В кинотеатрах продолжает кусаться «Дракула» Люка Бессона, самый кассовый зарубежный релиз последних лет в российском прокате. О фильме и причинах его успеха рассуждает Антон Фомочкин.
Конец XV века. Пока князь Влад Дракула (Калеб Лэндри Джонс, «Догмен») бил турецкого супостата, шайка иноверцев гнала княжну Элизабет (Зои Блю, «Жесты любви») сквозь снега что сайгака до ближайшего капкана. Дева трагически пала. Влад в отместку обозлился на Бога, объявив, что тот нарушил незыблемый пакт — ведь османа усмиряли во имя Господа, а он Элизабет сберечь не соизволил. Нанизав растерянного епископа на сломанный крест, князь отрекается от Всевышнего и навлекает на себя проклятие — ближайшие четыреста лет приходится маяться от жажды и тоски, высматривая копию любимой в каждой незнакомке.
Однажды обсудить с князем квартирный вопрос в Валахию командируют стряпчего Харкера (Эвен Абид, «Андор»). В Париже того ждет невеста Мина (Блю), едва завидев портрет которой Влад решает женишка запереть, лошадей запрячь, марафет навести и толпу монашек испить, а то с голоду выглядит как столетняя заядлая театралка с пышным начесом, не чета статному аристократу, на которого и должна запасть кармическая возлюбленная.
Эта невыносимая легкость — никогда не взрослеть. После того, как Новая волна разбилась о мелководье и почти все некогда молодые и рассерженные экс-резиденты «Кайе дю синема» (от Годара до Шаброля), вплотную подобравшись к полтиннику, были выброшены на берег, упершись в удушающие пределы своего стиля/вокабуляра взбалмошным залпом фейерверков на день Бастилии (конечно же, из «Любовников с нового моста»), во французском кино вспыхнуло явление не менее незаурядного порядка. В начале восьмидесятых свои правила игры стала навязывать троица пижонов, импульсивное и в чем-то даже истерическое творчество которых потом прозовут Cinéma du look, aka необарокко. Жан-Жак Бенекс, Леос Каракс и Люк Бессон. Три вороных коня опереточного формализма.
Последующие сорок лет доконают каждого по-своему. Бенекса хватит на декаду. В начале девяностых на съемках «IP5: Остров толстокожих» по производственному недосмотру Ив Монтан несколько раз зайдет в ледяную воду, не отогревшись между дублями, подхватит воспаление легких и через сутки после финальной смены умрет от инфаркта. Травмированный чувством вины Бенекс — вымысел и реальность повторили друг друга: в кульминации фильма написанный для иконического шансонье герой умирает точно так же, как впоследствии и сам Монтан, — возьмет многолетний перерыв, невпопад вернется после миллениума лишь на одну замогильную комедию, увязнет в комфортной документалистике и уйдет из жизни в 22-м году. Каракс, в свою очередь, попеременно после «Любовников с нового моста» (1991) и «Полы Х» (1999) тоже начнет брать долгосрочные перерывы, станет мрачнее тучи и в своей запойной рефлексии на грандиозно-минорной «Аннетт» доведет себя до режима душевного селфхарма.
Не без заминок все эти годы будет работать за себя и того парня лишь Бессон. Человек, чей упрочившийся на седьмом десятке инфантилизм — не симптоматика запущенного синдрома Питера Пэна, а чувственное проклятие на манер того, что вынудило здешнего Дракулу четыре века изнывать от любовной тоски. Сколько бы режиссер ни кокетничал, что взял томик Брэма Стокера путем примерки значимых поп-культурных атрибутов (от металлических скоб на высоком лбу Франкенштейна до двууголки Наполеона) на артиста Лэндри Джонса, романтико-ревизионистскую тень зубастого румынского графа, он наверняка приметил, глядя именно на свое отражение в изъеденном патиной зеркале.
Привычно мир Бессона — походная сумка, собранная в долгое пятиминутное путешествие от двери на заднем дворе до домика на дереве. В нее входят несколько приключенческих томиков Валериана. Готическая (или просто остросюжетная) взрослая книжка на манер того же «Дракулы». Скетчбук с бестиарием выдуманных чудинок. Вырезка из ежедневной газеты с отцовскими шутками (If it's «Godunov» for you, it's «good enough» for me). Действующая рогатка. Деревянный муляж-пистолет, чтобы отстреливаться от мысленных врагов на лужайке. Очки для плавания, оставшиеся в сумке на дне еще с последней тренировки. И портрет очередной музы в оправе медальона-сердца. Персонажи Бессона от него неотделимы, поэтому экранный Влад ll также чтит домик на дереве в виде одичавшего трансильванского замка что Корбен Далас из «Пятого элемента» свою каморку-квартиру. Одна беда, такой досуг предполагает заунывное одиночество, а значит, впереди путешествие. Там, по канону, и любовь. И приключение. И мир наверняка придется спасти: большой (планетарный) или же малый (персональный, в этом случае — душу или ее остатки, если поскрести по сусекам вековой дряхлости).
