Казалось бы, во всем образцовый гражданин Джастин Кемп (Николас Холт) — и посуду помоет, и в журнал честную статью по-работе напишет, и витамины беременной супруге (Зои Дойч) заботливо выдаст — вызван в суд побыть присяжным. Дело резонансное: захмелевшая девушка (Франческа Иствуд) повздорила в баре со своим бедовым бойфрендом (Гэбриел Бассо), после чего одиноко удалилась в проливную ночь и поутру была найдена мертвой. Собравшимся кажется — дело решенное, но побледневший Джастин вспоминает, что тем же вечером едва не сорвался на шот-другой (он опытный член АА), обозначенную сцену ссоры наблюдал лично, а чуть позднее, отвлекшись на сообщение любимой, наехал на что-то крупное (вроде оленя) и, не разбираясь, умчал куда-подальше.
Пожалуй, только Иствуд в наши дни может начать фильм с демонстрации лика Фемиды и сделать праведное кино, лишенное пафоса обличительной проповеди. Сочувствие — базовое чувство, не чуждое и режиссеру: жалко здесь примерно всех — и бугая на скамье обвиняемых, и снедаемого совестью Джастина, решившего незаметно разыграть сценарий «12 разгневанных мужчин», и тех присяжных, которые по опыту винят, не сомневаясь, — ведь есть и основания, и щемяще-нелегкая доля. Однако, как говорит Кемпу его ментор по АА (Кифер Сазерленд), — «наши тайны, это наши проблемы», но стоит им начать касаться судеб других… Так что идеализм пьесы Роуза (которую экранизировали и Люмет, и Михалков, и Фридкин) здесь неприменим, ведь любая корысть отравляет хорошие дела. Вот и Джастин спасает утопающего не из альтруизма, а лишь бы не грызть бездействием до старости себя.
Быть столь искусным и ненавязчивым в том, чтобы лишний раз доказать, что даже горькая, но правда — ценнее всех полутонов, наверное, можно лишь, когда тебя касается почти вековая мудрость и время кажется то ли вечностью, то ли секундой. Система несправедлива? Присяжные предвзяты? Но ведь даже набирающего политические очки прокурора (Тони Коллетт) может кольнуть сомнение. На том в Иствуде и теплится надежда. Режиссер охотно выбрасывает проколотые спасательные круги, за которые приходится хвататься, надеясь, что все разрешится без нашего участия. То вдумчивый владелец цветочного (Дж. К. Симмонс) окажется пытливым экс-копом. То Кемп, вроде как, заручится поддержкой большинства. Но Иствуд постулирует — мы не должны переставать задавать вопросы, даже если равняться в этом обществе спектакля придется на аутсайдера-адвоката (Крис Мессина), взявшего заведомо проигранное дело. Небезразличие — это пока волнительно колотится сердце. Истина — не сводится к вердикту, как и фильм к одозначным ответам — если ты продолжаешь думать о них на титрах. Оба этих тезиса 95-летний Иствуд доказывает, как и обычно, зорким взглядом, накрытым характерным прищуром. Если и сверяться с чьим-то моральным компасом — людей достойней в Голливуде не осталось.
[STAT_ART_3.5]
Мужская депрессия be like — по утрам, незадолго до изнурительной поездки на работу в аэропорт, Итан Копек (Тэрон Эджертон) понуро пялится в потолок. На Рождество его подружка Нора (София Карсон) вручила в подарок положительный тест на беременность, так что приходится усиленно хмуриться о будущем. Нужно ли поощрять детские мечты о полицейской академии, когда можно зарыться в нелюбимое дело, попросить повышение и через полгода окончательно возненавидеть себя? Так, инициативного Итана определяют просвечивать ручную кладь. В первую же смену Копек нечаянно находит забытый наушник и выслушивает вкрадчивую тираду анонимуса в кепке (Джейсон Бейтман) с угрозами пристрелить Нору, если тот не пропустит через контроль чемодан с сюрпризом.
