Борис Барабанов поговорил с Даниилом Бродом и Денисом Агафоновым из группы Pompeya об их новом альбоме Bingo и об умении писать музыку так, словно в мире нет эпидемий и катаклизмов, а есть только живые изгороди.
Любой альбом группы Pompeya, в том числе и новый, оставляет у меня ощущение лета, правда, немного прохладного. Это беззаботная среда, на которой мировые катаклизмы никак не отражаются. Я вам завидую: у вас на дворе всегда примерно 1984 год — те же инструменты, тот же темп песен, тот же воздух.
Даниил: А какие эпидемии были 1984 году? Нам срочно нужно вспомнить какую-нибудь ретроэпидемию.
Наверняка была какая-нибудь. Но тогда к этому по-другому относились. Измеряли температуру, и если была высокая — принимали аспирин.
Даниил: В каком-то смысле ты прав.
Была эпидемия «новой волны» и синтипопа, это точно… Я вот вчера послушал новый альбом The Killers. Знаете, это тоже не самая революционная группа, на баррикады никого не зовет. Но в альбоме есть ощущение сегодняшнего дня, ощущение движения. А группа Pompeya где была десять лет назад, там и осталась.
Даниил: Мне тоже очень понравился альбом The Killers, и именно тем, что они углубились в 1980-е. Они это сделали на более мейнстримовом уровне. А мы все-таки DIY-группа. Если говорить о том, что Pompeya не замечает происходящего вокруг, то разве само написание музыки не есть способ не замечать каких-то ужасающих вещей, которые нас окружают? И ты знаешь, десять лет назад мы рассуждали так же.
Денис: Я бы не сказал, что мы их не замечаем, еще как замечаем. Просто у нас нет достаточного количества инструментов, чтобы эту повестку дня так лихо обрабатывать, как это делают группы, зовущие на баррикады.
Конечно, я ни в коем случае не считаю, что вам нужно все бросить и начать писать песни для маршей протеста, но даже в музыке самых мирных артистов сейчас слышна тревога, она туда просачивается. А вы выстроили вокруг себя непроницаемый барьер.
Денис: Видимо, такой у нас иммунитет. Я не знаю, откуда он взялся. Может быть, это характерно в целом для нашего поколения — рожденных в 1980-е. Может быть, виновата музыка, которую мы сами слушали.
Даниил: Знаете, вокруг некоторых домов в Лос-Анджелесе ставят не заборы, а замысловатую живую изгородь. Так и барьер, который отгораживает группу Pompeya от мира, очень легко ломается, потому что сделан, можно сказать, из цветов.
Денис: Даже среди самых агрессивно настроенных людей мало найдется тех, кто захочет растоптать эти цветы без всякой причины.
Вероятность того, что это произойдет, сейчас гораздо больше, причем и в LA, и в Москве. Знаете, у музыкантов раньше был такой тезис: «Мы должны дать людям немного радости в этом сложном мире, чтобы было куда сбежать от суеты». Но это было в хорошие времена, когда мы еще не знали, что такое BLM, что такое подавление протестов в Беларуси или пандемия коронавируса. Есть вещи, от которых не спрячешься.
Даниил: Сейчас я расскажу, как у нас это получилось. Во время нашей последней поездки в LA на домашней студии у нашего друга мы записали инструментальные партии этого альбома. А вся остальная работа — создание текстов и вокальных аранжировок, запись дополнительных партий синтезаторов — была сделана в России во время локдауна. Мы работали над альбомом в Подмосковье, в доме нашего друга-скульптора. Весь третий этаж его дома был отдан нам. Мы оборудовали там домашнюю студию. У нас получилось такое классическое лето в деревне у бабушки. Знаете, когда 2,5–3 месяца ты вообще не видишь города. У меня давно такого не было. Люди говорят, что у них лето пропало, а я наслаждался. Мы ходили на речку, жарили шашлыки и каждый день делали что-то для альбома. Конечно, мы не могли совсем не испытывать страха и не паниковать. И в вечерних беседах неизбежно возникала эта тема: что делать, когда мы все заболеем? Что нас ждет, когда все закончится? Но тот факт, что нам нужно было заканчивать альбом, перетягивал все внимание на себя. И я даже не заметил, когда локдаун закончился. Мы отправили альбом в LA на сведение, вернулись в Москву, стали готовиться к релизу — в общем, мы настолько ушли в работу, что она сама отгородила нас от излишних волнений. Когда ты говоришь, что сейчас вот эта формула музыки как побега не работает, я могу ответить: если мы так делаем, значит, она работает. Может быть, в мире все же должны остаться артисты, не грузящие вас информацией, которую вы и так потребляете 24 часа в сутки.
