С 24 октября по 5 ноября в Москве проходил XIX «Большой фестиваль мультфильмов» — в разгар мероприятия мы встретились с Диной Годер, лицом и душой смотра. Поговорили о том, как отбираются фильмы в программу «БФМ», о двойственных тенденциях, возрастных (и не только) ограничениях, предсказуемых опытных режиссерах и свежести студенческих работ.
First thing`s first — просветите, пожалуйста, как правильнее: «мультипликационный» или «анимационный»?
Сейчас мы перешли ко второму. Для наших мастеров этот момент принципиальный, потому что «мультипликация» переводится как «умножение», а «анимация» — «одушевление». Мы таким образом по-другому это искусство понимаем: не просто рисуем много-много картиночек, а оживляем. Мы хотели, чтобы название было простым, отсылало к детству, хотя и не позиционируемся как фестиваль для детей. Внутри мы используем слово «анимация». Некоторых аниматоров это сердит, я тоже раньше раздражалась, но поняла: дело не в том, как называть.
У «Большого фестиваля мультфильмов» традиционно много разных программ, в том числе международная, документальная, «Женский взгляд» и так далее. Не знаю, насколько это корректно, но есть ли у вас среди этих программ любимчики? Что бы вы советовали посмотреть в первую очередь?
Мне легче сказать, что больше нравится в программах других фестивалей. Я в отборе опираюсь на собственный вкус, представление о том, что было бы важно показать людям, — так не может быть любимчиков. Но есть сюжеты, которые меня особенно интересуют. В частности, документальная анимация — я пишу про это, исследую, читаю лекции.
Наш фестивальный показ в этом году строится иначе — в конкурс вошел анимадок (анимационный документальный формат. — Прим. SRSLY). Раньше мы занимались просвещением в сфере документальной анимации, хотелось, чтобы люди ее увидели. Показать, что такой подход в анимации существует давно. А сейчас мы решили, что много важного из прежнего анимадока зрители уже посмотрели. Теперь это одна из тем конкурса.
Для нас, как для всякого международного фестиваля, зарубежные программы — главное. Кроме лучших новых фильмов, мы выделяем три отдельные темы: экспериментальная анимация, документальная анимация и «Женский взгляд». Это трендовые истории. Эксперимент важен для знатоков, любителей и самого искусства мультипликации.
И непрост для широкого зрителя.
Да, это часто абстрактное, бессюжетное кино, которое может показаться сложным. Но бывает и вполне сюжетное, кто-то экспериментирует с темами, подходом к сюжетосложению, способом сторителлинга — и, если получается интересно, другие эти открытия используют. Просветительская функция фестиваля важна не меньше других. Удивительная вещь: в прошлом году мне стали рассказывать коллеги, что зрительский запрос сместился в сторону эксперимента. Залы на экспериментальных программах были полны.
Возвращаясь к документальной анимации — это способ работать с реальностью, который сейчас страшно важен, как и «Женский взгляд» — анимация про женщин и от имени женщин. Это сегодня в тренде, поскольку женской режиссуры стало больше в последние годы, зрительницы тоже стали лучше осознавать себя и хотят увидеть, услышать о себе, что, возможно, не решаются сказать сами.
Хотелось бы отдельно остановиться на женской анимации — когда, по вашим наблюдениям, это стало очевидным трендом? Мне кажется, до 2000-х аниматорами были в основном мужчины.
Не совсем так. Рядом с нами до сих пор режиссерки, которые снимали в 70–80-е. Да, на Западе в анимационной индустрии превалировали мужчины, и до сих пор это так, особенно в коммерческом секторе. Но в России исторически все было иначе. После революции женщины активно влились в работу, хотя в некоторых сферах типа укладки рельс лучше бы этого не было.
Еще в ранней советской анимации сестры Брумберг (Зинаида и Валентина, которые создали «Красную шапочку», «Кота в сапогах» и «Трех толстяков». — Прим. SRSLY) были самодостаточными режиссерками, не стояли за спиной мужей или наставников.
