Кого ты играешь в сериале «Крюк»?
Никиту Крюкова. Он бывший хоккеист, который после травмы решил стать хоккейным агентом и перейти на другую сторону спортивной индустрии.
Какой им движет внутренний конфликт?
Такие ты вопросы задаешь сложные. Я никогда не задаю себе таких вопросов, когда кого-то играю. Давай поразмышляем… У него там все не очень складывается, естественно: чтобы арка была интересная, герой должен все потерять, а потом все постепенно начать приобретать.
Так говорят в инстаграме коучи: чтобы двинуться вверх, нужно оттолкнуться от дна.
Они где это взяли? Наверное, из жизни. Смешно. А вообще, у всех людей есть внутренний конфликт?
У всех есть, но не всегда эти конфликты хорошо смотрятся на экране. Хотя это вопрос к исполнителю, наверное.
Нет, прежде всего — к сценаристу. Знаешь, я понял одну вещь: если сценарий хороший, написан увлекательно, то игра артистов отодвигается на второй план — ты следишь за сюжетом, тебе интересно. Иногда замечаешь: какой-то странный артист, играет не очень, но тебя увлекает история.
Ну а в «Крюке»-то сценарий на пятерку?
Зачем такие вопросы задаешь, Жень? Здесь такая история увлекательная. Мне кажется, зрителю она зайдет. Для меня это большой эксперимент: я никогда не увлекался никаким спортом. Попал как-то на чемпионат мира по футболу, было классно, покричали. В целом же меня спорт никогда не интересовал, но тут я подумал: у нас страна спортивная, много людей, которые любят эту тему, — почему бы не попробовать. Тем более это не совсем про спорт. Любое кино или сериал должны быть про человеческие отношения, а все, что вокруг — спорт, зомби или еще что-то, — это некий…
Антураж.
Антураж. Здесь герой — типичный правдоруб, он за правду, за своих пацанов. Ну, и там всякие интриги, расследования — такая драйвовая увлекательная история в хоккейном антураже.
Я так понимаю, твой герой в фильме «Петровы в гриппе» тебе ближе в том смысле, что он не спортсмен, если не считать спортом литрбол, наверное.
Кирилл (Серебренников. — Прим. SRSLY) сказал, что мой герой — как Харон, который перевозит людей через некую границу. Он фээсбэшник и такой странный персонаж, который что-то все время мутит и мутит, всех куда-то заманивает…
Он как будто архетип Трикстера.
А кто такой Трикстер?
Юнга Трикстер — это хитрый бог, культурный герой.
Хитрый культурный бог — так и есть, да, очень хорошее определение. У меня всегда проблема с формулировками: я все понимаю, но сказать не могу.
Слышал, что ты в основном читаешь книги про космос?
Есть такой момент. На днях, кстати, я был в Архызе, в самой большой обсерватории Евразии — диаметром 600 метров. Там астрофизики наблюдают каждый день радиосигналы от разных небесных тел.
Они тебя пригласили, чтобы ты вместе с ними наблюдал?
Нет, я просто жду, когда же меня заберут, поэтому ищу разные способы и пути. У меня есть проект на History Channel «Истории о нас». Сейчас мы снимаем новый сезон, и один из наших коротких фильмов посвящен астрофизикам и палеоконтактам. Говорят, что в древности имел место палеоконтакт и все современные религии и боги восходят к нему. Есть наскальная живопись с тарелками инопланетян, и потом уже люди их обожествили.
В 60–70-х годах люди ждали контакта с внеземной цивилизацией, потом пришло небольшое разочарование. Но все равно есть понимание того, что, безусловно, там где-то наверняка есть жизнь. Они сейчас ищут так называемые биомаркеры: может быть, где-то есть какие-то бактерии, может быть, они уже стали более цивилизованными, чем мы, может быть, еще не доросли — непонятно. Но я верю все равно, что нас позовут.
А ты как думаешь — был палеоконтакт?
Я думаю, что был контакт, они сюда прилетели, намутили каши бактериальной, чтобы создать человеческую сущность, посмотрели, поняли, что очень хреново получилось, и от стыда улетели обратно: «Ладно, пускай они сами тут разбираются». Вот мы до сих пор и разбираемся.
Это ты в таких терминах на History рассказываешь?
Конечно, это же научно-популярная передача. Это мое личное. Все-таки «Истории о нас» — это проект про людей, я там скорее на твоей позиции: спрашиваю, интервьюирую и разговариваю с учеными. Они мне рассказывают удивительные вещи.
Ты в Архыз специально поехал, чтобы посмотреть обсерваторию?
Мы снимали сюжет про астрофизика Геннадия Геннадьевича Валявина, который возглавляет этот научно-исследовательский институт, и общались с другими учеными. Они, конечно, потрясающие люди: такие спокойные, потому что наблюдают вечность.
Что они говорят по поводу наших перспектив? Может ли в нас астероид ударить и придется ли нам лететь на другую планету?
У всех разное видение. Мы уже достаточно много знаем про Марс, а долетим ли мы дальше — непонятно. Сейчас около Проксима Центавра нашли подходящую планету — она находится в так называемой зоне обитания, то есть там не жарко — практически как на Земле. Но долететь туда займет тысячу лет при тех скоростях, которыми сейчас мы обладаем. Есть еще теория «кротовой норы». Я, на самом деле, хотел бы в «кротовую нору» попасть. Честно говоря, это моя амбиция.
Как Мэттью Макконахи в «Интерстелларе».
