Май 2020-го. Бесконечно унылый городок Эддингтон лениво ждет выборов — больше все равно ничего не происходит. В безальтернативных кандидатах — напоминающий Неда Фландерса демократичный популист Тед Гарсия (Педро Паскаль). После пары словесных стычек с чиновником безмасочник, потенциальный антипрививочник и просто шериф-рохля Джо Кросс (Хоакин Феникс) решает также податься на пост градоначальника.
За время предвыборной кампании все непривычно усложняется. Осознанная молодежь открывает сезон BLM-протестов. Залипавшая в рутине теорий заговора супруга Кросса Луиза (Эмма Стоун) связывается с сектантами. Недалеко и до #MeToo. Однако политические дрязги не слишком заботят эддингтонского брата. Кажется, даже если город сравняют с землей, — никто и не заметит.
Как и обычно, у Астера в кадре нет хороших, предостаточно только разной степени жалких. В эпоху, когда реальность нелепа больше любой сатирической выдумки, из Эддингтона режиссер сооружает испытательный полигон для большого этического взрыва. Следуя озвученной в кадре максиме — «очень странно, мне нравится!», фальшивая несуразность былых его фильмов к финальной трети «Эддингтона» начинает уступать идиотичности момента сродни активированной посреди пустынного поля мине, оставившей кратерообразную вмятину на сегодняшнем дне. Астер словесно жонглирует просроченными темами минувшего, то и дело в силу своей панической тревожности роняя, теряя и забывая их. Стоит покаявшейся в своих привилегиях молодежи выйти на улицу — в актуальности теряет масочный режим. Вскоре куда большей проблемой станут публичные обвинения в абьюзе. С той же частотой — от напасти к напасти — мотает спрятавшегося за свою шляпу шерифа Кросса.
Впрочем, непривычно забавные абсурдистские прибаутки, в которых Астер подтрунивает над всем спектром идеологических радикалов, вынужденно соседствуют в злоключениях Кросса с дефолтными режиссерскими маниями. Mommy issues. Безответная и парализующе безвольная любовь. Луиза шьет куколок — Джо анонимно покупает их, поддерживая мнимый порядок в своей жизни. Если проблемы Бо начинались с пересечения порога, беды придавливают Кросса к земле, стоит тому озадачиться амбицией. Мэрство — не по Сеньке шапка, когда верх твоей добросовестной службы вывозить пьянчуг и дебоширов проспаться в участок. «Эддингтон» предполагает не так много социальных ролей, ведь от перемены мест слагаемых не изменится ни наличие условного мэра, ни готового нажать на курок стрелка. Нет места в мире Астера лишь юродивым (Клифтон Коллинз-мл.), потому что здесь правит исключительная жалость к себе.
Терапия то искусством, то сессиями у специалиста, но разница между предыдущими бесславными опусами Астера и «Эддингтоном» в жилке самости. Бесхребетность губила героев «Реинкарнации», «Солнцестояния» и «Бо». Кросс не подставляет другой щеки, и оказывается, что Астер неплох в шизофреническом эксплуатейшене. Осталось долечить неврозы.
Последние дни Второй мировой. Прибрежный город Амрум. Переехавший с мамой из Гамбурга Наннинг (Джаспер Биллербек) старается мимикрировать, но лишь набивает шишки. Буллит польских беженцев, через минуту оказавшись с ними в числе изгоев, как иногородец. Дружит с фермерским мальчишкой Германом (Киан Кеппке), чья строгая мать-земля в косынке (Дайан Крюгер) вслух надеется на конец войны. А после, упомянув это в разговоре уже со своей мамой, ненароком доносит на соседку. Но самое удручающее — Наннингу никак не удается почувствовать себя любимым сыном. Его матушка заинтересована лишь в победе Германии. Разве что… дают о себе знать вкусовые слабости. После родов ослабшая женщина упоминает бутерброд из белого хлеба, сливочного масла и меда. Наннинг ответственно берется раздобыть все дефицитные ингредиенты.
В перерывах между самурайскими притчами («На пределе», 2017) и хип-хоп-сказками о русалочьих сокровищах («Золото Рейна», 2023) Фатих Акин отводит душу на кино для детей и юношества. Но, в отличие от «Гуд бай, Берлин» (2016), «Амрум» не шебутное роуд-муви воспитания, а что-то среднее между «Кортиком» Катаева и «Денискиными рассказами» Драгунского — с учетом сеттинга, конечно. Поучительный квест, самоцель которого не только в пресловутом бутерброде, что с нежным сыновьим упрямством, возможным только в отрочестве, собирает Наннинг. Выпрашивая у соседей то сахар, то муку, мальчик постепенно перестает хамелеонить, интуитивно разбираясь, что хорошо, что плохо.
«Амрум» — малая форма, лишь за счет натуралистского любования местной флорой и фауной переваливающая за полтора часа сеанса. Это не повесть и не рассказ — реальная карта воспоминаний Харка Бома (один из артистов труппы Фасбиндера, постоянный соавтор Акина), контуры которой внимательно обводит режиссер. Все в этом до раздражения простом фильме сводится к логике детских впечатлений. Бесполезные тома, посвященные какой-то евгенике, которые мешают найти на библиотечной полке «Моби Дика». Птенцы-зародыши в разбитых утиных яйцах, которые по глупости подумалось использовать вместо куриных. Канувший на дне велосипед, который, едва не утонув, пришлось предпочесть жестянке с сахаром (чтобы не намокла). Скрипучая дверь, что отказывается закрываться и несколько раз предлагает взглянуть на застрелившегося дядю. Флагштоки опустеют. Берлин возьмут. Наннинг повзрослеет и, напоследок, впервые задумается о красоте девичьих глаз. Дидактика? Лишь то, что когда-то было в самом деле (и слегка покрылось патиной) и навсегда сделало из мальчишки настоящего амрумца, где бы он дальше ни был.
