Мне кажется, главная особенность сериала «Вампиры средней полосы» — в том, что в нем вампиры показаны людьми, а не монстрами.
Сама форма этого вампирского рассказа лично меня, как зрителя, цепляет тем, что все равно это про людей. Мы занимаемся не проблемами вампиров, а проблемами семьи. Если, например, убрать отсюда вампирскую составляющую, то актуальность трудностей их взаимоотношений не потеряется. А форма добавляет остроты и драматическо-комедийных аспектов.
Это я говорю как человек, который работал над персонажем, читал сценарий и смотрел первый сезон. Самые лучшие фантастические и сай-фай-фильмы запоминаются, если затрагивают общечеловеческие вопросы. Поэтому, например, одним из величайших фильмов всех времен и народов я считаю второго «Терминатора», так как это прежде всего история людей, история семьи, история защиты своих ценностей. Неважно — зомби в фильме или вампиры, главное, чтобы это откликалось именно на человеческом уровне. А все остальное — это форма повествования.
Вы говорили, что обычно ищете подход к персонажу в собственном опыте. В случае с Барановским тоже?
По-моему, Дастин Хоффман сказал, что стремление и попытки сыграть то, чего в тебе нет, — полный идиотизм. Очень часто обычный зритель, который, например, не знает механизма работы над персонажем или над ролью (я думаю, вы это замечали), отождествляет персонажа и актера.
Например, у меня был проект «Выжившие: благие намерения». Мой персонаж — ужаснейший человек, смотреть на него без ненависти практически невозможно. Когда ты над ним работаешь, то работаешь не над тем, что он делает, а над мотивами. У него железная мотивация — выжить любой ценой. Когда ты себя погружаешь в такие предлагаемые обстоятельства посредством фантазии, то работаешь над мотивом, а не присваиваешь себе поступки своего героя. Все, что делает персонаж, написано в сценарии.
Также и здесь: человека кусают. Оказывается, он впервые видит вампиров, понимает, что они реальны. У него случается посттравматический синдром. И вот я разбираюсь в природе посттравматического синдрома, а не в том, что к нему привело. Все действия прописаны в сценарии, мое дело — разобрать мотивы и найти, например, болевые точки соприкосновения со своей жизнью, чтобы более достоверно передать страх, любовь, счастье, стремление чего-то достигнуть. Так что, конечно, без каких-то совпадений это невозможно.
До поездки в США у вас была дисгармония между вашим творческим потенциалом и тем, что вы из себя представляли. После поездки эта гармония все же обрелась?
Не скажу, что я ее прям обрел, типа на меня снизошла благодать, и я понял, что должен делать. Нет. Во время обучения Ивана Чаббак (американский тренер по актерскому мастерству. — Прим. SRSLY) сообщила мне некоторые важные вещи. Она отличный психолог и прекрасный мастер подготовки актеров к роли — не зря ее Холли Берри благодарила со сцены за «Оскар», полученный за «Бал монстров». Я очень рад, что попал к Иване и провел с ней достаточно большое количество времени, очень тесно поработав. Вернувшись обратно в Москву, я начал применять какие-то ее советы: делать маленькие шаги к себе, как она и рекомендовала. До этого я девять лет ничего полноценного и значимого не играл, потому что действительно не понимал себя. Даже за время обучения в институте я до конца себя не понял и не понял, как быть с собой, как репрезентацию себя через роли осуществлять. Поэтому да, эта поездка и общение с Иваной Чаббак очень много мне дали.
Вы рассказывали, что были панком.