Такого у нас было немало, особенно к концу ХХ века. Например, студия «Анимос», одна из первых наших частных студий, которая активно работала в 90-е и делала много кукольных фильмов, опиралась в первую очередь на женщин-режиссерок. Помню, что мужчины, смеясь, говорили, что их притесняют.
В России проблема стояла не так остро. В 2000-е появилось больше анимационных школ, куда хлынули девочки. В любом творческом вузе — ВГИКе, Вышке и так далее — большинство девочек. И на Западе то же самое. Ну и, понятно, что 2000–2010 годы — про освобождение от табу, осознанность, MeToo. В кино приходят женские темы, потому что девочки снимают о том, что им интересно. Темы, связанные с взаимоотношениями — не только с противоположным полом, а, скажем, дочери с матерью. Это очень женская тема, которую мы видим в документальной анимации тоже.
Не хочется делать акцент на нашу «женскую» программу, есть и много другого, заслуживающего внимания. Это одна из тем, которая меня тоже интересует, я же женщина. И я вижу, с какими темами приходят люди — со своими травмами.
Есть сюжеты, которые раньше были табуированы — связанные с телом, физиологией, сексом. Есть сюжеты, которые обрели абсолютно женские эмоциональные повороты. Сейчас ничего не стоит рассказать о них, но не все можно демонстрировать — нас просят, чтобы то, что мы показываем на экране, было не слишком откровенно.
Насколько вас сковывают эти ограничения?
Ну, как вам сказать. Я жила в 70-е — 80-е годы и помню, какие были ограничения. Но и сегодня неприемлемо многое, хотя какая-то физиология допустима: у нас, например, в этом сезоне есть метафорический, но, тем не менее, вполне внятный фильм про менструацию «Моя ежемесячная борьба». Лет 20–30 назад это было сложнее представить.
Были ли фильмы, которые нужно было отстаивать, и удалось ли?
Все российские фильмы, к которым были вопросы, удалось отстоять. Многие просто изменили возрастной ценз — если мы думали показывать их детям помладше или подросткам, то в показываем взрослым. Но показываем.
Мощно! Возвращаясь к тенденциям, возможно, вы наблюдаете в последнее время какие-то еще интересные? Разнятся ли они в зависимости от страны?
Вещей, связанных с национальным характером, я не вижу. Скорее есть специфика, вызванная тем, насколько в стране развито искусство анимации. Где-то это уже традиционное искусство: много студий, анимационные фильмы поддерживаются государством или фондами. Значит, там люди понимают, о чем хотят говорить с его помощью. А существуют страны, в которых анимации почти нет — снимают энтузиасты на свои, фестивалей не проводят. Здесь важна насмотренность, чтобы режиссер не изобретал велосипед, а знал, что вообще люди делают. Говорил, что его интересует, имея в виду, что некоторые темы в мировом масштабе уже проговорены и нужно двигаться дальше.
Разумеется, есть тенденции, которые не можешь не заметить.Например, года три мы наблюдаем движение в сторону увеличения хронометража. Раньше стандартная анимационная короткометражка — пять-семь минут. Длинный мультфильм — 15. А сейчас люди все больше снимают фильмы по 20–30 минут, и это абсолютно общая тенденция. Фестивалям нужно собирать пять программ короткометражек. И если раньше пять программ — 40–50 фильмов, то сейчас в одну умещается по три. Все ищут «мелочевку», чтобы не падало количество картин. И когда разговариваешь с теми, кто снимает длинные проекты, видишь, что режиссеры стоят на пути к полному метру.
В России тенденция раздваивается. С одной стороны, фильмы удлиняются: посмотрите главные фильмы этого года. «Алешенька» Дмитрия Геллера или «Булгаковъ» Станислава Соколова. С другой, есть движение в сторону коротеньких проектов на 1–2 минуты. Появилось много частных анимационных школ: известный режиссер берет учеников на полгода, и за это время они не могут снять ничего длинного. Поэтому мы имеем крошечные симпатичные фильмчики.
Странно, как тенденция к увеличению хронометража коррелируется с нынешним клиповым мышлением.