Очередной супершмупер популярный проект Netflix, предназначенный для поглощения за вешанием штор, уборкой гостиной или (раз)боркой искусственной елки, — раз уж выпустили под новогодний сезон и купили права на сезонную нетленку Джорджа Майкла. «Кладь» и впрямь можно безболезненно смотреть с закрытыми глазами — недаром стриминговые боссы подговаривают ручных кинематографистов повально сопровождать каждое действие героев пояснительной ремаркой. Первую треть Бейтман и Эджертон без особого энтузиазма разыгрывают аудиоспектакль, где один с повелительной мягкостью завуча шипит в трубку, а другой тайком суетится, чтобы и не спалиться, и коллегам тревожно подмигнуть. Оставшийся час Копек в лайт-формате сдает все полицейские нормативы по бегу и стрельбе, между делом успешно прорабатывая незалеченные детские травмы. Тут и наследственное желание стать копом, и стагнация отношений с девушкой, и самобичевание — но все слегка, чтобы проблемы было нетрудно разрешать на ходу, попутно предотвращая провоз конской дозы «Новичка».
На конкурсе хичкоковских двойников режиссер Коллет-Серра («Круиз по джунглям», «Воздушный маршал»), сколько тот не старайся, едва бы приблизился к первой сотне. В цикле фильмов, где растерянный Лиам Нисон в разнообразных экзотических обстоятельствах не понимал, что происходит, — хотя бы была банальная, но загадка (уровня дошкольного ребуса). В «Клади» весь саспенс напоминает регулярно откладываемый вылет рейса — например, на Таити, куда Копек весь фильм грозится свозить свою невесту. В целом, чем быстрее это произойдет, тем лучше было бы для всех — и коллег желающих Итану добра (когда парень просит о повышении, таможенники закатывают глаза, надеясь спровадить того к полицейскому счастью), и Норы, и зрителей. Все тернии — череда жанровых допущений, чтобы версус Копека и Анонима по степени увлекательности не сравнился бы с парой лишних бездеятельных часов в зале ожидания (увы, как-то так в итоге и выходит). И да, кто вообще берет полицейский значок в отпуск?
[STAT_ART_1]
Дональд Джон (Себастиан Стэн), что провинциальная клуша на жердочке, просиживает вечера в клубе богатых да привилегированных, заговаривая зубы очередной спутнице, — здесь часто зависали семьи Кеннеди и Вандербильтов, you know. Вскоре наличие девушки рядом напрочь перестанет волновать «самого молодого члена сообщества», и он переметнется за столик мефистофелевского вида мужчины в белом костюме. Дьявола зовут Рой Кон (Джереми Стронг), он беспринципный адвокат, некогда шугавший вместе с сенатором Маккарти коммунистов и водрузивший (за шпионаж) чету Розенбергов на электрический стул. На старшего Трампа (Мартин Донован) как раз насело ФБР, обвиняя в расизме при сдаче квартир в принадлежащем ему ЖК. Рой с томами компромата (примерно, на всех) нехотя помогает с этим дельцем, а после берет Донни в подмастерье, поучая как жить хищно и красиво.
До момента, когда (по мнению авторов фильма) Трампу окончательно не снесет крышу от вседозволенности, «Ученик» проявляет себя на ниве политического фарса, чуть ли не в традиции де Бомарше. Судьбоносным вечером Донни подсел к Кону, потому что тот внушал впечатление — в этом искусстве оба и упражняются впоследствии, стараясь друг друга перещеголять. Рой, что игрушечная собачка, которую обычно усаживают на приборную панель авто, трясет непропорционально большой головой, соглашаясь с самим собой, — ибо других авторитетов у него нет. Ди-Джей наивный, но уже жадный до внимания, вытренировывает характерный прищур, мегаломанский набор словечек (тоже не без подсказок) и, неустанно поправляя каноническую прическу, мотает на ус простые истины ментора: атакуй, отрицай, поражение не признавай. С лайфстайл-лекциями Кона и последующей лабораторной работой в виде применения трех простых правил на практике связаны лучшие сцены «Ученика». Однако, словно вспомнив, что это отповедь (на тот момент) предвыборным речам (ныне избранного) американского президента, напоминающий штатного аналитика CNN драматург Шерман перескакивает на годы вперед и торопится сбить с Трампа все человеческое. Как обычно сбивали пыль с настенных ковров в восточноевропейских странах, где родились будущие жены Донни.
