1959 год. Дочь американского летчика, расквартированного вместе с семьей на военной базе в Западной Германии, Присцилла Болье (Кейли Спейни) потягивала через трубочку колу, вспоминая о родине в типовом дайнере, когда к ней подошел респектабельной выправки мужчина, представившийся приятелем Элвиса. «Любишь Пресли? Приходи к нему домой на вечеринку». Девушка растаяла сразу как милкшейк, забытый на столике веранды кафетерия в Остине: во-первых, она правда любила Heartbreak Hotel, во-вторых, делать на новом месте было катастрофически нечего. А чтобы отпустили родители, незнакомцу пришлось упрашивать ее отца.
Элвис (Джейкоб Элорди) при встрече снисходительно окрестил Присциллу just a baby, и этим знакомство не ограничилось. Они полежали в кровати, пару раз целовались и часто виделись, так что объясняться перед отцом Болье пришлось уже самому Пресли. Затем, дембельнувшись, король уехал покорять Голливуд, но про подружку, спасительно напоминавшую ему Мемфис в вынужденной европейской командировке, не забыл. Всего-то пара лет, и почти совершеннолетняя Присцилла уже в статусе my girl первым классом летит в Штаты, чтобы навсегда стать частью грейслендской свиты Элвиса.
Единственный яркий, индивидуальный образ в этом зине втюрившейся старшеклассницы, где имя Пресли вместе с монохромными газетными вырезками афиш его фильмов окружают сердечки, звездочки и заодно слова love/hate, — пышная копна черных, измученных неустанным окрашиванием волос Присциллы, за которой с каждым новым витком авторитарного психоза короля (в его здешнем воплощении) девушку становилось разглядеть все сложнее. Очередной фильм Копполы про побег из Барби-хауса на уровне исторического контекста и градуса томления правильно было бы равнять с «Марией-Антуанеттой», но 60-е — неблагодатное время для ревизий: осовременить плейлист эпохи уже успел в прошлом году Баз Лурман, а то, что титульная парочка героев за скобками абьюзивных вспышек короля ведет себя как дуэт зумеров в пассивно-ленивых отношениях, — это, в общем, и не открытие вовсе: все-таки Элвис по докторским «предписаниям» глотал таблетки на завтрак, обед и ужин.
Присцилла понравилась бы его маме — вот и весь секрет (не)надежного брака. Полковник появляется в фильме как имя ожидающего по ту сторону телефонной трубки строгого «начальника», потому за неуклюжего злодея здесь — сам Пресли. Биполярные истерики Элвиса в слегка стоеросовом исполнении артиста Элорди, рисуют короля слегка глуповатым закомплексованным домашним тираном, который бесится, что его супруга не хочет слушать «Книгу Чисел» в его исполнении (примерно на этом в браке и ставится точка). Пресли пару раз толкает Присциллу. Намекает, какие правки стоит внести благоверной в свой гардероб и внешний вид. Рекомендует ей не работать и быть добровольной пленницей Грейсленда. Ворс бледно-багрового ковра, лижущий женские ступни. Подобранные в тон платью подарочные пистолеты. Полароидные нюдсы. Классический карамельный лукбук Копполы в служение реальной Присциллы (по ее книге и с ее разрешения фильм снят). Это и лишает картину какой-либо ценности — какое тут кульминационное I will always love you, если развод с Пресли подается как освободительный хеппи-энд? Элвис не хотел, чтобы жизнь была sophisticated, — избегает сложностей и Коппола.
[STAT_ART_1.5]«Великая ирония» (Coup de Chance)
Замужняя аукционная галеристка Фанни (Лу де Лааж) случайно встречает Алена (Нильс Шнайдер), безработного романиста, с которым в отрочестве училась в нью-йоркской школе. Через пару-тройку спонтанных звонков и прогулок их встречи случаются чаще, а дружественные ланчи перемещаются на кухню начинающего прозаика, настойчиво повторяющего, как беззаветно в лицейские годы тот был влюблен в свою старую знакомую. Дело идет к разводу, но ревнивый и мнительный супруг Фанни Жан (Мельвиль Пупо), сфера услуг которого балансирует на грани уголовного кодекса, замечает неладное и все чаще теребит в руках визитку детективного агентства.
Невеликая и непривычно жестокая (на количество и качество убийств) комедия Вуди Аллена про то, что хруст французской булки в Париже звучит совсем не так, как на Манхэттене, но в вопросах удачи и иронии судьбы равны все. Опасаться режиссер небезосновательно предлагает тещ, читательский опыт которых включает собрание сочинений Жоржа Сименона. Они, как заправские сыщики с набережной Орфевр, и мотив найдут, и на разведку самоотверженно выйдут — такой анекдотический вывод на уровне культурного кода будет отечественному зрителю, конечно же, предельно близок. Шнайдер играет привычное для фильмов Аллена моложаво-наивное воплощение режиссера, сочиняющее историю про джазмена в своей скромной, уютной писательской келье. Такой же безделицей по описанию оказывается и «Ирония», но эта байка, будто бы заготовленная для аперитива на дружеских посиделках, облагорожена осенне-парижским très très chic.
В тексте — классический для Вуди набор имен и гиперссылок от Превера до Фицджеральда и Толстого (нетрудно догадаться, к чему в этом ряду окажется «Анна Каренина»), в кадре же — едят лягушачьи лапки и бродят по бесконечным парижским паркам. Красивые французские артисты (все — первой величины) и золотую листву топчут по-особому, и к саркастичным комедиям положений привыкают с рождения. Очевидно, сложнее адаптироваться к Монмартру самому Аллену, все-таки он повлиял на стольких локальных авторов помоложе, что держать удар почти 90-летнему режиссеру, которому в родных пенатах на ниве разговорного жанра никогда не было равных, выходит куда сложнее, чем оно казалось. Вот это и правда великая ирония.
[STAT_ART_3]