Заедая депрессию после самоубийства партнера, профессор литературы Чарли (Брендан Фрейзер) располнел до 300 килограмм. Он доживает последние дни (давление 238 на 134 — не шутки), отсиживаясь в своей квартирке-берлоге. Но даже при возможности выйти на улицу Чарли отказался бы от большего мира за ненадобностью. Дверь не заперта, да и что ни день, то гости: от миссионера-сектанта Томаса (Тай Симпкинс) до подруги-медика Лиз (Хонг Чау). Курьер ближайшей пиццерии заучил маршрут до его дома наизусть. Преподавать удается онлайн со «сломанной» вебкой. Все накопления отложены для 17-летней дочери Элли (Сэди Синк) от первого брака. Девочка — экстраординарный трудный подросток (невежественная стервоза), но у нее, как искренне верит отец, светлая душа. У самого же Чарли, как полагается, широкая.
Наверное, самое циничное в «Ките» то, что режиссер Аронофски при евангельском, всепрощающем нарративе (отцы, говорите с дочерьми) все равно воспринимает своего героя, как циркового уродца, — ведь зритель платит совсем не за библейские отсылки, аллюзии на «Моби Дика» и прочее из школьных уроков литературы. В первой сцене Чарли через силу мастурбирует (едва не откинувшись от сердечного приступа). Тем же вечером его пухлые ладони обхватывают гипертрофированно-громадное ведро крыльев. И чем хуже становится бедолаге, тем в большем количестве комических сцен (которым позавидовали бы Дино Ризи и Марко Феррери) он оказывается задействован. Самодиагностика в Google — даже интернет настаивает на больнице. Последовательное изучение содержимого ящиков стола — в первом лежит скотч и прочая канцелярия, второй набит шоколадом. Гамлетовская немая сцена, разыгранная с батончиком в руке.
Даже будучи облепленным силиконовыми накладками, Фрейзер эксплуатирует свой публичный образ слегка жалкого сентиментального добряка, глаза которого наполняются слезами, стоит ему услышать о себе хоть что-нибудь доброе. Он милый и бесконфликтный, как такого не номинировать на «Оскар»? Этот фильм настолько избыточный, что им давишься, прямо как Чарли, когда тот впихивает в себя вторую пиццу за раз. Если пить алкоголь каждый раз, когда Фрейзер сдавленным голосом (что-то между Дональдом Даком и Стичем) произносит amazing, можно сдаться уже на первом часу.
«Кит» — порно самобичевания, «подставь другую щеку» в случае Чарли приобретает новый смысл, ведь от пощечины он даже не может увернуться. За совместно проведенное время он предлагает дочери наследство (120 тысяч долларов). Элли следуя мантре «за деньги “да”», ежедневно кроет его на чем свет стоит, но даже она сдается перед мудростью родителя (и «мокрым» взглядом Фрейзера). Вплоть до последних пяти минут «Кит» — образцовый унылый фильм Флориана Зеллера. Тайная комната, которую Чарли боится открывать, олицетворяет прошлое. Безвкусные пляжные флешбэки. Картинно застывшие у настежь открытой двери второстепенные персонажи (происходит едва ли не через сцену). Но потом, в кульминации, начинается сеанс вознесения, на котором благополучно вспоминаешь, кто здесь автор: если что-то и размером с кита, то это эго Аронофски.
[STAT_ART_0.5]«Жить» (Living)
Тоскливый госслужащий мистер Уильямс (Билл Найи) — гроза куда более молодых коллег по отделу градостроительства — узнает о смертельном диагнозе. На импровизированную пенсию остается 6-9 месяцев. Уильямс снимает все накопления в банке и впервые не приходит на работу, недоумевая, чем можно заняться, чтобы почувствовать себя живым.
Ремейк одноименного фильма Акиры Куросавы, сюжет которого пластичен настолько же, насколько адаптивна к любым обстоятельствам классическая русская литература — недаром японского режиссера вдохновляла толстовская проза. Уильямс — файф-о-клок версия маленького человека в футляре затхлой конторки. В понедельник (и всю последующую пятидневку) с утра пораньше на перроне вокзала вырастает целая грибница таких черных котелков в ожидании поезда. На службе они хмуро собирают документы в стопки, вершины которых накрыли бы их своей тенью с головой (если бы в эти комнатушки пробивалось солнце), и скрываются за этими башенками пока их не спишет начальство (по возрасту).
