Ты живешь между Москвой и Парижем. Как тебе дышится в Париже? Чем вообще отличается жизнь художника в Париже от жизни художника в Москве?
Мне часто задавали этот вопрос, когда я переехала в Париж в 2014-м. И вначале у меня были такие суперожидания, что это совсем другой мир. Возможно, в прошлом так и было, но не сейчас, во многом благодаря интернету. И на самом деле Москва уже во многих областях стала более передовой: у нас научились делать классные выставки и выставочные пространства, разные интересные проекты. Но самое показательное для меня не это, а то, что обсуждают люди, приходящие на выставки, и как они обсуждают. Вот здесь я чувствую разницу. В России экспозиции больше воспринимаются как какая-то развлекательная программа, а в Париже идут за пищей для размышлений. И тут [в Париже] много критики, много критиков искусства: люди вдумчиво смотрят экспозиции, задают хорошие вопросы, выводят тебя на диалог, и это очень стимулирует, даже если критика негативная. Кстати, когда я только переехала, во Франции было очень мало современной живописи, а сейчас появилась такая тенденция…
Мало живописи во Франции?!
Да, здесь художники больше создают всякие инсталляции, перформансы. Лет шесть назад было прямо совсем мало живописи. Помню, когда я делала свою первую выставку в Париже, пришли преподаватели, посмотрели и сказали: «О, живопись! Это протест современному искусству, как интересно»! Но Москву я тоже очень люблю, там есть свой классный стиль, какой-то болезненный немножко…
Болезненный?
Ну да, в целом есть тенденция, что искусство такое вымученное, выстраданное… в общем, практически нет места легкости, юмору, самоиронии, хотя сейчас это начало появляться.
В твоем искусстве есть самоирония?
Я к себе очень спокойно отношусь и считаю, что юмор — это величайшее искусство, прямо высшая степень гениальности.
Какая-нибудь грустная нагруженная музыка, что-то сложное и тяжелое провоцирует в тебе эту эмоцию, тогда как выйти со зрителем на закодированный диалог, который не сразу считывается, намного сложнее. Я же стараюсь свою жизнь, свое творчество пропускать через юмор.
Хочу тебе, кстати, сделать комплимент. Когда изучала твои картины, подумала, что именно такое я бы повесила у себя дома.
Спасибо. Ты знаешь, это для меня, кстати, способ проверки: я очень часто приношу работу домой и вешаю прямо напротив кровати, чтобы понять, насколько она вообще нетяжелая для зрителя.
А что значит тяжелая или нетяжелая?
Во все, что ты создаешь, вкладываешь какую-то эмоцию. Бывают вещи, сделанные на легкой эмоции, и тогда это скорее ода жизни, чему-то прекрасному. А бывают работы с тяжелой энергетикой, «тяжелые дети». Не люблю слово «энергетика», но не знаю, чем его заменить. У меня даже есть такие картины, которые стоят в мастерской, я их очень люблю как своеобразный пережитый этап, но не хотела бы вешать у себя.
Расскажи про свой путь: как ты поняла, что ты именно художница и никто другой?
Думаю, он очень долгий, и я все еще в этом пути. Сначала это была просто детская необходимость: в советской семье, когда у родителей мало времени на тебя, единственное, чем они могли занять, — это лист бумаги, краски и карандаши. Уже в детстве творчество было для меня уходом в свои фантазии от реальности, каких-то проблем родителей и их ссор. И эти фантазии всегда во мне были: в долгий период обучения в школе и институте, где просто учили ремеслу, а не мыслить, доносить свою идею, быть креативным, уникальным. В отличие от европейских школ. Потом уже, после института, мне помогла критика. В Париже на мои выставки приходили знакомые художники и спрашивали просто обо всем: начиная с того, почему я выбрала холст, именно такой цвет, именно краски, а почему такой сюжет, такие формы… Все это помогает тебе, иногда даже неосознанно, сформулировать самого себя. И ты сам себе начинаешь задавать вопросы:У меня был период, когда мне казалось, не стоит оперировать тем, что мне хорошо дается. Например, я считаю, что хорошо работаю с цветом и умею академически рисовать. Некоторое время думала, это какие-то заезженные приемы, и нужно пробовать что-то другое: уходила в совсем наивное творчество, в абстракцию, пыталась вообще забыть, как рисовать. А потом поняла, что если я талантлива именно в тех вещах, то зачем? Нужно, наоборот, через них выражать свои идеи. Я люблю пластику, люблю человека как объект. Мы просто привыкли к нашему телу, а ведь это невероятно красивая, идеальная штука.
