Вы говорили в интервью, что «Кролик Джоджо» вызывает у вас отторжение.
Думаю, я немножко переборщил с этой оценкой. Это скорее досада, чувство упущенной возможности сделать сильный фильм. Может быть, это только моя позиция: я всегда считал, что в кино должна быть эмоция, и чем она сильнее, тем ты больше выигрываешь как творец этого произведения. Если фильм — увлекательный триллер, это уже эмоция. В «Кролике Джоджо» они упустили возможность схватить зрителя за сердце.
А в фильме «Жизнь прекрасна» Бениньи, на ваш взгляд, удалось ухватить зрителя за сердце?
Да. Там были моменты, где ты просто нырял в фильм. Это то, чего режиссер хочет от зрителя: чтобы тот достаточно увлекся и с головой погрузился в мир фильма, а не думал о сообщениях в телефоне или походе в туалет.
Вообще, беллетризация холокоста — всегда такая тонкая, болезненная грань, которую кинематографисты боятся перейти.
Это очень странно, особенно евреям, как я. Но эта тема действительно touchy, very touchy. Вокруг нее приходится ходить осторожно. У меня были сомнения: не слишком ли смешно я делаю этот фильм? Когда начинал, даже не ожидал, что в нем будет столько юмора, просто как-то не замечал его. Самая большая дилемма была — очеловечивать этих немцев или нет. Я не знаю фильмов, где немцы показаны людьми — с их страхами, ревностью, прошлым, будущем. Нацисты всегда картонные, плоские: стреляют, орут, приказывают и звереют.
Расчеловечивание врага — это прием военной пропаганды.
И благодаря этому приему зритель сразу легко принимает их как врагов. А если они люди, то, смотря на них, ты поневоле вглядываешься в зеркало, в себя, потому что ты тоже человек и не видишь в себе убийцу 6 миллионов людей. Видишь нормальные жизненные эмоции и начинаешь задумываться: может быть, и я так поступил бы в той ситуации, исполнял приказы, помогал, закрывал глаза на все.
Это мысль звучит в романе Литтелла «Благоволительницы»: главный герой заявляет, что не хотел убивать. Но судьба ставит одних на место палачей, других — на место жертв, и мы ничего не можем поделать.
(С улыбкой достает книгу «Благоволительницы») Правильно, в этой книге он очеловечил своего персонажа.
Очеловечив нацистов, вы смогли показать банальность их стремлений.
Да, банальность их обыденной офисной жизни. Я представляю, как они просыпаются утром в казарме или в доме (тут зависит от ранга), одеваются, машут жене: «Я иду на работу», а на работе — типичная офисная политика, грызня и любовные треугольники. Чем более вдумываешься, тем более они банальны.
Обучение языку прочитывается как метафора обучения человечности. То есть главный герой пытается дать нацисту уроки гуманности, но в итоге тот проваливает финальный экзамен?
Клаус Кох так и не достигает человечности. Что интересно: отвечая на первый вопрос «Кто ты?» на выдуманном языке, он получает возможность понять и переосмыслить себя. Говорит: «Я — Клаус Кох». Не представляется гауптштурмфюрером Кохом, а называет имя и фамилию. С этого момента Клаус говорит на этом языке о вещах, о которых на немецком, возможно, даже и не смог бы: о маме, о брате, о том, как они голодали в детстве… Вот это в каком-то смысле очеловечивает. Но я считаю, такого человека очеловечить невозможно — иначе это произошло бы в ходе ссоры с его братом, когда тот проклял Коха и уехал.
Сейчас антиизраильская риторика даже у респектабельных «прогрессивных политиков» стала социально приемлемой. Вас это беспокоит?
Да, но я утешаю себя тем, что история человечества повторяется циклами, и считаю, что такое же и в будущем вполне возможно. Мой подход — не циничный, а фаталистический, в смысле «ну что ж поделать».
Вы не верите, что сила искусства может преобразить мир?
Временно — да, может.
Накануне Второй мировой войны не было такого масштабного объема художественных высказываний против антисемитизма. За последние 70 лет их было множество, это должно как-то влиять?
Я считаю, что такие произведения обязательно нужны. Должно быть еще 20 фильмов про холокост, чтобы люди не забывали. Мой друг-комик в шутку спросил: «Холокост — это один из еврейских праздников?» — имея в виду исключительно то, что многие дети и юноши вообще не знают, что это такое. Чем больше мы их образуем, тем лучше.
