Силами журнала «Искусство кино» 26 ноября в российский прокат выходит восстановленная версия хита Карена Шахназарова. О фильме — Гордей Петрик.
Нет смысла множить банальности о «Курьере» (это сделают без меня), а вот заметить, что это отнюдь не лучший, но переходный фильм Шахназарова — определенно необходимо. Дело в том, что «Курьер» застрял между двумя периодами его фильмографии. Переход осуществлялся в тот момент от добродушной милой драмеди из советской действительности (в этом жанре режиссер обычно работал «до») к мизантропичному концептуальному шапито — жанру, в котором Шахназаров будет снимать вплоть до первых годов следующего миллениума. «Курьер» был снят в промежутке между двумя шедеврами Шахназарова — «Зимним вечером в Гаграх» и «Городом Зеро», сделанными в жанрах, диаметрально противоположных, — и остался где-то в пути от одного к другому, как город Вышний Волочек, если ехать из Москвы в Петербург.
Один из лучших кадров — первый, развод. Заплаканное лицо великой артистки Инны Чуриковой, едва ли присмиревшей перед судьбой сорокалетней женщины-разведенки (в Советском Союзе эта юдоль воспринималась как страшный сон), и забытый, но тоже очень хороший артист Андрей Вертоградов, который замер подле нее: его лицо источает желание вернуться в квартиру молодой любовницы. Это родители главного героя — Ивана, будущего курьера редакции «Вопросов познания», живущего по наитию.
В следующей сцене, выйдя из суда, героиня Чуриковой говорит взрослому сыну: «Сейчас мы пойдем с тобой в зоопарк, а потом в планетарий, ладно?», в чем не без сардонической насмешки выражена в момент ставшая болезненной материнская ювенилизация чада. Отец Ивана больше не появится в кадре, но пришлет по почте копье из далеких стран, что так же в ироническом ключе характеризует его в высшей степени.
Режиссер характеризует архетипических героев второго плана едко, но безошибочно. Презирает техническую интеллигенцию, которая это презрение заслужила, в исполнении истеричного профессора-графомана Басилашвили и героя Меньшова неопределенной профессии с беккетовским монологом о дырке в банке. Класс секретарш — женщин тупоумных и недалеких, развратных напоказ (на деле, конечно, нет) и до ужаса одиноких в действительности, любящих ощущать власть над теми, кто еще ниже в должности. Или учительниц литературы советской закалки (собственно, Чурикова), которые отчего-то уверены, что все писатели, чьи произведения входят в школьный канон, были примерами пуританства и прилежания, а не эпикурейцами, гуляками, а часто и наркоманами. Невнятность заключается в том, что, поиздевавшись над ними всласть, режиссер не может удержаться перед тем, чтобы их пожалеть, даровав эту возможность негиперболизированным героям — Ивану, профессорской дочке Кате, с которым у него роман по сюжету, или герою Александра Панкратова-Черного, который в перестроечном кино неизменно являлся воплощением светлой отеческой доброты.
Возможно, поэтому «Курьера» и причислили в последние годы к безусловной классике позднесоветского кинопрома. Он, с одной стороны, должен быть похожим на иные пестрые фильмы своей эпохи с маркой «для молодежи», с другой — на американские фильмы про бунтующих подростков 1960-1970-х годов (рецензенты также активно вспоминают Холдена Колфилда), худо-бедно просочившихся в перестройку до москвичей. С третьей, на кинематограф застоя — как экранизация опубликованной в «Юности» блеклой повестушки режиссера 1982 года, — став ему памятником. А похож фильм на все и сразу, и посему ни на что конкретное. Это такое общее место общих мест.
Шахназаров, конечно, не создает какой-нибудь новый жанр. Просто в случае «Курьера» не подходят темпоральные категории: и конфликт поколений — центральный в фильме — не по сути, конечно, но чисто формально выглядит не как в застойном кино и в то же время не как на Западе, да и, пожалуй, не как в Москве 1986 года: иначе. Потому что дядьки-тетки еще упорно лезут с общественной пользой, а их дети еще их вежливо слушают, не затыкая за пояс, как учат нас «Маленькая Вера» и «Асса». Потому что в 17 лет ни один герой еще никогда не трахался и не пил. И если вспомнить о сравнениях с пресловутыми американскими фильмами про подростков, — наконец, потому что традиция жить с родителями хотя бы до свадьбы, порожденная тотальной нехваткой жилья на человеческую единицу, заметно меняют картину развития отношений в юношестве, как та развивалась бы в американском и европейском кино.
В таком случае напор на приметы времени года выпуска на экраны, пожалуй, излишен. Фиксация на скейтерах и панках из кафе-мороженого и эффектный брейк-данс в финале — так и вовсе не оправданы драматургически: ведь герой не относится к субкультурам, цайтгайстным для 1986 года. А Эдуарду Артемьеву вообще нельзя было поручать писать электронную тему: что в михалковской «Родне», что здесь его музыка, сыгранная на поливоксе по ощущениям, одномерна и звучит вопиюще несовременно.
За этим рассуждением должно последовать разрушение одного из мифов об этом, безусловно, занятном фильме. Главный герой «Курьера» — никакой не новый человек новой политической реальности (и уж точно не тот, кто ее разрушит своими выходками), а одинокий гость в абстрактном позднесоветском мире. Вечный человеческий тип, а не персонализация эпохи и поколения — в меру дерзкий неприспособыш, которому везде крышка, не обладающий талантами, кроме своей чуткости к фальши.
Как и первый кадр, чрезвычайно удачен оказался тут и последний, оправдывающий даже назойливость «примет времени»: безразличный взгляд Ивана в сторону демобилизованного солдата, жалкого и покоцанного. Очевидно, он возвращается в отчий дом из Афганистана, куда через считанные месяцы попадет и главный герой, просто-напросто потому что поленился отмазываться от армии.