В бесконечность хуциевской Москвы смотрятся как в зеркало, до головокружения. О ней немало сложено поэм, и каждая в большей степени говорит об ее авторе, чем о самом фильме. К «Дождю» обращаются с нежностью первой романтической влюбленности. Мечтательно тоскуя по ушедшей молодости. Силясь услышать в сегодняшнем городе отзвук столицы 60-х. Вдохновенно рассуждая, что фильму стилистически ближе: формалистская воля французской новой волны, игривая праздность Феллини или некоммуникабельность Антониони. Подобные разговоры сродни увлеченным и живым спорам, свидетелями которых остались безучастные стены небольших уютных квартир, где собирались молодые (и не очень) образованные мужчины и женщины. Затемно, когда дискуссии успевали исчерпать себя, неизменно находилась гитара. Песня помогала жить и строить. И вразрез хору голосов, осторожно, чтобы никого не смутить, особо неприкаянный гость задавал своему близкому человеку вопрос: «Давай угадаем, кто из собравшихся хозяин квартиры?»
Для тех, кто не сидел в этих гостиных, в кругу нескончаемых сотрудников многочисленных НИИ, кивая головой в такт очередной бардовской балладе, фильм Хуциева — поэтический документ времени, эфемерный, такой же, как весна на Заречной улице, миг двадцатилетия или пресловутый июльский дождь. Последний настигает некстати, но, если сильно хлещет, то скоро заканчивается. Равно как за линию горизонта уходят шеренги прогуливающихся по Старому Арбату горожан, нет предела ручейку из случайных прохожих, вплотную прижавшихся к стенам зданий, укрываясь от непогоды. В этой стихийной ловушке знакомятся, безучастно читают книги, стоят молча, что-то высматривают в стене из ливня и набираются смелости, чтобы сделать шаг вперед и до нитки промокнуть. Застигнутая врасплох Лена (Евгения Уралова), выжидая у витрины магазина наручных часов «Восток», заговорит с Женей (Илья Былинкин). Они обменяются: девушка получит куртку, мужчина — домашний номер телефона собеседницы. Дозваниваться по заветной комбинации цифр можно когда угодно, без ответа не останешься, ведь в коммунальной квартире всегда кто-то есть.
Ничто не привлекает Хуциева так, как одухотворенные лица москвичей, рифмой которым в прологе станут фрагменты портретов эпохи Ренессанса. Эта аналогия — для режиссера то важное, что так и норовит вырваться из цикла повторений, которыми наполнена действительность в «Июльском дожде». Лена — одна из нас. Появившись из толпы, в ней в финале героиня вновь затеряется. Сокрушительные разочарования и трепетные полеты во сне и наяву остаются где-то там, на периферии истории, нарратива, кадра. Большое чувство так и не вырвется вовне, не материализуется в штамп о браке, а медленно угаснет, прожитое Леной где-то между строк. Все внутренние монологи окажутся заглушены. Электрическим дребезжанием троллейбусов (которые ныне в столице уже не ходят), выезжающих ранним утром со стоянки. Механическим шумом печатного пресса. Поставленным дикторским голосом, сообщающим через динамик безымянным зевакам о визите в посольство очередного заграничного атташе.
Меж шумных посиделок, прерывая мерный ход будних дней, война напомнит о себе. Оставив триггеры-шрамы на старшем поколении, она зазвучит в песнях, исполненных Аликом (Юрий Визбор). Визбор, нарушая кинематографическую условность, обращается прямиком в объектив. Коллективная память о Великой Отечественной войне — то, от чего не скрыться. С ней тяжело ужиться в покое так же, как с дискомфортом от взгляда актера, направленного на зрителя. Прошлое следует по пятам, будучи ментальной червоточиной для Алика: после конкретного фронтового эпизода запах сирени (а заодно и черемухи) навсегда стал для него невыносимым. Песня закончится. Собравшиеся станут обсуждать очередной научный доклад. Но кто-то все же произнесет: «Только б не было войны», после чего дискуссия сместится к обсуждению судьбы злосчастной планеты, которая надвигалась на Землю, но, как выяснилось, пролетела мимо, совершенно нас не задев. На душе, впрочем, бывает и без того тягостно, потому Лена на очередной посиделке попросит Алика гитару в руки сегодня не брать. В конце концов девушка примирится с этой исторической ношей. Фильм заканчивается сценой на первомайском параде, где ветераны встретятся с теми, кто родился после 45-го года и застал мир.
Москва «Июльского дождя» — вдохновенная греза, в существование которой сложно поверить, даже находясь не так далеко, на ближайшем курорте, когда радиоэфир озарит прогноз погоды. «В столице плюс девять, временами осадки». В обыденной новостной скороговорке есть нечто большее, зашифрованный зов вернуться, пройтись сначала по Университетскому проспекту, а после доехать на метро до центра города. Там, набрав в легкие летнего воздуха, ничего не останется, кроме как остановиться на несколько минут, силясь поймать это утерянное уже в следующую секунду ощущение красоты.
Где намеренно опаздываешь на троллейбус, чтобы дождаться следующего за беседой с человеком, который тебе нужен и дорог. Через пару месяцев в Москву приедет Жак Брель, сменится репертуар кинотеатров, вырастут те дети, что сейчас малы и неразумны, как мальчишка, выглядывающий из-за взрослых в последнем кадре фильма. Пройдет еще немного времени, и все безвозвратно изменится. Так бывает. Ничего. Ну, привет!