Ну, можно и так сказать. Я употребляю слово «панк», чтобы людям было понятнее (если я вдруг неправильно трактовал жизненные устои панков, то прошу прощения). У меня были длинные волосы и рюкзак за спиной, в котором всегда был какой-то перекус, несколько книг, сменная одежда, чтобы я мог где угодно остановиться и переночевать. Я не был привязан ни к чему: ни к дому, ни к чему-то еще. Это самоощущение начало меняться после поездки в Америку. Я понял, что для такого внешнего вида, как мой, не пишут большие роли. Этот образ не внушал доверия кастинг-директорам, хотя я был очень исполнительный и пунктуальный. Я работал в театре и всегда играл там главные роли — прямо с момента как в него попал. Но, видимо, этот диссонанс внешнего вида (абсолютно разнузданного и лихого) диссонировал с моей внутренней структурированностью и ответственностью, и люди не понимали, кто же придет к ним на пробы — внешний или внутренний. А так как на пробы приглашают, увидев только фотографию (то есть внешнее), то у меня ничего не сдвигалось с мертвой точки, пока я не подстригся и не переоделся.
В спектакле «Жизнь есть сон» вы играете принца Сегизмундо. Как вы понимаете идею этого произведения?
Его идея, в общем-то, вынесена в название — оно о том, что очень тяжело уловить тонкую грань между реальностью и нереальностью. Существует очень много теорий касательно того, что наше существование — это либо симуляция, либо сон, и мы с вами когда-нибудь проснемся. В некоторых религиозных учениях есть идея, что человек только с приходом в религию просыпается, а до этого спит. В спектакле через моего персонажа, а именно через такое насильственное размытие этой грани между жизнью и сном, автор, режиссер и мы вместе с ними хотели показать, к чему придет человек, который не понимает, что есть явь, а что сон. Он может делать ужаснейшие поступки, но потом смиряется и говорит: «А я не знаю, сплю я или нет, но если это сон, то я буду честным, справедливым и добрым; если это жизнь, то я тем более буду честным, справедливым и добрым. Я выбираю благо, где бы я сейчас ни находился».
«Жизнь есть сон» — великая пьеса. Как нам рассказала ее режиссер Наталья Менендес, она настолько встроена в испанский культурный код, что во время пандемии врачи говорили, что руки нужно мыть столько, сколько длится монолог Сегизмундо. Я даже не знаю, что у нас можно сопоставить по известности. Наверное, «Лукоморье». У нас в Электротеатре очень много разных сценических опытов, потому что к нам приезжает множество режиссеров со всего мира — каждый со своей системой, со своим взглядом на театр. Поэтому мы достаточно экспериментируем и все время пробуем что-то новое.
А тут приехала Наталья и объявила, что мы будем делать классику испанского барокко. Этот тот вид театра, о котором лично я, например, уже забыл. Вся эта летящая поэзия, музыка слова, никакой остановки на оборганичивание. Только мысль, только мелодика, только ритм сцены дают информацию зрителю. Все новое — хорошо забытое старое.
Вы же тоже написали пьесу.
Я бы не стал свое сочинение так громко называть. Изначально я планировал пьесу, которая бы имела драматическую структуру с вкраплениями больших монологовых кусков — тематических, идейных о творчестве, о смелости делать что-то новое. Эдакие манифестации. По прошествии времени, работы и некоторого осмысления я понял, что драматическая часть не выдерживает и проигрывает этим громким высказываниям. Так что сейчас этот текст трансформировался в форму некой акции в поддержку смелости творчества, сейчас он о решимости делать, ошибаться, отступать на пару шагов назад, чтобы взять разбег и прыгнуть вперед, о том, чтобы не бояться быть новаторами, иначе ты никогда не останешься в истории, а будешь либо копиркой, либо блеклой пародией.
Так что теперь это уже не пьеса, а некий творческий акт, который я бы хотел совершить со своими коллегами, единомышленниками, друзьями-актерами и музыкантами, потому что это все завязано на истории рок-музыки. Мы хотим вживую петь и играть на инструментах, поэтому все это требует большого труда и временных, эмоциональных и физических затрат.
Каковы прогнозы?