Существует четкая развилка: есть те, кому нужен короткий развлекательный контент, экшен, они не умеют (или не готовы) долго держать внимание. И есть запрос на длинные тексты, долгие фильмы, потому что люди хотят другого ритма в сегодняшней суете, всматриваться, вчитываться. Им важны тонкости, которые спрятаны за словами, — что-то неочевидное. Это два разных подхода.
Хотела бы поговорить про формирование программ фестиваля: как вы отбираете фильмы, как группируете их, почему какие-то попадают в конкурсную программу, другие — во внеконкурсную?
Внеконкурсная (специальная) программа в русском блоке у нас в этом году первый раз. Раньше внеконкурсной была только международная панорама — туда попадают фильмы, которые нам нравятся, но не ложатся в конкурсную программу. Когда мы объявляем конкурс, пишем, что берем свежие проекты — 2024–2025 годов. И вдруг нам прислали интересные работы 2023-го, которые мы не видели, но в конкурс их взять не можем. Или большой режиссер сделал не самое удачное кино.
Разделять фильмы на профессиональные и студенческие мы перестали. Наш фестиваль прежде всего для зрителей, а им все равно, кто снял кино, если оно хорошее. Студенческие фильмы — маленькие, дешевые, но свежие и яркие. А картины, снятые взрослыми режиссерами, более проработанные, но снимаются долго, нередко замучивают творцов, теряют свежесть. Когда мы распределяем, что куда ставить, мы на это смотрим.
А что важнее для вас? От чего вы отталкиваетесь, когда принимаете решения?
Невозможно сказать. Когда что-то одно из того, что мне кажется важным, круто, а остальное не раздражает, я получаю удовольствие. Три важные вещи для анимации: дизайн, сторителлинг (кроме абстрактного кино), и режиссура. Иногда история простая, но режиссер делает ритм, выстраивает композицию и работает с кадром. Или история держит зрителя даже при простом дизайне. Важно, чтобы было талантливо, а талантливое может быть разным. Я благодарна за любое.
Дина, скажите, а как вы относитесь к анимации, сгенерированной искусственным интеллектом? Смотрите такое?
Конечно. В экспериментальной секции есть фильм с использованием ИИ. Все его боятся, тогда как это просто инструмент. То же самое говорили насчет компьютера. В результате он никого не убил, а многим помог. И искусственный интеллект поможет в скучной работе. Знаете, когда у Хитрука (Федор Хитрук — советский и российский аниматор, создавший «Винни-Пуха» и «Каникулы Бонифация». — Прим. SRSLY) спрашивали, что главное для аниматора, он отвечал: «Чугунная задница». Сейчас это можно минимизировать.
А есть что-то, что вас пугает в контексте прогресса, когда есть ощущение, что человечество свернуло не туда?
Жажда самоуничтожения, в каком состоянии находятся люди, как много ненависти вокруг. Уверена, что это связано со страхом.
Это отражается в мультфильмах?
Разумеется. Люди снимают про то, что их волнует, — фильмы-катастрофы, антиутопии, фантастика на пустом месте не появляются. Такое было и раньше. Все быстро двигается, и есть ощущение, что мы закончим не просто плохо, а еще и скоро.
Но вы все равно позволяете этому просачиваться в программу фестиваля?
Конечно. Это не всегда прямые высказывания, но фильмов, в которых есть внутреннее напряжение, страх, ощущение беспомощности и подавленности, много. Сколько картин, особенно у молодых режиссеров, связанных с депрессией. Депрессия — бич сегодняшнего времени, она уходит и в кино. Российская анимация в этом смысле более эскапистская. Мы всегда убегали в детство, в сказки — в советское время можно было снимать только это.
Мда, в какое-то мрачное русло я завела разговор. Давайте поговорим про фирменный стиль фестиваля. Я заметила, что каждый год он разный, почему в этом году такой? И насколько вы в этом участвуете?
Когда мы делали фестиваль первый раз, попросили режиссера Ваню Максимова нарисовать знак. Он нарисовал девочку. А на следующий год решили, что попросим другого художника нарисовать имидж с девочкой. И так делаем каждый год — чаще идея, кого позвать, исходит от меня. И так сложилось, что каждый автор, которого мы просим, рисует девочку такой, какой хочет.
