«Верблюжья дуга»
Программа «Основной конкурс»
Сапожник (Александр Карнаушкин) рабочие часы проводит в своей будке-мастерской, а свободные — скрываясь от сварливой жены (Елена Гладышева) в уборной, где никто не мешает сочинять мемуары, предназначенные для потомков. Услышав на старости лет легенду про переход евреев через Красное море, мужчина торопится в турагентство. «Вам путевку в Шарм-эль-Шейх или Хургаду?» Вместо денег — виноватая улыбка. На дворе — новогодняя вьюга. Руководствуясь правилом «на Деда Мороза надейся, а сам не плошай», сапожник решает заработать на поездку в Египет самостоятельно.
Очередной трепетный фильм Виталия Суслина («Голова. Два уха») про человека даже не маленького, а крошечного и оттого щемяще беззащитного. Неровен час, наступишь на такого на улице и не заметишь. Никаких прозаичных афер волею судеб не предполагается — этого горя уже сполна хлебнули персонажи предыдущих работ режиссера, теперь лириков от сохи губит безразличный быт. Сапожник так и не вырос, оставшись таким же наивным мальчишкой, что и раньше, но вместо ласковой молодой матери — пенсионерка-жена с разочарованным взглядом. Живет небогато, а вроде все есть — кроме счастья. Аккуратно выведенные шариковой ручкой в тетради воспоминания о лете в деревне — абсолютная степень эскапизма, как писал Бодрийяр: «...самое радикальное и глубокое бегство — бегство во времени, в свое собственное детство». Герой грезит морем, потому что это синоним чуда. Он борец невидимого фронта, способный противостоять действительности на едва уловимом, интуитивном уровне народного восприятия сакральных ритуалов. Елке искусственной сапожник предпочитает настоящую. Светящейся электрической гирлянде — стеклянные шары, снеговики и мишки.
В ветхом мире «Дуги» все словно замотано изолентой, но, как случается в большинстве российских семей, это лучшее средство для починки. Человек, как и раньше у Суслина, — большое дерево, возраст которого можно посмотреть разве что по срубу. И на проверку «Дуга» — такой же мудрый фильм, как и «Седьмой побег по контуру земного шара» (другая картина режиссера все с тем же Карнаушкиным в главной роли), да слишком земной: для сапожника гоголевской птицы-тройки не предусмотрено.
«Ящик» (The Box)
Программа «Мастера»
В здании, напоминающем региональный почтамт, юноша по имени Хацин (Хацин Наваррете) получает под расписку металлический ящик с прахом своего отца и его удостоверение личности (в наследство). На одной из захолустных остановок по пути домой, сидя в пыльном рейсовом автобусе, мальчуган замечает на улице здоровяка (Эрнан Мендоса, точь-в-точь похожего мужчину с фотографии на документе. Хацин хмурится, учтиво предупреждает бабушку о том, что задержится, и начинает преследование.
В Мексике почем зря убивают людей — секрет Полишинеля, декламация которого стала неотъемлемой частью творческого метода кинодеятелей Лоренцо Вигаса и Мишеля Франко («Закат»). Они продюсируют фильмы друг друга, приятельствуют и, потирая ладошки при встрече, наверняка обсуждают свои будущие экранные провокации. Разница, впрочем, ощутима. Один талантлив — другому просто не дано природой. Фильм Вигаса — как пресловутый ящик в руках подростка, громоздкая обуза, с которой совсем не хочется возиться. Хацин дрожащим голосом на грани пубертатной ломки задает своему (не)настоящему отцу 100 вопросов по-взрослому. Сердечный бугай (только в том, что касается семьи) учит убивать и воровать с лицом добропорядочного работяги. Затем идет снег, и картина заканчивается. Врать в принципе плохо, даже если обитаешь в сочиненном на ходу мире доморощенного мексиканского Вито Корлеоне. Стоит постучать по этому «Ящику», и станет ясно — внутри пусто.
