В тот же день, когда Гаспар Ноэ презентовал в Каннах свой новый фильм «Вихрь», он запостил в инстаграм* пугающее фото из больницы с надписью «Кровоизлияние в мозг — день 11». Оно перепугало поклонников режиссера, но, как выяснилось, было ошибкой или провокацией, так как имело отношение к событиям, произошедшим более года назад: незадолго до пандемии Ноэ действительно пережил кровоизлияние и чудесным образом выжил, не получив, к счастью, никакого повреждения мозга. После этого режиссер перестал употреблять наркотики, курить, даже есть соленое, и, кроме того, случившееся подтолкнуло Ноэ на создание нового фильма, в котором близость смерти к человеческой экзистенции ощущается как никогда прежде.
Ноэ известен своим мастерством создавать кино быстро и шероховато, но безупречно: «Любовь» была снята за пять недель, «Необратимость» — за пять с половиной, «Экстаз» — за 15 дней, «Вечный свет» — за пять, «Вихрь» — за 25. Последний фильм Ноэ хоть и снят в узнаваемой манере, все же намного более деликатно и нежно обходится со зрителем, чем предыдущие работы режиссера. В главных ролях здесь символ итальянского джалло Дарио Ардженто и исполнительница роли секс-работницы из «Мамочек и шлюх» Франсуаза Лебрун. Они играют престарелую богемную пару на закате жизни, обитающую в квартире неподалеку от станции метро «Сталинград», которая расположена между 10 и 19 округами Парижа (сегодня — самыми эмигрантскими районами города). Героиня Лебрун — в прошлом психиатр, постепенно теряющая рассудок, а ее муж (парижский кинокритик, прототипом которого выступает Жан-Клод Ромер) мучается от сердечных приступов и травм и пишет книгу о снах и кино.
Принять участие в фильме Ноэ Дарио Ардженто уговорила его дочь Азия, а он в качестве единственного добавления к своему персонажу предпочел иметь любовницу. Вместо законченного сценария — несколько эскизных диалоговых веток, вместо четкой вертикали при работе с актерами — соавторство (Дарио Ардженто, Франсуаза Лебрун и Алекс Лютц сами направляли своих персонажей по ходу развития фильма).
Франсуаза Лебрун — неслучайный выбор на главную роль. Героиня, которую Лебрун играла у Жана Эсташа, — противоположность тому, что пытается сконструировать в «Вихре» Ноэ. У Эсташа диалоги выверены и крайне важны, персонажи их воспроизводят, в то время как у Ноэ героиня Лебрун практически безмолвна, в диалоги важно не вслушиваться, но вживаться, а персонажи их производят.
Герой Ардженто убежден, что люди ужасны, а не милы, и что мир полнится безумцами. Героиня Лебрун же верит, что это не так. Их отношения синхронны, идеально слаженны, но супруги все равно существуют раздельно. В этом смысл основного художественного жеста «Вихря», снятого, по сути, полностью в режиме сплитскрина (что не было изначальной задумкой, но получилось в процессе): две жизни, которые не превращаются в одну, но сосуществуют, накладываются друг на друга. Порой они это делают буквально: появляются в кадрах друг друга, представляя как бы разные перцепции того же самого. Формальный жест, который работает с искусственным киноязыком, устанавливая определенную призму восприятия двух параллельных, лишь иногда пересекающихся одиночеств. Пересматривая, можно увидеть бесчисленное количество разных фильмов в зависимости от того, насколько много внимания обращается на каждый из экранов.
Это личная история для Ноэ, но лишь отчасти: его отцу 88 лет, и он в добром здравии, однако мать режиссера обезумела и умерла восемь лет назад — так же, как и до этого ее мать. От ментальных проблем никто не защищен, а потому так логично посвящение перед картиной: «Тем, чей мозг разложится быстрее, чем сердце». Это относится не только к бессознательным и неподконтрольным причинам распада, но и к осознанному саморазрушению, потому в «Вихрь» очень гармонично вписывается излюбленная Ноэ еще со «Входа в пустоту» тема наркотиков — как инструмента, уничтожающего не только физически, но и интеллектуально. Наркотики — это акселерация старения и умирания, свойственная герою Алекса Лютца, любящего сына, желающего помочь родителям, но не имеющего ни малейшего понятия, как поступать правильно. Со всем умирающим остро резонирует лишь формирующаяся жизнь — внук главных героев, который на похоронах удивится: «У бабушки и дедушки новый дом?» На что отец цинично возразит: «Нет. Это у живых есть дома».
Не во всем маленький ребенок противостоит умирающим старикам. Он, как и героиня Франсуазы Лебрун, представляет собой недоязыковую сущность. Только она существует уже по ту сторону социального и символического, а он еще до конца не вписался туда. Она теряет язык, а он пока его не обрел.
Из возможных референсов к фильму, безусловно, приходит «Любовь» Ханеке. Однако Ноэ настаивает на их методологическом и концептуальном различии. В то же время режиссер называет неочевидных, но любимых японцев: Кэндзи Мидзогути и Кэйсукэ Киноситу. Кроме того, фильм Ноэ перекликается с совсем недавними картинами (но скорее из-за ограниченного количества работ, посвященных, казалось бы, универсальному сюжету старости и бытия-к-смерти, чем из-за художественной близости): «Все прошло хорошо» Франсуа Озона, показанного в конкурсе того же Каннского фестиваля, и оскароносным «Отцом» Флориана Зеллера.