Я читал, что вы не режиссируете игру актеров. Как работаете с ними?
95% моего успеха именно в том, что я выбираю правильных актеров. Хочу быть полностью уверен, что актер создан для этой роли. Мы особо не репетируем. Если им нужно что-то мне показать — тогда да, но формальных репетиций я не делаю. Мы садимся, обсуждаем текст и историю — и все, поехали. Я доверяю им, отдаю персонажей, и они как будто становятся приемными родителями своих героев.
Это легче, чем постоянно контролировать процесс.
Мне и так есть что контролировать. Поверь мне, моменты, когда я отдыхаю, очень редки. Даже если актеры делают что-то не в соответствии с моими мыслями, я все равно не хочу диктовать им, как играть. В таких случаях всегда думаю: «Может быть, они правы». И говорю: «Прекрасно, сделаем еще дубль на всякий, и все». А иногда они идут сосем не туда. Я это понимаю: все делают ошибки, даже прекрасные актеры, и тогда делаю 10 дублей. Устав немножко к последнему дублю, они расслабляются, и я знаю, что теперь могу собрать сцену в монтаже.
Что вы думаете о русской актерской школе?
В разных местах мира вода из крана совсем другая, чем мы привыкли. Но поживешь там пару месяцев и уже привыкаешь, не чувствуешь никакой разницы. Так же и с русскими актерами: у них очень специфический подход. Европейские и голливудские играют немного тоньше, а русские — чуть больше в лоб, слегка переигрывают, это ваша театральная школа. Я снял 16 серий «Измены», и после второй серии, как вода, это «переигрывание» стало полностью нормальным для меня. Не только нормально, но и прекрасно.
Как вы восприняли весть о номинации на «Оскар» и потом ее отмену?
Было, конечно, грустно. Очень хотелось, чтобы фильм «Уроки фарси» был показан этим людям и вышел именно на этот уровень. Это помогло бы фильму стать более известным, мне, всем актерам. А почему дисквалифицировали? Недостаточно белорусов в числе создателей фильма. У нас вся массовка и команда состояли из белорусов, снимали в Беларуси на киностудии «Беларусьфильм», а главные актеры, режиссер, продюсеры были иностранцами. Если бы я, сценарист Илья Цофин или один из трех актеров, сыгравших главные роли, были белорусами — этого бы для номинации хватило.
Но с правилами не поспоришь, хотя я не могу, честно говоря, поверить, что все фильмы в истории «Оскара», представленные в номинации «Лучший иностранный фильм», соответствовали этому критерию. Но и проверять не хочу.
Самое обидное будет, если это правило отменят через год или два.
Конечно, я до сих пор не могу понять, как «Паразиты» паразиты выиграли сразу в двух категориях: и как «Лучший фильм», и как «Лучший иностранный фильм». Но зато наша картина очень хорошо идет в кинотеатрах, много людей приходит, и им фильм нравится, что суперважно. Только что был анонсирован широкий кинотеатральный прокат в Китае (более 10 000 экранов) 19 марта. Там выпускают «Аватар» и наш фильм. Нельзя плакать над разлитым молоком — надо делать следующий, еще лучше.
Это как раз мой следующий вопрос: что собираетесь делать дальше?
Пока ищу, читаю книги и сценарии, которые мне присылают — и тут, в Штатах, и в России, и везде. Я пока еще могу подождать. Быть занятым для меня важно, но качество проекта важнее. Пару раз в своей жизни этим пренебрег и очень недоволен.
У вас случалось, что вы мало внимания уделили выбору проекта?
Знаешь, иногда принимаешь решение от страха или от незнания того, что будет. Всегда есть опасение, что больше не будет работы. И в такой момент слабости кто-то приходит и говорит: заплатим вот столько — и тебе этого хватит на несколько месяцев жизни. Но согласиться — всегда ошибка. Нельзя так делать, лучше уж на улицу переехать жить.
Некоторые режиссеры так и существуют: снимают каких-нибудь «Мстителей», а потом тонкий драматичный фестивальный артхаус.
Ты знаешь таких режиссеров, которые снимают «Мстителей», а потом что-то тонкое и хорошее? Я не знаю. Все просто говорят, что такими хотят быть.