Что у Куросавы, что у Нобелевского лауреата Исигуро (он здесь сценарист) госслужащий решается на последний и единственный Поступок. Сделать малое-большое дело: возвести детскую площадку на запущенном пятачке в окружении кирпичных домов. Чтобы после его ухода пустовать оставался не деревянный конторский стул — и тот скоро займут, таков бюрократический круг, — а сиденье качели, облюбованное ребятней. Все спонтанные приключения, разжигающие в старике божью искру, остались теми же, что и в оригинале — вдохновенные вечера с юной экс-коллегой (Эйми Лу Вуд), попойка с первым попавшимся пронырой-писателем (Том Берк), одинокие созерцательные прогулки по паркам и прочему городскому ландшафту. Задача наемного ремесленника Хермануса сводилась к тому, чтобы аутентично стилизовать меланхоличный переход Уильямса от тусклых офисных ламп к свету под твидовую британскую хронику 50-х — получилось вполне успешно.
Но все это (мессианство, намерение под копирку повторить Куросаву) казалось бы неискренним и чрезмерным без благородного перфоманса артиста Найи: сродни засыхающему рябиновому дереву (из старой шотландской песни, которую поет его герой) он просыпается, расцветает и придает этой истории красок.
[STAT_ART_2.5]«Империя света» (Empire of Light)
В рабочие часы Хилари (Оливия Колман) — администратор прибрежного кинотеатра с помпезным названием «Империя» — продает закуски, присматривает за билетерами и изредка в стыдливом полумраке дрочит своему боссу (Колин Ферт). Дома пьет вино и пялится в потолок. На досуге без энтузиазма ходит в предпенсионный танцевальный класс. Под Рождество в «Империю» нанимают нового билетера, темнокожего Стивена (Майкл Уорд) — молодой человек очаровывает Хилари: ей нравится трепаться с ним и заниматься сексом (при свете дня!). Все складывается идеалистически романтично, но в стране цветет нетерпимость, а к женщине подступается нервный срыв.
Немного недотянув до 60-летнего юбилея Сэм Мендес впервые единолично написал сценарий (самое время) и подобно дебютному сочинительскому опыту абитуриента литинститута с наивным восторгом открыл для себя много нового. Например, что внутреннее состояние героя может быть спроецировано на внешнее пространство. Хилари — подуставшая «Империя», ее шизофрения — дуальное нутро кинотеатра с парадным фойе, двумя действующими залами и запертой на ключ половиной здания. Под замком — сырость, бетонный холл, пыльные люстры, облупившееся пианино. По достоинству оценить изуродованное упадком изящество может только неудавшийся архитектор Стивен. Также новый билетер сведущ в медицине и лечит голубку со сломанным крылом, натягивая на нее свой носок. Ну как тут не поверить в судьбу? Хилари же и есть та побитая, травмированная птица, которую нужно выходить.
Всегда полагавшийся на чужое слово (или на его отсутствие, как в молчаливом шутере «1917») драматург-дилетант Мендес с мальчишеским энтузиазмом силится поговорить о важном, но подобно герою Кевина Спейси в «Красоте по-американски» захлебывается окружающей его юность (дело происходит в начале 80-х) красотой. Ведь человеческая доброта, как и луч кинопроектора всегда рассекает тьму (sic)! Патриархальный диктат. Ментальное здоровье. Эйджизм. Расизм. «Империя» — суконный манифест равенства, но все пламенные речи режиссер отводит истеричной Хилари, чем невольно ставит их под сомнение. Ее недуг — не блаженно-благородная «проблема», а отравляющая болезнь. И сколько бы Мендес не разглагольствовал в интервью о том, что история героини вдохновлена борьбой его матери с психическим нездоровьем, Колман просто не понимает, кого она играет: озлобленную пациентку психдиспансера или мученицу.