В одном из твоих предыдущих интервью прочитала фразу, которая вызвала у меня вопросы. Ты сказала, что человек либо художник, либо нет. Хочу поговорить на смежную тему: где проходит тонкая грань между искусством и коммерцией? И сколько в среднем стоят твои картины?
В среднем, наверное, 8000 евро. Самое недорогое — это литографии, они от 1000.
Что первичнее: заниматься живописью, потому что это твое призвание или потому что это может тебя прокормить?
Я никогда не старалась находить каких-то других путей зарабатывания денег. Для меня это было исключено: я всегда хотела делать то, что хочу, и чтобы это приносило мне деньги. Не считаю, что мое искусство на данный момент должно стоить меньше или больше, потому что это ровно та стоимость, которая позволяет мне работать, жить, покупать краски, снимать мастерскую, путешествовать для вдохновения и так далее. Я делаю абсолютно то, что хочу, а не то, что пользуется спросом или что кто-то от меня ждет. Если бы я ориентировалась исключительно на желания зрителя, то, возможно, зарабатывала бы намного больше, но тогда не смогла бы развиваться в том направлении, которое выбрала. Я делаю ошибки, разрешаю себе периоды странного творчества, которое может вообще никому не нравиться, в том числе мне. Это очень живой процесс, просто важно не изменять себе и честно выкладывать свой максимум. А в плане ценообразования… мне странно, когда художники готовы за копейки отдавать свои работы, для меня это неуважение и к своему творчеству, и к себе как к профессионалу.
Считаешь ли ты то, что делает Такаси Мураками, искусством?
Такаси Мураками мне очень нравится как персонаж, нравится, что он делает, и я думаю, это, конечно, искусство. Другое дело, что это искусство потом тиражируют… Но он же реально фрик, сумасшедший взрослый мужик, который серьезно создает каких-то там червячков, других героев, мультики, игрушечки. Он на этом помешан. Но сейчас это, конечно, больше воспринимается как тиражируемый продукт, как раз идущий на поводу у зрителей — они это хотят, они это любят.
А как ты относишься к разного рода коллаборациям между крупными компаниями и художниками?
Это суперклассный мостик между зрителем и художником. Конечно, многое зависит от художника, его принципов и компании, которая предлагает ему коллаборацию. Но в целом я только за, чтобы такого было больше. У меня самой была коллаборация с Simple Wine. Я делала керамические стопперы для вина: мне дали полный карт-бланш на то, чтобы и упаковку придумать, и сами эти изделия. Особенно, на мой взгляд, удалась свечка: когда мне пришла эта идея, я перерыла весь интернет, но не нашла ничего подобного. Хотя это же суперлогично и очевидно: многие используют вместо пробки восковые свечи для открытой бутылки вина. А ты вместо настоящей свечки будешь закрывать керамической.
И почему это классно: я понимаю, что многие молодые ребята, которым нравится мои картины, не могут себе их позволить, а такие коллабы делают тебя причастным к художнику посредством чего-то гораздо более доступного.
Можно ли считать искусством, например, те же керамические стопперы?
Думаю, это можно считать объектом искусства, но все-таки не искусством в чистом виде. Это больше дизайн, какой-то декор — оно по градусу ниже. Как будто ты разбавляешь виски яблочным соком — не эссенция!
Как тебе кажется, это связано с наличием прикладной функции, которой лишены произведения искусства?
Я думаю, что дело в тираже. Картина уникальна, больше такой не будет, в этом и ее прелесть. Покруче сумочки Hermès. Тираж же снижает градус ценности, делает объект более доступным.
Ну тогда поговорим про настоящее искусство. У тебя сейчас открывается выставка в галерее «Триумф» — «Фантомный поцелуй». О чем она?
В ней я раскидываю подсказки, намекающие на мою принадлежность ко времени, упиваясь вневременными ассоциациями классической живописи. Есть две вещи, с помощью которых можно говорить о страшных и тоскливых вещах: юмор и сказка. И из своего скудного советского детства я научилась вне зависимости от обстоятельств делать эрзац веселья, королевства и карнавала. О боли несвободы рассказывать через дух ветра, об обещанном рае — предполагать, что туда вход только по спискам. И только два верных предмета, как в осознанных сновидениях, которые доказывают наше присутствие — зеркало и заряженный мобильный телефон.
В выставленных работах ты ссылаешься на Ричарда Бротигана — чем он тебя так впечатлил, и какие образы из его поэзии ты взяла в свои полотна?