Шо-Фен (Джанель Цай) держит на рынке в Тайбэе в меру убыточную лапшичную и вполглаза присматривает за двумя дочерьми. Совершеннолетняя заноза (не без причин) И-Энн (Ма Шиюань) торгует в лавке по сбыту бетелевских орехов и крутит ленивые шашни с боссом. Младшая — метр с кепкой очарования — И-Цзин (Нина Йе), проводит беспечное детство среди торговых рядов до тех пор, пока дед-ретроград не наказывает ей рисовать только правой рукой, ведь быть девочкой-левшой — от лукавого. Беды и правда одномоментно начинаются у всей семьи, но едва ли из-за зарубившего суеверие на носу ребенка.
Цоу Ши-Чин сняла фильм Шона Бэйкера при непосредственном участии Шона Бэйкера (соавтор сценария, режиссер монтажа). Здесь тоже с чувством вопят. Нарочито кустарно дерутся. По бедности берегут гордость. И распускают поколенческие предрассудки. Происхождение Ши-Чин во всей этой гулкой бэйкеровщине — единственное, что позволяет, прислушавшись, различить мандариновый диалект, читай, авторскую индивидуальность. Шо-Фен не сгибаясь ишачит и все равно вынужденно и регулярно выпрашивает у матери деньги — в ответ приходится слушать осуждающие причитания. Героиня росла в укладе, где дочери при наличии драгоценного сыночка — довесок для замужества, однако строптивая семья (в отсутствие мужчин) самой Ши-Чин почти изжила наследную дремучесть, что то и дело наглядно транслирует ворчливо-пассивный дед.
«Левшу» не один год доводили до ума, к несчастью выпустив после прошлогоднего триумфа бойкой русской женушки в норковой шубе. У Ши-Чин тоже есть своя Анора — И-Энн так же язвительна, резка и способна оттаскать противника за волосы. Есть рифмы и в русско-тайваньской родительской дидактике. И врожденной боязливости услышать фразу «а что подумают люди?». Фильм Ши-Чин подобно пассивно-агрессивной (за этим скрывается в самом деле классный драматический твист) И-Энн время от времени взрывается в задорно-праведном угаре, но к концу второго часа этот фамильный балаган начинает надоедать. Режиссер монтажа Бэйкер жалеет материал (так было и с «Анорой»), поэтому «Левша» напоминает распухший укромный ящик И-Цзин, где она складирует заколки и прочую манящую ерунду, непоседливо заимствованную с прилавков детской «дьявольской» рукой.
Единожды взглянув на семейный post-mortem-снимок, маленькая белокурая Альма (Ханна Хек) начинает думать о смерти. Настроения в фермерском хозяйстве и раньше не отличались оптимизмом, но с этого момента на несколько поколений вперед в скрипучем доме поселится сквозняк тоски.
На полке рамка. В рамке фото. На фото — мертвая девочка (точь-в-точь Альма). Позади — кожа да кости мать. Из-за неловкого движения лицо женщины смазано, раздвоилось — да так, что не различить человеческих черт. Сестры-шутницы сказали, что девочку со снимка также звали Альмой. И платье то же. И брошь. И волосы. Альма хотела бы про все позабыть, но возвращается к полке. Вторя ее обсессии, сквозь года, связанные родством (либо правом владения домом) девушки, будут на разный манер думать о смерти. Представляя, как их сминает комбайн. Воображая, как легко пропасть, захлебнувшись водой, пока не заметила мама. Все героини фильма Шелински — back to blue, ведь голубой, как известно, цвет грусти. В этой депрессивной синеве барахтается и режиссер, все дальше отплывая от берега, где еще можно увидеть другие краски.
По концентрации до безобразия концептуальной хтони «Звук падения» может тягаться разве что с вечером прозаичных страшилок в пионерлагере. Соревнуясь с ребятней, девочка добежала до сеней в хвосте — по условиям, кто последний, тот мертвец. Не повезло. Другой ребенок глядел в бездну, стоя на краю второго этажа амбара. Земная твердь ответила взаимностью. Амбар у Шелински в целом место, которое стоит обходить за пару километров: если в кадре кто-то оказывается внутри — жди увечья и беды. Беспробудный минор сопровождает соло на флейте водосточных труб, гнетущий замогильный звук, придающий аудиального дискомфорта и без того безрадостному нарративу. Но, как бы ни нагнетала Шелински, «Звук» — ложно трансцендентальный фильм. Все непостижимое проговаривается здесь при помощи компромиссного закадрового текста. Фантомные боли. Серая зона. Случай на производстве. Как понять, что ты жив? Каково чувствовать то, чего нет? За отсутствием другой опоры Шелински связывает сегменты назойливыми рефренами. Дети глядят в камеру. Капля воды стекает в пупок. Матушку Альмы тошнит. Фотографический брак наводит жути. В подобной иллюстративности «Звук» едва ли уходит дальше пресловутого фото, травмировавшего малышку Альму.
