77-й Венецианский кинофестиваль открылся на полусогнутых от страха ногах. Много суеты и лишней жестикуляции — мало действенных мер. Каждый второй критик может оказаться больным — коронавирусом или из-за конкурсной программы.
Главный фильм пока — получасовая короткометражка «Человеческий голос» Педро Альмодовара. Очень вольная, как объявлено самим режиссером на титрах, экранизация одноименной пьесы Жана Кокто 1932 года, которая сперва прикидывается фотосессией для издательского дома Condé Nast времен Александра Либермана, а затем набирает метафорическую глубину и драматургическую высоту. Timeless beauty Тильда Суинтон ожидаемо (даже привычно) хороша. Все ей к лицу: и трикотажный брючный ансамбль Хайдер Аккерманн, и платья Демны Гвасалии, подобострастно склоняющегося перед призраком непревзойденного Кристобаля Баленсиаги. Тильда, чье имя уже давно означающее, а лицо — означаемое, — муза наших любимцев, мечется близко к тексту и по стопам всех товарок, когда-либо разыгрывавших драму сугубо женского старения и одиночества. Тоска, гнев, отчаяние, дожитие. Четыре стадии женщины за пятьдесят, которую уже никогда не примет в свои объятья большой город — неважно Париж или Мадрид, — не одарит ни любовью, ни сексом.
Эксцентричная героиня Суинтон сначала приобретает в чопорной скобяной лавке, больше смахивающей на оружейный магазин, изящный аккуратный топорик — чтобы помнили, чтобы знали, чем чревато расставание с дамой на грани нервного срыва. Затем пытается покончить с собой, ведь мир не разжалобишь личными драмами. Затем долго прощается в телефонном разговоре с тенью от идеи — счастье можно помыслить, но его, как мы помним, не существует.
Альмодовар, переболев чумой 2020 года, снял «Человеческий голос» сразу после отмены карантина. Сжигая мосты с прошлым Тильда, вроде бы рушит стены, отделявшие от будущего погрязшее за время пандемии в параноидальных страхах человечество.
«Встань и иди, твоя вера в красоту спасет тебя, самоизоляция — в голове, нет смерти для эстета», — как бы призывает зрителя Альмодовар. Но просится и иное прочтение. Оставь надежду всяк живущий, сдайся перед неотвратимым, умри. Ни Пуленк, ни Кокто, ни Дрис ван Нотен, ни Артемизия Джентилески от энтропии не спасут. Сколько бы ты ни выстраивал вокруг себя этот утонченный, полный референсов и реверансов декорум, в вечность заходят по одиночке, неважно, что на путнике — Шанель или масс-маркет no name.
«Все, что было так значимо для меня — кино, мода, живопись, театр и поэзия — оказалось мертвому припарки», — сокрушается мастер. За строчкой или кадром от небытия не спрячешься. А так хотелось преподать урок стоицизма, увы.
Примерно о том же, но в пошлых выражениях, повествует Николь Гарсия. Ее новый опус «Любовники» — образец французского кино, по которому мы совсем не скучали. Стэйси Мартин, зарекомендовавшая себя большой актрисой у Триера, бездарно разбазаривает выданные датчанином авансы. В «Любовниках» она изображает почти такую же одержимость не тем парнем, как в «Нас не догонят» (на место Тахара Рахима заступил крайне неубедительный в роли пушера Пьер Нинэ). Оплакав обернувшуюся криминалом страсть, Мартин находит утешение в браке с успешным страховым агентом Бенуа Мажимелем — его давно уже не узнать, ведь он тоже растратил заработанный благодаря Ханеке капитал на пагубные привычки. Из Парижа действие переползает на пляжи Маврикия, а потом в заснеженную Женеву. Гарсия, в молодости снимавшаяся в паре трансгрессивных картин, памятует, что секс рифмуется со страхом, а либертинаж с левой идеей, но не выводит свой фильм на критику старого доброго буржуазного уклада или новой злой пуританской этики. «Любовники» смотрятся, как триумф режиссерского безволия и парад сценарных клише.
Наконец, «Камо грядеши, Аида» боснийской авторки Ясмилы Жбанич — и вовсе неприличная для основного конкурса картина о геноциде 1995 года в Сребренице. Безжалостные убийцы стреляют, беззащитные жертвы умирают, беспомощные миротворцы молчат, дети орут, женщины плачут, кровь льется по земле, слезы бегут по щекам, сербам гореть в аду, боснийцам пребывать в раю, кино многое стерпит. Понятно, что ни один фестиваль не обходится без подобных, восстанавливающих историческую справедливость высказываний, но в 2020-м, продемонстрировавшем абсолютную относительность всего сущего, от кинематографистов ждешь не упоения собственной правотой, а растерянности перед полной неопределенностью. Мир споткнулся, куда же вы направляетесь семимильными шагами, как ни в чем не бывало?