Фестивалей десять прошло, и мы поняли: девочка-то растет. Была маленькая, должна стать подростком, девушкой. В этом году ей 19 лет, и я предложила нарисовать ее Нине Бесяриной. Нина с Урала, ее повело в сторону природы, — того, что может утешить. Она не режиссер экшена, а проникновенных историй. Такое изображение и получилось.
Есть второй визуальный образ — не айдентика, а имиджевый плакат художника Игоря Гуровича. Каждый год это эффектнейший постер с крутым современным дизайном. Гурович — культовое имя.
Селекция каких фестивалей вам ближе?
Один из любимых — Загребский. У них очень артовый отбор. А, например, Анси (Международный фестиваль анимационных фильмов во Франции. — Прим. SRSLY) склоняется в коммерческую сторону. На него съезжается весь анимационный мир — если нужно встретить важных людей, едешь туда. Еще смотрю брюссельский фестиваль Anima. В декабре на сайте «БФМ» я делаю топ лучших фильмов, которые смотрела в течение года. И обратила внимание, что в него входит много картин оттуда.
У разных фестивалей разные лица, у отборщиков отличаются вкусы и приоритеты.
Такое странное кино иногда выбирают — смотрю на него и не понимаю, чем оно понравилось. А потом вспоминаешь именно его, дикое, ни на что не похожее. Но мой основной интерес — в авторской короткометражной анимации. Особенно люблю рукотворные анимационные техники.
Мне бы хотелось еще немножко затронуть ваш театроведческий бэкграунд. Интересно, как произошел этот «транзишн» в сторону анимации.
Я не сменила область интересов, а просто ее расширила. Образование у меня театроведческое, с 80-х годов я занималась театральной критикой, а в середине 90-х стала завотделом искусства в журнале Newsweek. В какой-то момент решила писать про анимацию, потом пришли друзья и предложили организовать показы. Мы крутили российские мультфильмы раз в неделю — о зарубежных речи не шло. Оказалось, что интерес огромный. Так в 2007 году мы сделали фестиваль.
Я продолжала быть фултайм театральным критиком, ездила по стране, смотрела спектакли, отбирала их для «Золотой маски». Мне ужасно нравилось, что анимация была местом, куда я могу сбежать, — когда смотришь много театра, устаешь. В анимации другие ритмы, другие объемы. Ты увидел кино на пять минут — и это целый piece of art. Еще меня интересовал визуальный театр, в котором часто нет текста. Так что анимация появилась очень кстати. Однажды я решила, что анимация для меня важнее, — это не значит, что я театром совсем не занимаюсь, но меньше его смотрю. И мало про него пишу.
Последний вопрос! Когда готовилась к интервью, нашла вашу довольно старую лекцию про то, как смотреть мультфильмы. В конце вы даете задание домашнее — посмотреть короткометражку Sonámbulo 2015 года и рассказать, что ты увидел в этой абстрактной анимации. Я посмотрела и хотела бы поделиться, но также спросить, что увидели в ней вы. Идет?
Я сто лет ее не видела, но примерно помню. Люблю режиссера Тео Ушева. Что же вы увидели?
Мне это видится как поток сознания человека, который борется с бессонницей. У него путаются хаотичные мысли и образы. На фоне тиканье часов, которое всегда раздражает, когда не можешь уснуть. И, кажется, даже сами часы появляются в кадре. Еще заметила, как проходит время внутри короткометражки, — фон меняется от черного в начале до желто-оранжевого в конце, и в этом я тоже вижу муки неспания. Как ты проводишь всю ночь напролет, встречаешь рассвет.
Этим и хороши абстрактные фильмы — не существует правильной трактовки, каждый воспринимает по-разному. Вам видится неспящий человек, которого тиканье раздражает. А с другой стороны, там много отсылок к знаменитым художникам, которые делали абстрактное искусство. Для меня там много танца, ритма, кружения. Ушев — очень музыкальный режиссер, здорово работает с хореографией, придумывает собственную. Для меня именно это особенно обаятельно.