Ты уходил из профессии на год, чтобы посмотреть, что с тобой будет происходить без актерства. Чем ты занимался и как принял решение вернуться?
Это был такой эксперимент: если я попробую принять то, что у меня никогда больше не будет этой профессии, то, наверное, смогу избавиться от своих страхов. Но в моменте, через год, я понял, что это так не работает. Я работал в «Кофемании», стажировался официантом, потому что это самые быстрые деньги, которые можно где-то заработать. Потом я ушел оттуда, устроился в доставку. Зимой хорошо было поморозить жопку. В январе мне позвонила Саша Ремизова, говорит: «А что ты на пробы не пришел на Фандорина?» Я такой: «Просто я сейчас не снимаюсь». — «Ну, приходи просто, ради интереса». Я сходил и думаю: «Ну, вернусь».
Что тебе дал этот год?
Понимание, что разбираться со своими проблемами надо именно в той профессии, в которой ты хочешь. Я осознал, что для меня нет другого пути, кроме как играть в театре или в кино. Не вижу себя без этого. Страхи нужно побеждать в процессе своей работы. Когда есть риск не получить роль, услышать отказ — я всегда это воспринимал болезненно. Сейчас этот опыт дал мне возможность принимать, что могут быть ошибки, и это нормально. Я жил в очень теплых условиях. В детстве, в театральной студии все было идеально. Эта иллюзия лет до 16–17 у меня существовала. Когда после института вышел, начало приходить понимание взрослой жизни.
Ты с детства на сцене. Не возникало ли у тебя сомнений, когда поступал в институт?
Да, конечно, сомнения были. Но в тот момент, когда поступал, нет. Я вообще начал задумываться о таких вещах только после выпуска из института. Это, наверное, тоже спровоцировало перерыв. Сейчас во мне идет некая внутренняя борьба. Потому что есть кино, театр, рабочие моменты, а есть внешняя жизнь: мероприятия, промокампании и так далее. В последнее время я перестроился на рельсы того, что мне это для чего-то дается, значит нужно научиться делать. Поэтому, наверное, буду идти до конца.
Тебе намного проще просто делать свою работу, не выступая в публичном пространстве?
Пока что да. В силу моего характера, привычек. В идеальном для меня мире у людей не было бы популярности. Это было бы здорово. Но мы живем в другом мире. Пока что я с этим работаю, но мне не всегда комфортно.
С какими страхами сейчас ты борешься?
У меня есть большой страх смерти. Вплоть до навязчивых мыслей. Мне очень некомфортно общаться с незнакомыми людьми. Я пользуюсь общественным транспортом именно для того, чтобы с этим бороться. Чтобы посмотреть кому-нибудь в глаза, попробовать поговорить с человеком. Есть еще тема с тем, что люди смотрят фильмы, сериалы, где я снимаюсь, и мне дико некомфортно, когда узнают на улице. Сейчас я уже привык более-менее, но все равно за собой наблюдаю, что веду себя неестественно.
И есть страх чего-то нового. Это глобальная тема, с которой я борюсь уже полтора-два года. Когда приходит новая работа, всегда есть опасения, что ты ее не сделаешь. Но нужно брать по максимуму, впрыгивать туда и искать удовольствие.
Может быть, в ситуациях, когда тебя узнают, тебя напрягает, что люди видят не тебя самого, а героев, которых ты играешь?
Да-да-да. Тоже замечал, что они видят героя. Из-за того, что мне некомфортно, я невольно чуть-чуть становлюсь этим самым героем. Мне это не нравится, хочу от этого избавиться.
У тебя не остается страха публики, когда ты выходишь на сцену?
Этого нет. Я в театре, конечно, не работаю сейчас, но недавно на мероприятии читал стихи со сцены и чувствовал себя хорошо.
Раньше ты активно был занят в спектаклях. Сейчас ты вернулся в кино, но не в театр. Этому есть какая-то причина?
Да, конечно. Я ушел из театра тогда, когда еще даже не думал уходить из профессии. На спектакли стало уходить очень много времени. При всем воспитании, которое в нас вкладывали в институте, я не являюсь большим фанатом театра, чтобы находиться в нем 25–30 дней в месяц. Особенно пока мне 26 лет, и я хотел бы тратить время на что-то еще.