Денис: И это мы с вами говорили исключительно о музыке. Но если препарировать лирику Даниила, то там можно много чего найти. Если не BLM и события в Беларуси, то экзистенциальный поиск личности — точно.
А можно подробнее?
Даниил: Какая-то часть альбома стала рефлексией по поводу нашего разрыва с рекорд-лейблом и превращения в DIY-группу. В самом первом треке, Traditional Values, мы прощаемся с иллюзиями. В каких-то песнях есть ностальгия по поводу прошедшей декады. В Youngsters And Sailors (Y&S) вспоминаем время, когда мы начинали. Кто-то может примерить ее на себя и вспомнить, как он сам проводил время десять, а то и двадцать лет назад. В песне Awful можно даже найти отражение беспорядков, которые были в Америке в этом году. Песня I’m On My Own повествует об изоляции, но это творческая изоляция. Человек, который занимается скульптурой, живописью или сочинением музыки, в принципе, постоянно изолирован. Знаете, есть этот знаменитый мем «музыкант до локдауна — музыкант во время локдауна», где на двух одинаковых картинках человек за пультом. В интервью музыкантов часто можно встретить эту мысль: «Для меня не особо что-либо изменилось». Когда в это состояние погружается весь мир, ты думаешь: «У-у, а это довольно-таки стремно!» Но самому тебе, вообще-то, в этом состоянии комфортно. Между турами мы так и проводим свое время.
А туры еще неизвестно когда вернутся.
Даниил: Наверное, в следующем году. Но это если говорить о зарубежных гастролях. В Москве, как ни странно, в этом смысле больше свободы. Допустим, в Лос-Анджелесе до сих пор все закрыто. А в Москве и рейвы проходят, и бары работают. И 4 сентября у нас в клубе Gipsy презентация альбома. В итоге мы даже находимся не в самом плохом положении. Но если все будет развиваться по худшему сценарию и все опять закроется, что ж, будем придумывать что-то новое. Просто продолжим писать песни. Поливать свою живую изгородь.
Вы говорили о начале прошедшей декады. Сцена тогда была совсем другая. Была целая волна инди-групп, которые пели по-английски. С тех пор многие из них целиком или частично перешли на русский и заиграли другую музыку. Как вам удается оставаться верными своей формуле?