Ну, он не попал до конца. Интересно посмотреть, что там, конечно. Потому что здесь уже все, в общем-то, понятно. Я думаю, что мы точно освоим другие миры, если друг друга не кокнем тут и если какой-то новый злючий коронавирус не истребит все человечество. Ну просто сам представь: динозавры здесь были около нескольких сотен миллионов лет. У них биологически эволюционно так сложилось, что не было вопроса «кто мы есть». У нас этот вопрос возник, потому что так мозг построен — есть рефлексия. От этой рефлексии все и пошло, мы полетели дальше. Если представить, что человек выживет здесь еще 100 000 000 лет — представляешь, сколько он этим мозгом сможет создать! Есть еще способ: расщепить себя на частицы, туда послать эти частицы, но там потом их надо склеить в том же виде, чтобы динозавр не получился или еще кто-то. Не знаю, загадка, все это загадка, Женечка, и хотелось бы иметь ответы, но пока только вопросы и есть.
А Норвегия, например, заявила, что они не хотят никуда летать. Сидят на своих нефтедолларах и в ус не дуют.
Может быть, они просто умные и ждут, когда кто-нибудь первый это сделает. На хрена им тратить бабки, когда есть столько желающих?
У них больше финансовых возможностей, чем у нас, к примеру.
Ну, у них больше финансовых возможностей, а у нас больше возможностей героизма и дубины. Мы дубиной можем заставить людей полететь куда угодно.
Кстати, о дубинах: ты рассказывал, что отправил свою дочь работать в «Макдак»…
Еще не отправил, но она пойдет летом.
Какие еще есть методы воспитания у тебя?
А это не метод воспитания. Дети в определенном возрасте должны понимать, что такое зарабатывать деньги. Что тут такого?
Мне просто интересны твои воззрения на воспитание.
Воззрение у меня такое, что я вообще не знаю, как воспитывать детей. Папа ассоциируется с полным балдежом — наверное, в этом мой основной метод. Но что поделать — дочки: как с ними не балдеть! Поэтому воспитатель из меня, честно говоря, так себе.
Ну, может быть, твои киноработы послужат воспитательным целям.
Да, особенно «Счастливый конец» — классная воспитательная работа.
Сколько все ржут над «Счастливым концом», не замечая, что в его основе идея жертвенности, заботы и трогательной верности.
Ты мой хороший! Как ты глубоко видишь то, что не всегда заметно с первого взгляда! Пускай будет так.
Там же герой Деревянко лишается…
…своего инструмента.
…потому что он плохо обходился с женщинами.
Нет, мораль там есть точно.
Ты, наверное, тоже забыл, а я помню.
Да, давно это было.
Даже в самых аморальных фильмах можно сделать какой-то вывод — ну, кроме «Игры престолов». Там никаких выводов, кроме того, что все помрут, нет.
Почему? Там как раз есть выводы, очень четкие границы морали: что люди безумные в массе своей и нет никаких у них ограничений в достижении своих целей.
Что все люди безумны и аморальны — это постмодернистский вывод. Он ни к чему не обязывает, в отличие от вселенной Толкиена, где есть строго определенные добро и зло, потому что Толкиен — писатель предшествующей эпохи.
В «Игре престолов» тоже есть добро: Мать драконов (которая, правда, сходит с ума в какой-то момент), Джон Сноу (всех злодеев победил). Эта архетипическая структура рассказа никуда не делась, все равно борьба между добром и злом должна происходить либо борьба между злом и злом.
Почему ты не играешь в театре?
Как сказала наш педагог Максакова: «Театр — это храм: храм-храм — и нет человека». У меня был хороший опыт и крутейшие режиссеры: и Серебренников, и Чусова, и Роберт Стуруа, я много чему там научился, и со спектаклей Кирилла начал познавать профессию. Мне нравится такая структура театра, как в «Гоголь-центре», где нет труппы… А не вот это наше советское наследие, где вся жизнь подводит к тому, что тебя вынесли вперед ногами, похлопали, сюжет сняли и закопали.
Репертуарные театры.
Такое странное зрелище. Я никого не хочу обидеть, но ощущение от этих театров помню. Сейчас, наверное, они другие, но ты больше ничем там заниматься не можешь, и это не всегда суперинтересно.
А у тебя бывает, что на площадке тебе приходится стать немножко режиссером, потому что сам режиссер не вполне…
Адекватен? Ты знаешь, у меня большой опыт работы с очень разными режиссерами: от гениев до не очень профессиональных, и с возрастом уже нет такой проблемы. Если режиссер что-то предлагает и это тебе интересно, — счастье. Если же он ничего не предлагает, но хотя бы просто нажимает и говорит: «Стоп!», «Мотор!» и «Тут вот встаньте» — значит, действуй сам, как можешь, своими красками. Если ты подписался это играть, то должен понимать — как.
Тем более, что, как мы уже выяснили, если сценарий хороший — то и все остальное приложится.
Если сценарий хороший, то это 90% успеха, и тебе понятно, что играть, потому что в классном сценарии все уже прописано для тебя.
Когда ты вновь сыграешь русского бандита в западном экшене?
У меня сейчас идут пробы, переговоры. Как утвердят — сразу побегу. Это я с удовольствием всегда делаю, там особо и играть не надо. Но в новом проекте, кстати, роль уже не бандита, видишь — уже апгрейд.
Думаю, у тебя уже достаточный апгрейд, чтобы играть бандитов более высокого ранга, — главу семьи, например. Ты уже постепенно подбираешься к Марлону Брандо.
Есть к чему стремиться.