Ричард Бротиган близок мне своей наивностью и лаконичностью, образностью и юмором. И выставка названа в честь его стихотворения Fantom Kiss.
Нет
хуже
ада,
чем
вспоминать
в деталях
поцелуй,
которого
так и не было.
Для меня в этом стихотворении столько жизни. Все эти моменты до и после: решить, решиться, не рискнуть. Зацикленность на мыслях, переоцененность либо небрежность момента.
Есть ли какая-то логика в том, что твоя персональная выставка открылась одновременно с выставкой Аполлинарии Брошь (московская художница, та, которая сделала коллаб со всемирно известным брендом Acne Studios. — Прим. SRSLY)?
Во-первых, мы подруги, и обе живем на два города: Москву и Париж. У нас очень сходятся взгляды на символы, мистику. И еще мы очень амбициозны. Мы постарались также рассуждать на тему Safe place в наших экспозициях. Safe place — это идеальная среда для жизни, нечто между раем и адом. Пограничная зона. Я до сих пор не знаю, где это место, как и большинство людей на земле. Наверное, только в самом моменте творения.Слушай, а у тебя же был еще какой-то актерский опыт, это очень интересный факт из твоей биографии. Ты в какой-то момент бросила художество и поехала учиться...
Да, это было так смешно. История про мои амбиции. У меня есть подруга Вера, она сейчас режиссер, хотя тоже раньше училась в художественном вузе. И она мне всю жизнь твердила: «Ты актриса, ты актриса, ты актриса». Вот я после института и решила, что нужно ехать в Америку, в Голливуд, в лучшие театральные школы по стопам Малковича и Мэрил Стрип — все по-серьезному. Стала играть в эстонском театре, там мне дали роль сумасшедшей женщины. Потом еще у меня был возлюбленный индус (из прошлой жизни), который учился на режиссера тоже в Нью-Йорке и позвал меня в какой-то свой лютый фильм, где я играла индианку. И через некоторое время я поняла, что это все не про меня: настолько привыкнув выстраивать свою историю от начала и до конца, я просто не смогла себя перебороть, чтобы делать то, что мне говорят. Решила, что не готова пожертвовать живописью ради актерства. И вряд ли я когда-то захочу повторять это в своей жизни, хотя и было очень-очень круто.
Видела у тебя в инстаграме* , что ты организуешь регулярные вечеринки, какие-то совершенно дикие, театрализованные, костюмированные. Расскажи про них, пожалуйста.
Это уже какая-то отдельная секта, в которую входят те, кто посещает эти вечеринки! (Смеется.) Началось все году в 2015-м: вернулась из Парижа под сильным впечатлением от готического, загробной жизни — я тогда жила в Маре, это очень старый район, и поскольку ему уже не одна сотня лет, там некие… сложные вибрации, которые я улавливала. Много ходила там на всякие барахолки, и как-то потянуло меня на вампирскую тему. Поэтому когда я приехала в Москву, то устроила первую вечеринку «Бал вампиров», и было так красиво и эстетически круто: все очень нарядные, ели куропаток с подносов. Это такой необычный опыт, когда вы все вместе выходите из своего привычного паттерна поведения, вживаетесь в другие роли, впадаете в какое-то очень странное настроение, задаваемое барочной музыкой, например. И всем настолько понравилось, что стали просить еще. Теперь без этого вообще никак! Вспомнила сейчас одну из самых крутых вечеринок: она называлась «Ипутаты Oст-осумы», потому что мы боялись называть ее «Депутаты Мосгордумы». Тогда все реально заморочились: друзья-архитекторы привезли синий ковролин, мы его расстелили по квартире, я скупила на Тверской, наверно, все блюдца с портретами президента, у нас висели флаги…
Куда вы это потом все дели?!
Знаешь, сколько у меня говна дома лежит?! У меня реально нет нормальной одежды, гардероб какой-то сумасшедшей несостоявшейся дивы! Но это еще не все. Каждый выбрал себе регион, в котором он был депутатом или мэром, все приходили с «подарочками»: мне несли черную/красную икру, коньяки, наборы ассорти с алкоголем, шоколадные конфеты какие-то ужасные. Мальчики приходили с огромными животами — у них были подушки под рубашками. Мы придумывали совершенно абсурдные законы, подписывали всякие уставы… В общем, это был какой-то грандиозный общий перформанс, который неожиданно оказался средством, чтобы выпустить пар — опять же, когда о наболевшем говоришь через юмор, хочется смеяться, а не плакать.