Хочется, чтобы было не количество, а качество. Поэтому свободное время уходит на реализацию двух вещей. Мы с моим другом придумываем музыку. Пока все это лежит на полке, потому что мы любим подумать. Остальное свободное время я занимаюсь подготовкой к ролям, чтобы попытаться приблизиться к человеку, которого нужно играть.
В театре мне не всегда нравилось такое легкое отношение к тому, что нужно срочно войти в три спектакля. Но здесь не просто три спектакля. Это три роли, три человека. Абсолютно разных. В моем восприятии роль — это кропотливая работа.
Расскажи про музыку, которую вы пишете.
Много не расскажешь, потому что плодов пока нет. Мой хороший институтский друг Костя пишет песни. У нас даже был концерт в рок-клубе один раз: приходили свои ребята, слушали. Направление можно охарактеризовать одним простым словом, которое используют везде и всегда, — альтернатива. Самим сложно определить жанр.
У нас есть готовый альбом, но мы очень много думаем, переделываем. Сейчас близки к тому, чтобы плюнуть на все и выпустить в том виде, в котором оно есть. Может, это случится уже в январе.
Мы втроем этим занимаемся. Я купил себе синтезатор, потому что учился по классу фортепиано. У меня много теоретических навыков по гармонии и в плане техники. Хотя здесь она, конечно, не очень нужна, потому что синтезатор про другое. Здорово, когда занимаешься этим долгое-долгое-долгое время. Мы залипаем прямо в студии.
Давай поговорим про Фандорина. Что для тебя эта история?
Для меня это история становления. Фандорин — человек, который начинает совершать поступки здесь и сейчас. Эраст понимает, что от него зависит очень многое, но в первой серии это обыкновенный офисный клерк, который в структуре полиции не решает практически ничего. Я так себе образно представляю: он учится в процессе слушать голос, подсказывающий, что делать. Это касается и отношений с его девушкой Лизой. Доверия к себе. Пути к тому, чтобы стать крепче, сильнее и увереннее.
Мы почти ровесники. В моем детстве Фандорин как киногерой точно присутствовал. Был ли он в твоем? Видел ли ты, например, «Азазель» Адабашьяна?
Да, конечно! Я видел «Азазель», «Турецкий гамбит», «Статского советника». Форма повествования в экранизации «Азазеля» мне не очень близка, но ничего против не имею. Любимый образ из всех, что у нас есть, — герой Олега Меньшикова. Он сходится с моим представлением о более старшем прототипе того Фандорина, который есть сейчас.
Ты как-то связывал ваших героев?
Эраст, которого играю я, как мне кажется, — немного не тот Фандорин, который написан у Акунина. Время повествования иное — другие и люди, то, как они думают, говорят. Тот человек, который описан у Акунина, живи он в наше время, сложился бы именно таким, каким мы его представили в нашей версии. Когда я пробовал играть книжного Фандорина на репетициях, не работал текст. А со сценарием Никиты и Сережи Поповых, все сразу сложилось.
Как ты искал образ? Заметил, что Фандорин, когда думает, на автомате делает жест Стива Джобса — дотрагивается ладонью правой руки до подбородка. Это твоя находка или режиссерская установка?
Я везде пробовал тянуть линию этого жеста и хотел сильно ее развить, однако мы решили от этого отказаться. Но это осознанная тема, которую хотелось использовать. Когда я слышу «Фандорин», мне представляется портрет человека, который размышляет в данной позе. Так сразу в голове откликнулось.
Хорошо. Какие тогда ты получал установки, советы от команды сериала?
Мы посмотрели несколько фильмов. Мне Нурбек (Эген, режиссер сериала. — Прим. SRSLY) посоветовал «Таксиста», «Брата» второго и первого. Он сказал: «Суть не в том, чтобы ты попытался скопировать что-то, а просто увидеть, как на человека влияет его прошлое». Что в «Таксисте», что в «Брате» есть событие в жизни героя, которое накладывает отпечаток на его дальнейшую жизнь. Нашего Фандорина оно мучает с 15 лет.
У меня есть некая склонность к органичной суете: я начинаю много жестикулировать, двигаться. Нурбек говорил тушить в себе заряд бешеной энергии.
Это была такая важная характеристика. Но получилось не совсем то, чего я хотел.
А чего ты хотел?