Герои меняются местами, ведь на фоне обросшего позолотой Трампа, даже к такой язве, как Кон, зритель должен зайтись жалостливой симпатией. Попытки оправдать этот скачок ухмылкой капитализма, парализовавшей до того вполне живое и смазливое лицо Ди-Джея, — роспись в собственной сценарной немощи. Резкий всплеск алчности в одном и уязвимости в другом — популистская хитрость, в своей карикатурности напоминающая моральные контрасты кино сороковых годов (для этого здесь есть целая линия с горе-братом будущего лидера нации, которым тот брезгует).
Попорченный богатством Трамп представлен пустышкой, поднатаскавшей у других всего понемногу. «Ученик» неловко полемизирует с двумя фильмами про силу архитектурного индивидуализма («Бруталист», «Мегалополис»), фокусируясь на человеке, который обычно и поручает строить фаллоцентричные здания больше и выше, чем у других. Но сколько Трампа не демонизируй, авторы фильма забывают, что слагая томик ЖЗЛ в столь авантюрном ключе, зритель невольно проникнется, как к черту, так и к Джордану Белфорту (aka тот самый «волк с Уолл-стрит»).
Окончательно «посрамляя» Донни в сцене, где тот дарит Кону запонки с циркониевыми «алмазами», что Шерман, что Аббаси невольно выносят вердикт самим себе. Бижутерия.
[STAT_ART_2]
В предновогодней суете, сулящей техно-кризисом Y2K, юного Элая (Джейден Мартелл) не парит ничего, кроме потери девственности, однако, в отличие от своего кореша Дэнни (Джулиан Деннисон), принцип «абы бы с кем» для него не в приоритете. Даже во время томительного веб-разглядывания голых плейбоевских моделей мысли подростка занимает Лора (Рэйчел Зеглер) — микс про-хакерши и самой популярной старшеклассницы в школе. Перспектива юрко обойти вечно пасущееся вокруг нее стадо тупоголовых футболистов открывается Элаю на вечеринке, когда под бой курантов, взбесившись, миксеры и тостеры начинают убивать всех без разбора.
Можно ли предпочесть «Миллениум» гипотетическому вечеру, отведенному на инвентаризацию и запойное прослушивание выуженных с антресоли CD-болванок с самодельными сборниками хитов 90-х? Тех самых, что писались при помощи процессоров, благополучно переживших Y2K. Наверное, первым в плеер залетел бы топ-100 по версии Billboard за 1999-й, однако на крайний случай не выбесит и этот плейлист — заготовленный для тусы и подписанный как BADASS (как хотелось бы думать забуленным тинейджерам Элаю и Дэнни). После американской премьеры простодушный дебютный фильм Кайла Муни понапрасну захейтили зумеры, привыкшие к постмодернистской прикормке A24. Но никакого «мета» в этой бойне микроволновок и людей нет: «Миллениум» — задорная безделица, чей воспаленный сюжет будто бы пришел в голову добела раскумаренному кидалту-растаману, которого, по иронии, играет сам режиссер.