Даниил: Если брать самое начало нашей карьеры, 2006 год, то никакой такой сцены не было. Все вокруг пели как раз по-русски. И буквально несколько групп предпринимали попытки вырваться за пределы нашего рынка. Кто-то записывался в Риге, кто-то ехал на гастроли в Финляндию. Моду на английский язык создали считанные артисты, у каждого из которых появилась своя преданная аудитория. Но они не могли поделиться ею с другими группами. У них, по большому счету, не было ничего общего, кроме языка. Это не было трендом. Тренд — это рэп. Или то, что у тебя под окнами орут. Это когда каждый новый артист внутри этой моды воспроизводит конкретный саунд. В случае с нашими группами того поколения каждая из них была скорее бутиковой историей. И остается таковой. Я хочу вам сказать, что если бы у поклонников Pompeya в России появился запрос на русские тексты, мы бы его почувствовали. Но его нет. И при этом аудитория обновляется. А разговор об английском языке как о средстве коммуникации с интернациональной аудиторией сейчас вообще потерял смысл. Группы Molchat Doma, Ic3peak, Kedr Livansky и Shortparis прекрасно обходятся русским языком. При этом у Imagine Dragons и Hurts самая большая фан-база — в России. У меня есть теория насчет того, откуда могла взяться история о моде на английский язык у инди-групп. Просто был момент, когда редакторам каких-то музыкальных СМИ присылали большое количество демо-записей молодых команд с английскими текстами. Вот они и решили, что есть такая мода. А я ее, допустим, не заметил. Когда мне попадаются демки, я сам обычно отговариваю людей петь на английском: «Вы собираетесь ехать в зарубежный тур? Вы хотите десять лет потратить на строительство международной карьеры?» Откуда эти заявления журналистов типа «задолбали петь по-английски»? Отлично помню, как разные важные люди из шоу-бизнеса говорили нам: «Всё против вас». А мне вот все равно, что против нас.
Денис: Я много мониторю разного рода комментарии, касающиеся нашей группы, и заметил приятную тенденцию: люди стали чаще реагировать на смысл текста, обсуждать его, разбирать. Это сильно отличается от ситуации, которая была десять лет назад. Когда мы в апреле сыграли премьеру песни I’m On My Own, одна девушка написала очень точную рецензию. Я даже удивился, что она в твоем мамбл-пении что-то разобрала и для нее не составило труда расшифровать смысл.
Даниил: У меня не мамбл-пение.
Денис: Это лично мое оценочное мнение.
Спасибо за позитивный комментарий, Денис.
Даниил: У меня есть еще один, он касается Москвы. Когда мы в прошлом году выстраивали тур, я подумал, что Москва — очень удобный хаб для организации гастролей. Из нее удобно лететь и в Нью-Йорк, и в Берлин, и в Пекин. И вообще Москва не особо-то хуже Берлина в этом смысле. Отсюда удобно доставлять музыку по всей планете. Возможно, это достижение последних десяти лет, кстати. Признак развития.
Потенциально мы ничем не хуже Швеции, Новой Зеландии или Австралии, то есть стран, из которых постоянно появляются англоязычные артисты.
По части произношения к Pompeya вопросов нет, а молодые люди действительно стали лучше понимать язык. Просто есть некий стереотип, состоящий в том, что музыкант непременно должен стремиться к господству на своей территории, должен опылять своим творчеством все больше и больше людей. В этом смысле язык является препятствием. Но то же можно сказать и о стиле вашей музыки. Если бы вы были законченными прагматиками, вы бы наверняка играли что-то другое. Однако желание расширять аудиторию, я уверен, все же есть. За счет чего могла бы случиться эта экспансия?
Даниил: Конечно, у нас есть желание, чтобы слушателей было больше. Но не за счет того, что мы будем подстраиваться под какие-либо современные тенденции. Хотя я должен сделать оговорку: у нас все же современная музыка.
Денис: Я думаю, что в идеале музыкальная индустрия должна выталкивать на поверхность хорошие образцы музыки разных жанров. Но это вопрос на два часа разговора. За те же десять лет в этой области тоже имел место прогресс. Но, катаясь по миру, мы понимаем, какие проблемы есть у нас в стране и как даже мы сами, исполняя свою музыку, можем их по чуть-чуть решать.
Даниил: И все же роптать на шоу-бизнес бессмысленно. Каждая музыка получает ровно столько внимания, сколько она заслуживает. Для меня важно, чтобы количество внимания, которое получает музыка Pompeya, было достаточным для того, чтобы мы продолжали этим заниматься. Мы не можем развернуть массовый вкус в свою сторону. Но мы можем найти какое-то количество людей со вкусом, похожим на наш, для которых то, что мы делаем, важно. Сам я современными тенденциями пресыщаюсь, и мне нужен какой-то выход, какая-то отдушина. И думаю, что какое-то количество людей также в ней нуждается.