Я начал делать концерты у нас в театре. Так, мы уже провели «Электрокараоке», «Золотой БЮст» и «ПоРок Волну». Сейчас готовим новый. Благодаря этим выступлениям я немного разминаюсь в музыкальной структуре и вокальной технике. Дальше начнем читки, потому что у театра же есть свой план развития и построения репертуара. Сейчас наша труппа сконцентрирована на спектакле по «Кориолану» Шекспира. Вообще, мы в очень тесной связи с нашим художественным руководителем Борисом Юрьевичем Юханановым. Он всегда идет навстречу, поддерживает наши идеи. Но их все нужно структурировать, а для этого необходимо свободное время, которое с моим, в частности, графиком очень тяжело выкроить.
Какие личности в истории рок-музыки вас вдохновляют, какая эпоха?
Меня вдохновляет то, как рок-музыка влияет на каждое поколение, как она отзывается на происходящее в мире. Творчество Дэвида Боуи и его влияние на все — от рок- и поп-культуры до театра. То, как Боуи повлиял на Уорхола, а тот на него, как они оба повлияли на Игги Попа, что сделал Игги для мировой рок-индустрии. Мне нравится, как они вели за собой целые поколения, сколько бы лет ни прошло. Как они сами о себе говорили: «Мы целые поколения, играющие на фендеровском басу».
Берлинцы считают Дэвида Боуи и Лемми из Motörhead своим достоянием.
Так Берлин же был Меккой любого андеграундного течения: театр, живопись, музыка, кино. Когда я был в Лос-Анджелесе, то очень хотел застать Лемми. Мне сказали: «Идешь в Rainbow Bar, видишь Лемми у стойки, покупаешь ему выпить, и вы будете разговаривать хоть всю ночь. Он открытый человек и готов пообщаться».
Когда я туда пришел, оказалось, что он на тот момент уже был сильно болен, и ему оставалось совсем недолго (Лемми не стало в декабре 2015 года. — Прим. SRSLY). Также в Америке я познакомился с дочкой Элиса Купера — Калико — и даже спросил у нее, не может ли Элис рассказать какие-то вещи про то время, когда он начинал, потому что мне интересна история от первоисточников. Через какое-то время я получил письмо с гастрольным графиком Купера. Он сказал: «Когда буду в Лос-Анджелесе, звони по скайпу, все тебе расскажу».
Потом я познакомился с одним из первых диджеев. В ту эпоху диджеи настраивали звук перед концертами, и этот мужчина был знаком с огромным количеством групп, которые тогда только начинали. У него огромная коллекция пластинок, он торгует оригинальными концертными или фанатскими вещами. Переделывает, например, футболку с гастрольного тура Metallica, нашивает на нее какие-то вещи и продает ее. Можно как угодно относиться к их жизненному укладу, что эти люди в жизни творили, но то влияние на человечество, которое оказала их музыка, переоценить невозможно.
К вопросу о важности вдохновляющих встреч: вы ведь решили переехать в Москву после рыбалки с другом где-то под Хабаровском?
Да.
А уже в Москве в театре, когда были на грани отчаяния, вам вернула веру в себя девочка с цветком, которая пришла в гримерку.
Маленькая зрительница.
Получается, ваши самые главные жизненные события определялись такими во многом случайными встречами.
Как говорил мастер Угвэй в «Кун-фу панде»: «Случайности не случайны». (Смеется.) Поэтому не зря я оказался на той рыбалке. До того как моего друга выдернули в эти места из Москвы, я уже жил там какое-то время.
А девочка с цветком пришла ко мне в гримерку не просто так, а поблагодарить, потому что ей понравилось, как я здорово сыграл свою роль в одном спектакле. Если б я сидел в отчаянии, плохо справляясь со своими обязанностями, то никто бы ко мне не заглянул. Просто представьте: делаешь свою работу настолько хорошо, насколько это возможно, но сидишь в отчаянии, потому что думаешь, что она никому не нужна и никуда тебя не двигает, а тут приходит маленький ангел и говорит тебе: «Дяденька, продолжай, мне нравится!» И ты понимаешь: надо продолжать. Тогда все и случается.
