«Логово» (The Lair)
Отбиваясь от вооруженных повстанцев, потерпевший крушение посреди афганской пустыни пилот британских ВВС Кейт Синклер (Шарлотта Кирк) прячется в законсервированном советском бункере. Проснулись, улыбнулись — пара выстрелов в закрытом помещении и замаринованные в аквариумных криокамерах ящероподобные мутанты выходят из спячки, чтобы отобедать гостями. Чудом вырвавшись на поверхность, Кейт запирает бункер на хлипкий засов и встречает полевой отряд. Ближайший военный форт оказывается оплотом неудачников (разжалованный полковник, казанова, наркоман, клептоман, лузер-новичок), где с пониманием относятся к злоключениям Синклер, но не успевают ничего предпринять — когтистая нечисть из пробирки окружает базу первой же ночью.
В «Логове» Нил Маршалл — автор депрессивных/иронических (по настроению) хорроров о людях, которые месят грязь, разбираясь с пещерными упырями, оборотнями, пиктами и каннибалами — выступает на правах одного из своих героев: украшенного пиратской повязкой на глазу майора Финча (Джейми Бамбер), который при встрече с советским мутантом берется за бейсбольную биту и предлагает «сукиному сыну отбить». В 80-х такая комическая реплика «Чужих» наверняка стала бы хитом видеосалонов. Никакой стилизации, аляповатая «олдскульность» — часть ДНК «Логова». Маршалл желает хохмить, потому каждый сделанный им удар (даже в молоко) сопровождается солдафонской остротой. «Типичный вечер пятницы в Кардиффе!» — кричит один из спецназовцев перед тем, как дать очередную автоматную очередь. «Не на того напала, тварь!» — поддерживает, отбиваясь от зубастого захватчика, его коллега.
Часики тикают — американское правительство готовится сбросить в пустыне бомбу. Обозначив правила квеста еще на начальных титрах (успеть до взрыва любой ценой), режиссер торопится, рассчитывая оттенить бюджетность и обезоруживающую глупость своего «Отряда самоубийц» юношеским энтузиазмом, с которым он цитирует целую охапку любимых VHS (от «Грязной дюжины» до «Нечто»). И какими бы нелепыми ни были сказки про инопланетное ДНК, добытое в сибирских недрах, кинематограф ремесленника (в хорошем смысле) Маршалла подкупающе рукотворен — его мутанты с «кевларовой» кожей дышат и тают на солнечном свету. Штучный товар.
«Ламборгини: Человек-легенда» (Lamborghini: The Man Behind the Legend)
1992 год. Роскошная вилла неподалеку от виноградника в Умбрии. Вдумчиво затягиваясь сигаретой, Ферруччо Ламборгини (Фрэнк Грилло) катает по дубовому столу игрушечные машинки (синяя — Lamborghini, красная — Ferrari), мысленно пересчитывая свои седины.
ЖЗЛ-байопик за авторством оскароносного сценариста Роберта Мореско (приз за «Столкновение») — такая же престижная маркетинговая вывеска для витрины стриминг-сервиса, как зазывающая с постера фамилия выдающегося промышленника, способная облагородить даже невыразительную энциклопедическую справку. Если ничего не знать о Ламборгини, просмотр «Легенды» ситуацию не исправит. Гений (на этом месте мог бы быть любой эксцентричный талант свой эпохи) смолоду идет по головам. Мечтает о великом. Рисует на салфетках. Терпит неудачи/горе (и то, кажется, только чтобы стать черствее). Ставит немыслимые дедлайны. Обижается на кличку «фермер». В любой непонятной ситуации дарит сыну новую яхту. И конечно же, виновато изменяет жене, пока та в отместку не начинает кидаться хлебом. Фильм с философией: «E-E-El Primero — У меня проблема: Lambo или Ferra?». Seriously.
Первая половина — тернистый путь из грязи в князи, тускловатое сентиментальное послевоенное ретро (еще куда ни шло). Вторая — серия сценок, обобщающая сразу 30 (!) лет предпринимательского величия, в которой Фрэнк Грилло (актер на подступах к 60-летию) с энтузиазмом тиранит подчиненных, меряется у кого спорткар длиннее с пожилым Энцо Феррари (Гэбриел Бирн) и вместе с возрастной тоской обзаводится не вполне естественным серебряным отливом волос. Мореско — посредственный режиссер: прототипы автомобилей он, к примеру, снимает так, как это было принято на тест-драйвах в программе «Топ Гир». И равнодушный драматург: его вдохновляет статусность материала, а не автомобильный рев. Изредка имитацию бурной деятельности прерывает очередная фраза из цикла «цитаты великих» в сопровождении стоковой музыки, вдохновленной партитурой диснеевских мультфильмов. «Человеку, у которого нет долгов, незачем работать». «Я создам машину, которая станет сильнее и быстрее, чем бык». Так легендами точно не становятся.
В народе средняя из сестер Бронте — Эмили (Эмма Маккей) всегда слыла странной. Избегала знакомства с новыми людьми, любила выдумывать истории, бродить по болотам и танцевать под дождем. Все, что для общества являлось издержками детства, для нее оставалось обыденностью. Фантазии. Ежевечерние авантюры с раздолбаем братом (Финн Уайтхед). Отчий дом. Пока сестры становились на учебе заносчивыми мегерами, Эмили продолжала возиться с французским.
Вскоре навязанное отцом (Эдриан Данбар) общение с молодым викарием Уильямом Уайтманом (Оливер Джексон-Коэн) перерастает во взаимные чувства. Мужчина дает ей уроки французского: учит спрягать глаголы и любить — Эмили прекрасно осваивает язык и страстно пишет стихи. Но «Грозовой перевал» без тягот и трагедий, конечно же, не напишешь.
В отсутствие сохранившихся переписок и дневников житие несчастного интроверта Эмили Бронте — лакуна, которую дебютантка Фрэнсис О’Коннор (заслуженная актриса, прославившаяся благодаря «Мэнсфилд Парку» — одной из лучших экранизаций Джейн Остин) успешно заполняет интерпретацией этакого универсума британского романа. «Как ты написала “Перевал”?» — допытывается старшая из Бронте, властная Шарлотта (Александра Доулинг), когда героиня, содрогаясь от лихорадки, едва открывает глаза. «Пером по бумаге», — отвечает девушка и нисколько не лукавит. Сцены из быта Эрншо, Линтонов и Хитклиффа слабо проступают в повседневном унынии, остается лишь «снять» их, набравшись чувственного опыта.
Как и Элизабет Беннет («Гордость и предубеждение»), Эмили предпочитает ходить пешком и игнорировать общество, ее связь с викарием в своем «вопреки» едва отличима от романа с мистером Дарси. Все остроумные британки 19 века одинаково строптивы и по своему несчастны. Можно ли оставаться затворником, если воображаешь на болотах целый мир? О’Коннор пишет тревожно-туманный портрет проклятого поэта в соответствии с лирикой героини, такой же стихийный и фаталистичный. Несчастная любовь. Опиумная зависимость. Оккультные обертоны. Красивая актриса Маккей, будто бы рожденная для тесных платьев викторианской эпохи, с завидной самоотдачей отыгрывает свойственные гениям неврозы, мятежно скитаясь от одной лужайки к другой. И все же главный референс О’Коннор — «Мир Кристины» живописца Уайета, ее «Эмили» — обреченный жест преодоления бессилия перед постоянной и вечной в своих циклах природой.
От боли стонет человек —