Мне нужно больше работать над тем, чтобы выражать мысли через пластику. Я смотрю за своей спиной иногда и привык ходить так — плечи вперед, голова чуть вниз. А Фандорин — человек, который ходит с прямой спиной. Понимаю, что не всегда получалось за этим следить. Очень много мыслей поглощал внутренний монолог Эраста. Это заметно на общих планах (замечаю сейчас во время озвучки).
В пилоте твой герой надевает платье — для конспирации — и ему в нем очень тесно. Было неудобно?
Я, на самом деле, быстро приспособился, было весело. Это подарок для актера — сняться в таком виде в кино. Оно иногда расходилось, и в некоторых кадрах я боялся опускаться вниз и наклоняться. Постоянно нужно было ходить ровно (возможно, что-то не дошили — держалось все на каких-то ниточках). Было интересно, здорово, комфортно. Может быть, звучит странно, но мне было хорошо. (Смеется.)
Что еще в историю Фандорина привнесла смена эпох?
Думаю, что это просто некий эксперимент. Интересно же посмотреть, как эта история будет звучать в современных декорациях.
Исторически сложилось, что Фандорина всегда играли разные артисты. Ты бы хотел задержаться в этой роли?
Да, конечно! Мне очень интересна дальнейшая трансформация героя. После тех событий, которые происходят в нашем сериале, это абсолютно другой человек. Хочу научиться полностью трансформироваться и внешне и внутренне, чтобы играть такого Эраста.
Ты говорил, что разбираешь свои новые роли с точки зрения психотерапии. Как это происходит, ты идешь со сценарием к психологу?
Да, это интересная вещь, которую я стал использовать. Я беру обычный сеанс с психотерапевтом, с которым мы периодически работаем. Плачу ему так же, только прихожу не со своими мыслями, проблемами и ситуациями, а рассказываю свои представления о человеке, которого вижу, — в сценарии всегда есть какие-то выжимки. Говорю: «Человек разговаривает вот так, здесь он совершает такие поступки, мне кажется, у него проблемы с матерью. Как это может выражаться во внешнем поведении?» И мы просто начинаем разговаривать, размышлять. Ему интересно, и мне интересно. Мы фантазируем на эту тему. Все это я записываю на диктофон. Потом мы перерабатываем этот материал с режиссером и креативными продюсерами, если есть необходимость что-то обсуждать, и находим общее направление. Иногда мысли ни к чему не приводили, иногда они оставались в кино.
За эти несколько лет ты прошел какую-то внутреннюю трансформацию со своим персонажем из «Триггера»?
Между первым и вторым сезонами прошел перерыв в полтора года. За это время я стал интересоваться собой, самоанализом. Определенные события произошли в моей жизни, например, переезд от родителей. Во втором сезоне Матвей (персонаж, которого Владислав играет в «Триггере». — Прим. SRSLY) поменялся по сценарию, но я понял, что мое взросление также оказывает влияние на него.
Ты хотел бы попробовать такие внешние трансформации, которые, например, происходят с Максимом Матвеевым в кино и театре?
Да, это круто. Я очень хочу этого и занимаюсь сейчас с тем же тренером, который работает с Максимом. Это диета, тренировки. Надеюсь, что уже к январю будут результаты видимые. Тем более это нужно для определенной работы, о которой я пока не могу говорить. Эта трансформация, дай бог, будет.
Есть ли, помимо Фандорина, какой-то литературный герой, кем бы ты хотел стать?
Знаешь, нет. Мне интересно было бы перешагивать, играть несвойственные мне роли. Например, взять на себя образ антагониста. Я ищу эти краски в себе, местами нахожу. Мне нужна почва, чтобы это проявить. Хотел бы играть не только положительных героев. Мне интересно что-то совсем темное, чтобы перейти на ту сторону, ощутить это.
Антигерои — это все-таки сложные люди.
Да, конечно. Интересна их история, борьба с темнотой в себе, с прошлым, которое они за собой несут. Разбираться в этом, мне кажется, интереснее всего.
Ты часто бываешь недоволен собой?
Да, есть такое. Даже вчера на озвучке мне постоянно что-то не нравилось. На съемках Фандорина первые полтора месяца вообще доходило до того, что каждый дубль я говорил: «Это плохо, надо переснять». Потом мне Нурбек, за что ему большое спасибо, сказал: «Давай я буду решать, хорошо это или плохо. Я здесь режиссер, и мне видно за плейбеком. То, что ты видишь изнутри, — это не всегда верно. Доверься мне». Я так и сделал.