Лощеный новатор замогильных дел Карш (Венсан Кассель) предлагает своим не менее респектабельным клиентам элитарно-погребальную онлайн-услугу: помимо традиционного захоронения их близких на частном хай-тек-кладбище, предоставляет возможность понаблюдать за процессом разложения тела в разрешении 8K. Взволнованные покупатели рассматривают это вуайерство как своеобразную форму продления коннекта с ушедшими близкими (в наличии даже мобильное приложение, чтобы следить не выходя из дома), поэтому спрос среди богатеев, шизанутых на теме утешительного контроля (даже после смерти), стабильно растет. Однако, кроме финансовых потоков, все остальные приходящие вибрации в жизни Карша — удушающий минус вайб, досаждающий в образово-геометричном мире окружающего люкса.
На костях его драгоценной супруги Бекки (Дайан Крюгер), ушедшей из жизни четыре года назад, всходят полипы неведомого происхождения. Могилу благоверной под покровом ночи оскверняют вместе с десятком надгробий по соседству. Расследование вандализма ведет к радикалам со всего света — поди разберись, в какую часть глобуса ткнуть пальцем, чтобы найти виновных. Стоматолог, и тот твердит, что горе ослабляет зубы, так что перспективы у Карша незавидные. В любви тоже отчаянно не везет, на вдовствующем асексуальном фронте — без перемен.
По методике Карша умерших оборачивают в высокотехнологичный саван, наученный сканировать останки в ультракачестве 3D-модели. «Не могу оставить ее одну, не зная, что там происходит», — сокрушается герой, объясняя тем самым свою упрямую привычку мониторить приложение на предмет покоя Бекки. Естественно, на земельном участке уже прибережено место рядом, а пока Карш продолжает ревновать, разведывая инфу про «того самого» главного бывшего супруги, который, по совпадению, выступал еще и ее лечащим доктором в борьбе с фатальным недугом. Может, здесь-то и раскроется врачебный заговор, связанный с неопознанными костными наростами? Или же дело в банальной измене… В этом обсессивном нюансе таится один из наиболее любопытных в карьере Кроненберга неразрешимых конфликтов между деформациями тела и души, который считает далеко не каждый интертекстуальный рентген.
Именующий себя атеистом Карш (пусть и воспитанный в православии, спасибо белорусскому детству) вынужденно похоронил, а не кремировал Бекку из-за иудейских традиций, которым та оставалась верна. Лишь при соблюдении этого обряда душа, лелеющая свою оболочку и не желающая ее покидать, мирно попрощается с материальным миром и вознесется. Но что же на самом деле обернуто в эту инновационную сен-лорановскую (модный дом спонсировал фильм и, соответственно, одел всех в кадре) парчу? Для прохожих — кости как кости. Для Карша — олицетворение всего хрупкого, что он до последнего бережно сжимал в ладонях, пытаясь заниматься любовью с угасающей Беккой. Но не душа ли (нечто сущностное, ушедшее), которую тот отрицает, и есть первопричина этого благоговения? Даже в кошмарах, будучи погребенным в земельном отсеке «за стенкой», Бекка мерещится герою ни много ни мало проекцией прямой цитаты картины «Тела мертвого Христа» Ганса Гольбейна. Но единственная возможность для него отринуть смирение — продолжить фантомное существование супруги при помощи бестолковых детективных игрищ, связанных с внезапным исчезновением ее экс-бойфренда.
Скорбь Карша что светлячок мерцающий у потускневшего лица Бекки. Сам сновидческий лик героини пока еще отдаленно напоминает Дайан Крюгер, а значит, спроецирован из воспоминаний. Перестать зависеть от мертвых и отпустить ее — оставить в темноте и больше не возвращаться туда, даже задремав в кресле дантиста. Ведь любил он нечто большее: тайну, личность и плоть, которую на птичьем языке отношений сам наделял высшей ценностью несовершенства — левая грудь Бекки необъяснимо нравилась Каршу больше правой. Как настоящий романтик (стесняющийся своей сентиментальности), Кроненберг в своем фильме мнимо подпускает зрителя слишком близко в своем рефлексивном размышлении о природе горя — режиссер также похоронил супругу и тяжело это принял.
Может показаться, что в приступе эмоционального эксгибиционизма он сам примерил пресловутый саван, как это в одной из сцен делает Карш. Но так легко в себе не разберешься — только просветишь внутренности и слегка облучишься. Для того чтобы обманным маневром отвлечь нас от всей этой чуткой лирики, полной нежности к ретроспективным тисканиям героя с усеянной шрамами супругой, автору достаточно едва различимой сардонической ухмылки. Но специфика Кроненберга всегда была в том, что аудитория привыкла не замечать за аттракционами физических трансформаций его издевательское чувство юмора (категории пост-пост-мета-мета-мортем), принимая все остроты за политико-экономическую абракадабру. Когда в руки к Каршу попадает видео, где аноним молотит по электронным плитам, есть секундное движение, напоминающее выпад обидчивого карапуза. Хулиган напоследок пинает камешек. Тот никуда не летит, да и делает он это вполсилы, но акцентированно рассерженно. С той же прытью продуманного погрома Кроненберг почти два часа водит за нос, объясняя, что конспирология в наши дни стала оправданием не только Танатоса, но и Эроса.
В «Саване» больше треплются, нежели рискуют. Вспоминают китайские спецслужбы, русских хакеров, трекеры для слежения, руны и скандинавские серверы. Все дороги (на словах) ведут в Рейкьявик, но дальше собственного района и ближайшего парка Карш старается не высовываться. Окружающие также склонны искать в реальности подвох (в ином случае возбуждаясь от составления теорий), то и дело вовлекая героя в эти игры. Если вынести всю насмешливую мнительность (которая обычно и придает веса нашим беспорядочным будням), останется драмеди об одиноком мужчине, пытающемся вернуться в мир секса и отношений после долгого перерыва. Ходит на свидания — и по глупости зовет женщину в ресторан при своем кладбище. Рефлексирует на тему своих навыков обольщения. Оказывается на распутье, выбирая из трех потенциальных увлечений. Пикми-ИИ с голосом Бекки. Близняшкой покойной супруги Терри (Дайан Крюгер). И незрячей будущей вдовы (Сандрин Холт) увядающего венгерского бизнесмена-новатора. Тактильность последней и пробуждает в Карше что-то настоящее. Возможность разделить горе до самого конца — ведь живые должны быть с живыми, даже продолжая любить мертвых. Зачем прятаться от мира в саване, если можно сделать это в объятиях?