Обосновавшись в Нью-Йорке, сестры Карпентер по-разному переживают последствия очередной резни в Вудсборо. Тара (Дженна Ортега) рада бы цеплять мудаков на студенческих вечеринках и «жить жизнь» инженю-первокурсницы, но Саманта (Мелисса Баррера), всерьез нацелившись на чемпионский пояс по гиперопеке, шокером отгоняет от кровинушки любые угрозы (даже ею желаемые). Под Хэллоуин девушки получают звонок со знакомого — предыдущего, ныне покойного маньяка — номера: Призрачное лицо теперь в большом городе. Свалить в другой штат не получится (к чести сестер, они хотя бы собирались) — после первых убийств запрещает полиция.
На том этапе (сиквела риквела), когда даже у «Хэллоуина» Гордона Грина начал пробиваться индивидуалистский пульс перверсивного шапито, авторы «Крика» продолжают дрочить на то, что их подпустили к алтарю франшизы, и, в прямом смысле, возводят его в кадре. Если прошлогодний перезапуск был неотличим от «Удара ножом» (шутливого фильма внутри фильма, постыдной штамповки, снятой по мотивам любого из кровопусканий в Вудсборо. — Прим. SRSLY), то новая часть — копия копии. Саманта и Тара — расколотая надвое личность Сидни Прескотт (Нив Кэмпбелл). Старшая Карпентер страдательно ловит косые взгляды прохожих (ибо выжила), воинственно дает сдачи и неохотно подпускает к себе мужчин. Младшая отвечает за проблески женственной слабости времен первого «Крика», когда Прескотт закусывала губу, томно засматривалась на сверстников и отрицала травму.
Чудом выжившие (ранее) близнецы Микс-Мартин (Мэйсон Гудинг и Джасмин Савой Браун), которые увязались за Карпентерами в Нью-Йорк, непрестанно напоминают о своем родстве с «дядей Рэнди» (Джеми Кеннеди) и заполняют вакантные амплуа: безликого «хорошего парня» и язвы-киномана. Об эпохе смартфонов не напоминает ничего, кроме единожды заявленного хейт-треда в твиттере. Промежутки между убийствами, которые Кевин Уильямсон — идеолог-драматург исходной квадрологии — заполнял увлеченным подростковым трепом (в котором он все так же хорош), отданы на откуп истеричному повторению жанровых заповедей. Но вместо того, чтобы высмеивать «правила игры», авторы нового «Крика» беспрекословно им подчиняются.
Детективная завязка — как детская книжка с ребусами (сценарист «Убийства в Париже» свое дело знает). Снятый в Ванкувере Нью-Йорк вмещает в себя квартиру, подземку — куда герои зачем-то спускаются, хотя могли бы вызвать такси, общагу, бункер и три переулка. Стоило ли ради этого переезжать? Там, где Уэс Крэйвен не жалел никого, кроме титульной троицы (и то скорее шутки ради), режиссеры Джилетт и Беттинелли трусливо держатся за сохранность молодняка из Вудсборо, потому в этой франшизе им больше ничего не принадлежит. Два фильма спустя они так и остались восторженными задротами, которым на Comic Con дали подержать оригинальную маску Призрачного лица.
[STAT_ART_0.5]Безымянный вор (Уиллем Дефо) пробирается в манхэттенский лофт некоего нувориша-художника, при помощи дистанционных сообщников обходит сигнализацию и за семь минут пытается собрать оригиналы картин Эгона Шиле — находит все, кроме автопортрета. На выходе сигнализацию замыкает, и дисплей «умного» дома начинает фонить. Сообщники самоустраняются. Вор оказывается замурован в роскошной квартире.
Климат-контроль чудит — 40-градусная жара переходит в заморозки. Из почти пустого холодильника доносится насмешливая Macarena, стоит держать дверь открытой чуть дольше, чем следует. Скульптурам и полотнам (рыночной стоимостью в миллионы долларов), которыми обставлено жилье, находится куда более практичное и издевательское применение. «Внутри» — место на биеннале: Дефо мог бы «выживать» при зрителях за стеклом, имитирующим стены, и это завораживало бы даже в формате многочасового перформанса. Вор ест сырое мясо и собачьи консервы, варит макароны, оставляя их отмокать на сутки, разделывает рыбку из аквариума и облизывает спасительную морозилку. Каждый прием пищи в фильме — своеобразный акт искусства, не важно, ернический или разыгранный всерьез.
Дефо — и бес, и ангел в одном лице. Он сладостно упивается водкой, а поутру мученически обсасывает лед. В его тюремном лофте проходит бракосочетание рая и ада, со смещением температур, повседневными чудесами — когда нет воды, автополив растений кажется манной небесной и пытками что над телом, что над духом. Дефо подтверждает тезис о том, что каждый человек — остров. Его угловатость, грубость фактуры — неровный ландшафт. Физиогномика человека вне времени (хоть в Средневековье, хоть в эпоху Возрождения он будет смотреться органично) придает этой «местности» отпечаток многовековой истории. «Внутри» полагается на известную максиму о том, что разрушение — это акт творения. И стоит только вору использовать бронзовую скульптуру Линн Чедвик в качестве лома — он принимает эти условия. Дефо — натурщик, от лица которого тот же Шиле пришел бы в восторг — созидает в беспорядке, создавая в этом самодельном арт-пространстве экспозицию своего автопортрета.
