Эллиот Удо (Андре Холланд) — в прошлом успешный американский музыкант, сегодня — владелец не слишком прибыльного джаз-бара в одном из сумрачных парижских quartier. Эллиот в душе, конечно, artist, которого мало интересует материальная сторона вопроса, потому-то американский дух капитализма он сменил на богемный rive gauche (левый берег Сены, где издавна селились все художники и анти-капиталисты. — Прим. SRSLY), переехав в современную, вакхически карнавальную столицу Франции. Здесь он много занимается музыкой (и живет ею), днями и ночами играя в местной jazz band, тем не менее, все-таки успевает завести отношения с солисткой группы Майей, Hitchcock blonde, которую играет очаровательная Иоанна Кулиг. В эту вереницу звуков и событий вмешивается 16-летняя дочь Удо Джули (Амандла Стенберг) — непростая девочка-подросток. Их отношения — классический конфликт отцов и детей, воспринятый в новом, бурлящем контексте постсовременности, post-modernity: push and pull, hide and seek, звуки кларнета по утрам и попытка пьяного секса во время концерта несчастного родителя, где дыхание саксофона зарифмовано с биением учащенного пульса.
«Бесценное событие» — так называется текст Деррида, который он написал (improvisé) для выступления на сцене La Villette с легендарным джазменом Орнеттом Колманом и пианистом Йоахимом Кюном. Под не имеющим цены событием Деррида подразумевает музыкальную импровизацию — вечно молодой творческий акт, который никогда не ожидаешь, и именно поэтому он всегда происходит. Здесь и сейчас. Разворачивается в пространстве и в настоящем и в то же время предшествует всем другим (реактивным) действиям. Это линия ускользания, по Делезу, дезактуализированная множественность, не-концептуальное различие, существующее еще до всякого разума, различения.
В кинематографе таким бесценным событием является découpage — сегментация, упорядочивание кадров, которая как бы предшествует всему фильму онтологически. Так, Луис Бунюэль отмечал, что «подлинный момент творения фильма происходит через сегментацию» — именно она является чистым творческим актом.
«Бар «Эдди» полностью изоморфен своей теме и своему материалу — джазовой импровизации. Здесь звучит город — пространство фильма — индустриальным шумом, industrial noise, и разговорами на смеси французского и арабского, английского и французского, franglais, что само по себе является своеобразной ономатопоэзией. И рваное, хаотичное движение камеры тоже подчинено принципу авангардно-джазовой импровизации. (А)ритмично пульсирующее изображение, пересекающееся с музыкальными пассажами, испещренное звуковыми паузами и пустотами, напоминает о том, что музыку составляют даже не сами звуки, а промежутки между ними — так же, как и кино конституируется прежде всего не изображением, но его отсутствием — склейками, скоростью смены кадров, микроскопическими паузами между бегущими снимками, логикой (или алогичностью) организации внутреннего пространства картины. Иными словами — тем, что называется découpage.
Сериал Шазелла снят на пленку 16 мм, так что это ещё и своеобразное синема-верите (cinéma-vérité), транслирующее жизнь. Будучи рукотворным произведением, «Бар «Эдди», пользуясь словами Деррида, «притворяется, что не импровизирует». То есть факт того, что он записан на плёнку, не мешает (а скорее, даже наоборот) разворачивать происходящее каждый раз по-новому, без возможности заранее предсказать, что произойдёт, unpredictably.Согласно мысли Колмана-Деррида, Фри-джаз, гармолодика является подобного рода бесценным музыкальным событием не только потому, что ускользает от любых таксономий и строгих определений, фиксаций в языке или на письме, но и буквально находится за пределами музыкального рынка. У Шазелла андерграундный джаз, которым занимается Эллиот, имеет такой же статус маргинальной (теневой) части индустрии сегодня, как и 60 лет назад.
К слову, помимо джаза, в сериале присутствует и его музыкальный преемник — рэп. Изначально точно такое же маргинальное направление, создаваемое девиантными членами общества. И фристайл по сути та же джазовая импровизация, только инструментами здесь выступают язык и голос. Такая живая музыка, la musique vivante, могла прийти только из зоны неразличимости. То, что ускользает, находится в тени в качестве незримого ресурса жизни, ее творческой потенции — это множественность, разнообразие.
Так, подобного рода алеаторика присутствует не только в режиссерском методе Шазелла (важно отметить, что автор возвращает принцип съёмки из «Одержимости», впрочем, возвращает как совершенно новый), но и в концепте, который скрывается за нетипичным изображением Парижа — многонационального, плюралистического и совсем не похожего на тот, что мы привыкли видеть на фотографиях в Instagram и сувенирных лавках: с обшарпанными улицами и опрокинутыми урнами в гетто-arrondissements (парижские «округи»), со всем тем, что незримо и не имеет цены, не поддаётся расчёту, а потому выпадает из всех (рыночных, капиталистических) систем, то есть justement, «бесконечно ценно».
Музыку к сериалу создавал Глен Баллард, известный своими работами с Аланис Мориссетт и Майклом Джексоном (пластинки Thriller и Bad). Сценарий к фильму написал Джек Торн, автор таких телевизионных проектов, как «Молокососы», «Темные начала», «Это Англия», и лауреат премий Лоуренса Оливье и Тони за сценарную адаптацию книги «Гарри Поттер и проклятое дитя» Дж. К. Роулинг.
Сюжет нового проекта Netflix, где Дэмьен Шазелл срежиссировал первые две серии, разворачивается вокруг одного из парижских джаз-клубов, который уже не «шляпа», как в «Ла-ла-лэнде».
The eddy — вихрь импровизации постсовременного города, de la ville post-moderniste.