Нетленность Дракулы в новой версии проблема скорее поэтического толка, нежели предполагает стокеровский канон. Все привычные для себя лейтмотивы, из которых Бессон сшивает Владу ll нарядное платье, теряются в потьмах вечности. Бессмертие сродни морской пучине, к которой режиссер стремился смолоду, но потерял возможность быть дайвером из-за несчастного случая. Неслучайно в «Голубой бездне», поэтической нетленке про дуэль двух завороженных и упрямых ныряльщиков, которые самозабвенно стремятся уйти на такую глубину, что не сдюжит ни одно хрупкое тело, девушку главного героя играет Розанна Аркетт, мама Зои Блю. Тот фильм также был про разделенные любовь и бесконечность, потому что вместе им никак нельзя — упоительного понемножку.
Только вот Влад ll никак не может утонуть, опускаясь даже в самые кромешные впадины своей небренности. Для этого-то Бессону и нужен Лэндри Джонс, не артист, а перформер, ранее манифестировавший в «Догмэне» (2023) триумф витальности над немобильным телом-тростинкой, набирающим мощь лишь при эстрадных травести-преображениях. В «Дракуле» есть сцена, когда, отчаявшись, Влад начинает систематически сигать из окна высокой башни. Вероятно, в любом другом исполнении эпизод не был бы обделен комизмом, но Джонс делает первый шаг с подоконника, лучась невесомой эйфорией, а после, хромая и держась за селезенку, упрямо продолжает подниматься на верхотуру. Он плачет, но что его слезы? Рухнут в сугроб ледышкой, смешавшись со снегом. То же и тело. Опускаясь на бывшее супружеское ложе с лакуной — аккуратно разложенным платьем Элизабет, дрожащий и ободранный герой весит примерно столько же. Ничего.
Персонажи Бессона, сколь бы взрослы они ни были, стоит им полюбить, обращаются в ненасытных подростков. Жадно кусают губы друг друга. Дерутся подушками. Купаются в перьях. Едят руками. И неуемно обжимаются по углам. Режиссер привычно работает в диапазоне крайностей. Потому подменяющий Ван Хельсинга специалист по вампирам, которого играет Кристоф Вальц («Бесславные ублюдки») — готовый пригубить красного полусухого, сидя на церковной скамье эксцентрик, до проповедного пафоса мрачнеющий, когда настает черед усмирять Влада. Однако, при всех чувственных императивах, Бессон остается одним из самых видных современных амбассадоров кэмпа, поэтому ода метемпсихозу (aka реинкарнации) у него то и дело напоминает ярмарочный балаган с экзальтированно манкими вампирессами (Матильда де Анджелис), неуклюжими ручными гаргульями и прочими готическими прибаутками.
Конечно, к финальной трети постановщик начинает плутать в трех румынских соснах, и в кульминационной возне воображение Бессона бледнеет так же, как шея очередной застигнутой оголодавшим Владом девицы. Но он все равно остается единственным в своем роде наглым мальчишкой-фантазером, который часами может показывать тебе свои рисунки, искренне полагая, что ничего интереснее ты в своей жизни не видел.
Так почему же «Дракула» в России собрал в два раза больше, чем в родной Франции (да и вообще любой другой отдельно взятой стране мира)?
Расхожая шутка о том, что «он искал ее четыреста лет, а нынешние парни ленятся выйти из дома», лишь отражение консенсуса женского коллективного бессознательного. Тогда как сцена постпарфюмерных (герой выводит универсальный аромат для приманки) хождений Влада по светским балам и эпохам смонтирована так ловко, что легко может сменить барочную партитуру Дэнни Эльфмана на Dinner Билли Айлиш.
Впрочем, все куда сложнее: для нескольких поколений, неотъемлемой частью культурологического ДНК которых является мультипасс из «Пятого элемента», фильмы Бессона, как бы он ни старел, остаются чем-то родным и эстетически знакомым, сродни окрыляющему дежавю, которое будоражит Влада при очной встрече с Миной. Этот (дис)баланс китча и сентиментального, гипертрофированного и трагичного, то, что способно раздражать нынешних снобов, но без проблем считываться массами, когда-то до дрожи грустившими при виде Матильды (в финале «Леона») бережно сажавшей аглаонему в школьном саду.
В конце концов, кому еще снимать фильм про Дракулу сквозь призму La Vie en Rose, как не человеку, оставившему едва только спасших человечество Лилу и Корбена («Пятый элемент») миловаться в тесной регенеративной капсуле. И пусть весь мир подождет, а Бог простит когда будет нужно.
А может, дело в том, что именно героям Бессона, будто бы всегда были присущи знакомые нам всем и неописуемые для иностранцев состояния: «в сердцах» и «с горя».