«Мурина» (Murina)
Программа «Специальные показы»
Семья 17-летней Юлии (Грация Филипович) еще до ее рождения осела в Далмации, на облюбованном редкими туристами хорватском побережье. Ловить здесь, не считая мурен, морских ежей и прочей камбалы, нечего, особенно когда вся жизнь впереди. Последняя надежда родителей Юлии — строгого отца Анте (Леон Лючев) и красавицы-матери Непы (Даница Чурчич) — продажа соседнего неосвоенного острова миллионеру Хави (Клифф Кертис), другу их развязной юности, в пересказе напоминающей что-то из творчества Патриции Хайсмит. Однако появление гостя ничего хорошего не сулит. Хави козыряет остроумием, манерами и люксом. Анте исполняется авторитарной ревностью. Непа всем своим видом намекает, что когда-то у Юлии мог бы быть другой отец. Девушка читает между строк и лелеет мысль о том, что через пару дней сможет улететь отсюда на частном джете.
По-кешишевски («Жизнь Адель») тактильный дебют, получивший «Золотую камеру» на прошлогоднем Каннском смотре. Морской воздух солью оседает в легких. Купальный костюм липнет к телу — Юлия носит его практически не снимая и равнодушно выслушивает от взрослых, что в нем она, в сущности, нагая. Ребенок увядающего восточноевропейского рая страсть как хочет откусить наливное яблоко, чтобы ее наконец изгнали. Приезжие сверстники, беззаботно резвящиеся на яхте неподалеку, напоминают счастливыми пьяными выкриками о том, что свободное время можно проводить иначе, а не сидеть в своей комнате по указке родителей. Атлетичные юноши где-то вдалеке дергают своих подруг за лямки бикини. Юлия жадно смотрит на них в бинокль, и в ней просыпается желание: тайная примерка маминого платья из шелка, флирт с незнакомцем на пляже, нелепый и случайный первый поцелуй. За три дня она проходит все стадии подросткового бунта, потому что ей тесно — в отчем доме на побережье, в своем теле с мужскими плечами. Юлия карабкается, царапая руки о скалы, воображая себе, что волшебник в голубом вертолете тотчас увезет в Гарвард, но предательски чувствует себя проткнутой насквозь муреной, барахтающейся в пластиковом ведре. Каждый неловкий взгляд в этом бирюзовом фильме полон тоски о том, что скоро кончится лето, все остались прежними, и только ты повзрослела.
«Поющие на крышах» (Cantando en las azoteas)
Программа «Третий возраст»
95-летний трансвестит Эдуардо, на сцене и дома выступающий под псевдонимом Хильда Лав, всегда был добр, отзывчив и помогал соседям. Когда-то он присматривал за детьми, пока их родители горбатились в Китайском квартале Барселоны. Один из былых ребятишек вырос, заматерел и угодил в тюрьму — и Эдуардо приходится присматривать за его двухлетней дочкой Хлои (Хлои Ромеро).
Одновременно и неравнодушный, пленочный фильм-портрет (Хильда Лав — уходящая натура, реальный, ныне здравствующий персонаж) и прямое обращение к индивидуальному опыту каждого зрителя, за кем когда-либо присматривала ласковая, чуткая бабушка. В «Поющих» практически неощутимо время — ведь в детстве, когда послеобеденный сон был такой же необходимостью, как и сказка на ночь, оно совсем незаметно и исчисляется скорее по заходящему солнцу. Хильда бедна, но не духом. Банковские счета — ее единственная почта. Муравьи копошатся на столе. На блюдце с раскрошенным печеньем капает вода из крана. Образ бесконечности, пролетающей как один миг, сплетается в «Поющих» сразу из нескольких точек: развешанных на стенах фотографий легенд экрана (Тейлор, Гейбл, Хэйворд), VHS-выступлений Хильды, ее фотоархива, воспоминаний (например, история про сушку белья, кажущаяся прологом «Боли и славы» Альмодовара) и, конечно, нового начала в лице Хлои. Дети становятся старше, остаются отметины с замерами роста на дверных косяках, но и они способны рассказать многое.