[STAT_ART_2.5]
«Кокаиновый медведь» (Cocaine Bear)
1985 год. Выбросив из самолета несколько тяжелых красных сумок с товаром на миллион долларов, наркокурьер прыгает сам, бьется лбом о дверной косяк и по приземлении складывается в бездыханную гармошку с нераскрывшимся парашютом. В заповеднике, где затерялся груз, собирается с десяток (в некоторых случаях заинтересованных) зевак — медсестра, шпана, туристы, дилеры, дети, копы, охранник, экоактивист — и перевозбужденная медведица, первее всех дорвавшаяся до содержимого одной из сумок.
Успешно монетизированный мем. Фильм, коммерческая привлекательность которого сводится к тому, чтобы взять зрителя «на слабо». Неужели название не врет? Не врет, но хочешь проверить — плати. Полтора часа беспорядочных побегушек в лесу уступают даже бессвязному двухминутному пересказу этой байки (вот и вся вирусная кампания). Мультяшная медведица любуется бабочкой. Оберегает своих детишек (тоже слегка «воодушевленных») от чужаков. Выискивает оставшуюся партию, естественно, чтобы никто из прохожих не попортил себе здоровье. Остальное — вялые поп-культурные игры с цитатами из «Челюстей»/«Чужого», навязчивая болтовня и зацикленный гэг: очередной обделенный умом персонаж бездействует, будучи уверенным, что барибал на него не нападет (как, в общем, и должно быть), а после оказывается нашинкован когтями в мясной фарш. Те, кому удается сбежать или же просто не встретить медведицу (нос к шмыгающему носу), ныкаются в чаще. Самые небезнадежные пусть и недосчитаются пальцев / нервных клеток, но вернутся домой к ужину. Самые глупые и ушлые — из заповедника уже никуда не денутся. Лишней на этом кемпинге оказывается и режиссер Бэнкс, которая старается прочесть матерную шутку так, будто это бравурная проза Гайдара. Спилберговское семейное приключение в эстетике 80-х (начинается за полчаса до финальных титров) — как ни странно, куда более естественная среда обитания для этой медведицы.
[STAT_ART_2]
«Призрак у озера» (Mihok)
Вечерами У Хен (Пак Хё-джу) понуро выходит на берег озера, стараясь не заплутать в тумане, пока за кадром исправно надрывается дым-машина. Недавно ее старший сын Хан-Бель утонул — якобы сам, но вопросы остались, — и теперь за несчастной матерью волочатся инфернальные тени. Супруг У Хен пастор Хо Сок (Ким Мин-джэ) надеется залечить неврозы супруги, усыновив слабовидящего Исаака, чье приютское реноме — предыдущие опекуны, перепуганные тем, что ребенок видит мертвых, вернули его в детдом — почему-то никого не настораживает. На новом месте мальчик щурясь замечает силуэт Хан-Беля (о чем не устает напоминать), но рассудок домочадцев начинает мутиться и без потустороннего вмешательства.
Семье Хо Сока вечно что-то мерещится. Священник забывает креститься (раз уж кажется) — не от этого ли все беды? Может, не стоит ежедневно прозябать на проклятом берегу, где чиллят духи висельников и утопленников? Уехать бы в случайном направлении — к радушной пастве других провинций. Но Хо Сок с родней скован условностью очередного призрачно-депрессивного жанрового ширпотреба и, конечно же, обречен страдать. Потому двери скрипят, инвалидное кресло само по себе катится, Хан-Бель оставляет водяные следы, шлепая о паркет своими нематериальными стопами, а Исаак, сверкая черными (без белков) глазами, предлагает сыграть в жмурки. Абьюзивные отношения — на людях Хо Сок предпочитает отвечать за супругу, дома обвиняет ее в невменяемости. Экзорцизм — в сюжете оказывается сразу два (!) одержимых (?) героя разных возрастов. Детская ревность — старшая дочка с садистскими наклонностями, этакая южнокорейская Уэнсдэй (черные платья, высокие воротники), сразу же предлагает отправить приемыша восвояси. Легкий библейский подтекст — южнокорейского мальчугана зовут Исаак, и появляется он как бы «из ниоткуда». Невыразительного наполнения (как и гонора) в «Озере» хватило бы на три хоррора поскромнее, и если — как уверена У Хен — в темноте и «проще увидеть истину», то постигать ее уж точно стоит без этого фильма. Кстати, следите за руками: лента уже в российском прокате.
[STAT_ART_0.5]