Так же как рождественское небо разрывают всполохи праздничного салюта, происходят в фильме приступы страсти, навязчивых состояний и прочих эмоциональных скачков. Вся поэтика вежливо заимствована. «Империя света» — название живописного цикла Рене Магритта и здешний фейерверк то же, что вышедшее ночью солнце (как и на полотне). Хилари цитирует Филипа Ларкина и Уистена Хью Одена — при любом удобном (и неудобном) случае — и в конце концов находит отдушину за просмотром «Будучи там» Хэла Эшби (параллелизм, надо сказать, пошловатый). Изредка в кадр входит киномеханик (Тоби Джонс) и примиряюще рассказывает, что кино лечит. С этим не поспоришь, но если Мендесу хотелось как-то поддержать культуру кинотеатрального показа, можно было бы сократить два экранных часа до первых пяти минут (где «Империя» просыпается) и крутить их как социальную рекламу.
[STAT_ART_1]«Говорят женщины» (Women Talking)
В неназванной протестантской колонии, напоминающей амишей, мужчины годами насиловали женщин, подмешивая им в пищу лошадиную дозу снотворного, а поутру объясняли синяки и кровоподтеки происками бесов. Когда один из варваров оказывается за решеткой, все сочувствующие взрослые лбы коммуны направляются в город, чтобы откупить соплеменника залогом. Поскольку путь до цивилизации неблизкий, у местных женщин остается 48 часов, чтобы решить: смириться, дать отпор или уйти.
Заседая в сарае, около дюжины дам рассуждает, судить ли чеченского юношу за убийство… не то (отсылка в фильму «12». — Прим. SRSLY); заслуживает ли тюрьмы подросток из неблагополучного района… тоже не сюда («12 разгневанных мужчин» — Прим. SRSLY); кто виноват и что делать — теперь правильно. Творческая немощь режиссера Сары Полли соразмерна тому, насколько бесчеловечна реальная история, случившаяся в боливийской общине меннонитов, исходная книга — сочинение по мотивам. «Говорят женщины» — говорящие головы, бутафорский телеспектакль, в котором между актрисами распределены не роли, а убеждения: покорность, равноправие, сопротивленческая ярость и энное количество неопределившихся. Сюжетный твист — время действия (не условный 19-й век, а 2010 год) — только усугубляет языковую гетерогенность картины. Будучи необразованными женщинами в консервативном «мужском» обществе, героини обмениваются лозунгами и колкостями, больше подходящими для заголовков прогрессивных американских СМИ.
Религиозный подтекст википедиен. Обозначив, что без прощения велик риск не попасть в Царствие Небесное, вопрос веры больше не поднимается, зато пространно обозначаются другие дискуссионные точки. Можно ли заставить простить? Если бороться, то ради чего? Почему отсутствие любви приводит к жестокости? Насилию и правда нет оправдания, но этот фильм — не проповедь, а демагогия. Изредка Полли решает разнообразить бесконечные «восьмерки» эссеистскими вставками с пустыми школьными кабинетами (и прочими декорациями теоретически славного будущего) или же смакует физиологические последствия травм (кровь на стенах, простынях, ладонях). Все это также безлико, как и визуальное равнение на бесцветный фотоцикл «Меннониты» Ларри Тауэлла. Даже «Запрещенный прием» Зака Снайдера при схожих вводных давал больше ответов и призывов к действию.
[STAT_ART_0.5]
«Вся красота и кровопролитие» (All the Beauty and the Bloodshed)
Документалист Лора Пойтрас (Citizenfour про Сноудена) — гражданин, а не поэт, и «Красота» — в большей степени активистский жест, чем портрет важного фотографа Нэн Голдин (персонажа, заметного в толпе не только за счет рыжей шевелюры), певицы маргиналов, подруги Дэвида Армстронга и других участников «Бостонской школы». За эту навязчивую «позицию» фильму отдали «Золотого льва» — лирично-личное слайд-шоу из архивных снимков героини, составляющих вместе исчерпывающую хронику молодости, бедности, андерграунда 70-х и сытости 80-х, режиссер предпочитает беспардонно прерывать вставками с очередных протестных акций группы P.A.I.N.
«Саклеры лгут, а люди дохнут!» Цель P.A.I.N. — всплески осуждения в стенах образовательных/культурных институций. Саклеры — не только меценаты университетов и музеев, но и семья, ответственная за эпидемию опиоидов в США. Акционизм P.A.I.N. не слишком изобретательный (не в пример творчеству Голдин), а сама Пойтрас в этой экспозиции напоминает случайного пятилетнего мальчугана в оранжевом худи (появляется в фильме во время первого перформанса), который не очень понимает, что происходит, но старается горланить в такт толпе.
[STAT_ART_1.5]