В кадре такие же кустарно-кэмповые побегушки: здесь — от кровожадного кухонного трансформера (похож на малютку робота из «Короткого замыкания» 1986 года, только пережравшего дизельных стероидов), как в какой-нибудь «Руке-убийце» (1999), где герой-бездельник пыжился не прикончить свою подружку (Джессика Альба), потому что его ладонь по-хэллоуински обезумела и к тому времени перебила пол-округи. Муни, впрочем, не очень дается слэшерная часть, как и шутливо-зловещие ИИ-монологи о порабощении человечества посредством чипирования. Все-таки дух старой школы 90-х — это подростки, которые шарахаются от таинственной дичи (aka грядущего взросления), поправляя свои клетчатые рубашки или худи и загоняясь на тему первого секса. Тогда-то им и становится не важно к какой шайке они принадлежат — скейтеров, рэперов, лузеров или всех вместе. В обмене пубертатными откровениями об аутсайдерской ненужности «Миллениум» и пробивает на трепетную новую искренность, увы, до тех пор, пока не объявится очередной техногенный голем. Еще в фильме есть Фред Дерст (великий), который качает зал кавером на Джорджа Майкла. Конечно, тоже ничего нового — Limp Bizkit перепевали Faith еще в 97-м, но в любом случае большая часть паствы A24 тогда даже не родилась. Не заметят.
[STAT_ART_2.5]
Словоохотливый кинорежиссер Этьен (Венсан Макен) пандемийно воссоединяется со своим ворчливым братом Полем (Миша Лекот) под крышей отчего дома, где оба выросли. Родня пикируется по всякой мелочи — пригоревшие кастрюли, маниакальные онлайн-покупки, вероломное топтание по вымытому полу. Их возлюбленные (Нине Дюрсо, Нора Хамзави) терпеливо сносят капризы понемногу седеющих мальчишек и заново учатся понимать бойфрендов, едва ли не впервые оказавшись с ними наедине без перерыва. Так проходит месяц, другой, и вроде бы приходит понимание чего-то неуловимо важного — а может, это просто тоска в глаза попала.
Ассайас уже рассуждал о фамильном прошлом в категории музейного наследия («Летнее время», 2008). Сам он тогда был значительно моложе, рассматривая этическую дилемму раздела имущества между братьями и сестрами через призму экспертной переоценки. Ведь лишь находясь внутри семьи можно прикинуть истинную ценность вещей в доме, где ты рос. Искусство для Ассайаса неотделимо от жизни (и наоборот) — и не так важно, о прошлом речь, настоящем или будущем. Его новый фильм, это как если бы семитомник Пруста был пустяком… Как утренняя заметка в три предложения, сделанная в записной книжке. Такие обычно пишутся для удовольствия, не обременяя своим объемом или высшим предназначением. Если у Пруста было «В поисках утраченного времени», то Ассайас лаконично парирует, выводя титр «Вне времени». Не ввязываясь в полемику. Не соревнуясь в велеречивости и объеме мысли. Подмечая в пугающей спонтанности такого уединения и красоту, и грусть, и свет момента.
У нас есть семейные снимки и видео. Мебель и картины. Шкафы и книги. Есть могучие в своей истории дома свидетели курьезов, детских радостей и драм. Но переживание, даже пандемийное, зафиксированное на бумаге или как здесь, в фильме, — тоже находит свою безмятежность. Все там же — вне времени. Как дневниковые записи, эта картина Ассайаса глубока и проста, дидактична и несерьезна. Обращена к себе, семье и любимым великим — Расину, Флоберу, Ренуару и Хокни. Спустя шестнадцать лет после «Летнего времени», режиссер находит себя на новом звене круга жизни, когда пора бы задуматься, кто будет носиться по вымытым полам семейного гнезда через десять, а то и двадцать лет. Ассайасовский монолог пронзительно-меланхоличен, как нахлынувшие воспоминания посреди тишины места, когда-то заполненного твоими счастливыми детскими криками. Этот «пустяк», зафиксированный на мраморном листке бумаги, — мысленная берлога для побега, в мысли, сантименты и печаль. Фильм же — приглашение ее посетить.
[STAT_ART_4]