничных ролей выдающийся артист Пульворд, понимающе сочувствует своему авторитарному герою — простить и примириться спустя года предлагает и Амери. Самая несчастная фигура детства Эмиля — Денис, всю жизнь она перебирает чечевицу и сносит припадки супруга как должное, опасаясь разве что соседских злых языков. Потому что так проще. К счастью, этот фильм не скрывает своей неудобной сложноутросенности.
«Боулинг Сатурн» (Bowling Saturne)
Маргинальной породы бездельник Арман (Ашиль Реджани) вечерами ошивается у ночного клуба Cargö (того, что в нормандском Кане), безуспешно пристает к девушкам и от отчаяния мастурбирует прямо на парковке. После смерти отца его совестливый сводный брат Гийом (Арье Вортхальтер) предлагает (полу)кровинушке взять на себя управление наследного боулинга. Тот нехотя соглашается. Установив в кегельбане новые мнимые порядки, Арман принимает хищническую философию родителя (завсегдатая товарищества охотников) и пестует в своем взгляде чертят.
Предсмертный, измученный стон «нового французского экстрима», доносящийся из мерзлой земли импровизированной могилы. Половой акт, переходящий в яростное избиение. Размашистый удар в висок основанием настольной лампы. Обезображенные женские тела, заполонившие Кан, — нелегкое дело, которое взваливает на себя полицейский Гийом. Что в течение «экстрима», что в традиции фильма-нуара (два шара, которыми в «Боулинге» предполагается выбить страйк) режиссера Мазюи поверхностно привлекает простота воздействия. Шок и ярость — в одном случае, и гнетущий расследовательский цинизм — в другом.
В отсутствии трансгрессии огретому обухом по голове зрителю (для лучшей внушаемости) предлагается прослушать лекцию о варварской мизогинии. На тему того, что подавляющее число смертей женщин (по вине мужчин) также расследуют мужчины, не в пример изящнее высказывался в прошлом году Доминик Молль, но если зло в его «Таинственном убийстве» анонимно (предлагая на эту роль любого — от ревнивого сверстника до местного психа), а копы терзают себя экзистенциальными думами, то Мазюи разочаровывающе конкретна. У насилия в «Боулинге» лик смазливого блаженного подростка на взрослом теле Армана и травма безотцовщины. На первый взгляд, бескорыстного детектива Гийома задевает скорее профессиональная импотенция, чем сострадание к жертвам.
«Боулинг» — фильм-пароксизм, горячность (живость) которого подменена культурологическим анамнезом. Отец братьев — тот самый Сатурн из названия, пожирающий своих детей плохой наследственностью. Женщины при таком воспитании неотличимы от дичи. Моральная ответственность знакома, скорее, зоозащитникам, чем полиции. Здравый смысл невозможен при фанатичном соблюдении иерархий. Латентная ненависть Армана находит свое живодерское воплощение, стоит ему нацепить на себя куртку из кожи питона («Оленья кожа» Квентина Дюпье, только всерьез). Ненамеренный комический пафос «Боулинга» в конце концов подменяет бездну износившимся строительным желобом. Этот символический ряд вытесняет как пространство для свободных трактовок, так и несчастный Кан, обозначая самодовольство автора (сродни тому, что обычно испытывает охотник во время сафари).
«Канальи» (Canailles)
Ограбив банк, раненый налетчик Антуан (Франсуа Клюзе) добирается до пригорода и решает затаиться в первом попавшемся доме — жилище учителя истории Элиаса (Хосе Гарсия), нерешительного во всем, что не касается флирта с соседкой-старшеклассницей.
Забавный юнгианский фарс про боязливого домоседа, чья жизнь становится разнообразнее под влиянием непрошенного гостя (тени) и его советов. На общих планах артиста Клюзе практически не видно за космами и бородой, потому кажется, что поучения раздает проекция вытесненной Элиасом агрессивной маскулинности — пышущий тестостероном дикарь. Антуан учит историка вкусно готовить яичницу (успешно), мотивирует добиваться, чего хочется (например, поста президента местного бейсбольного клуба), и уверенно слать всех неугодных на@#$н. Они сливаются, побратавшись: вечерами напиваются за беседами о насущном и пользуются одеждой из общего гардероба. Неизбежно и замещение, когда один, побрившись, начнет лидерски слабеть, а другой, набравшись самости, осмелится пререкаться.
Пока мужчины резвятся в спонтанной дружеской созависимости, французская полиция комически бездействует и вьется за единственным заинтересованным в поимке грабителя следователем (Дория Тилье), наперебой предлагая коллеге романтик. Каждый здесь — носитель тонкой душевной организации с несбыточными мечтами (бесследно смыться, издать книгу, переехать в Новую Зеландию), просто кому-то удается скрыть это лучше других. Не считая редких откровений, каждый эпизод «Каналий» — манипуляции разной степени подлости, участие в которых — знак мелкого бытового коллаборационизма. Пока мелкие простаки-мошенники пытаются провести друг друга, режиссеру Оффенштейну под силу умеренно одурачить и зрителя — (но и этого много).
«Все любят Жанну» (Tout le monde aime Jeanne)
Недавно Жанна (Бланш Гарден) раздавала осознанные интервью на экотему проекта «Навсикая» — корзины, предназначенной для сбора пластика в воде. Запуск не задался, титановые сети порвались и конструкция ушла на дно вместе с репутацией ее разработчицы. Вместо звания «Женщины года» Жанна стала героиней мемов — от бессилия прыгнув в море вытаскивать вручную «Навсикаю» (весом в тонну). Но стыдливо прятаться за темными очками не так сложно, как признать себя (имиджевым) банкротом. Чтобы за душой было хоть что-то, Жанна улетает в Лиссабон для продажи унаследованной от матери квартиры, где понемногу учится принимать себя.
«Настя, соберись!» здорового человека: вместо пяти стереотипных субличностей — всего одна, визуализированная как нарисованное от руки полосатое привидение, сошедшее в подсознание откуда-то с полей школьной тетради. Шизофреническая каляка-маляка воспроизводит узнаваемо-изменчивый внутренний монолог. Самоуничижение волнообразно сменяет самообожание. Опасность нежелательной встречи озвучивается писком парковочного сенсора. Тишину прерывает напоминание о том, что на футболке осталось пятно от зубной пасты, а впереди — деловая встреча. Рассуждения о вреде сладкого и солнечных лучей не уберегают от прочих импульсивных решений, за которые приходится себя корить.
В другом исполнении эта болтливость могла бы вызывать раздражение, но уязвимая меланхоличность Гарден оправдывает любые закадровые истерики. Жанна ищет в себе зачатки храбрости побежденных, но приходит к пониманию, что на горизонте есть что-то важнее профессионального фиаско. «Навсикая» — «воронка» в ее нутре, оставшаяся после потери матери. Согласно принципу «пластик притягивает пластик», подобное притягивает и Жанна, встретив по пути в Лиссабон Жана (Лоран Лафитт). Он не к месту шутит; если и богат, то на хитрость; носит кнопочный телефон и всем видом олицетворяет несуразность. Но за навязчивыми хохмами скрывается такая же депрессивная рана, которую можно вылечить только взявшись за руки и полюбив. Необезличенный дневниково-заметочный ромком, согласно которому, если у тебя нет опоры, нужно всего лишь найти человека, с кем захочется прирасти к уютному месту.
