«Легкий путь — это не мое». Интервью с хореографом и худруком театра «Фора» Аленой Захезиной

Какие вы прошли испытание, прежде чем стать «Форой»? 

Наша команда была образована в 2000 году. Мы дети 80-х, учились в конце 90-х, и это была совсем другая страна, совсем другое общество — танцевальное в том числе. И мы, имея профессиональное образование (педагогов-хореографов), не знали такого предмета, как контемпорари, да и вообще каких-либо видов современного танца. Мы обучались только академическим видам. А потом мир очень изменился, и нам пришлось в нем адаптироваться. А адаптироваться способны только люди очень сильные. 

Мы то поколение, которое родилось в СССР, мы носили октябрятские значки и пионерские галстуки, мы познали, что такое перестройка, что такое талоны, когда в магазинах ничего нет. Потом появились все эти «сникерсы», вкладыши из жвачки Love is. Затем пейджеры, айфоны и соцсети. На нашем веку было такое количество перемен, что и от этого, мне кажется, команда наша отличается особой стойкостью. Стойкостью духа, стойкостью характера (и даже психики). А также умением ставить перед собой цели и жаждой до них дойти. 

В одном из интервью вы сравнили театр с церковью. Когда вы впервые почувствовали его сакральность? 

Не помню, кто это говорил (Александр Гордон. — Прим. SRSLY), но фильм, спектакль и вообще любое произведение искусства — это всегда либо проповедь, либо исповедь. Особенно это касается режиссерской стези. Так как свои спектакли я полностью создаю сама, соответственно, говорю о том, что меня каким-либо образом волнует, и волнует сильно. А волнует только то, что задевает душу. И поэтому ты всегда хочешь донести свой обретенный опыт, поделиться им, обернуть его в исповедь, то есть в очень откровенный рассказ о том, что с тобой было. Потому что несильная эмоция особо не требует высказывания, она не дзынькает внутри, чтобы быть высказанной. Параллельно с этим, когда ты выражаешь свой опыт в виде исповеди, эмоция автоматически становится проповедью. Ведь ты рассказываешь о происшествиях своей души, ее росте, развитии или изломе. Этим и обучаешь, как бы проповедуешь для зрителя. 

Когда вы впервые почувствовали себя проводником? 

Я не чувствую себя проводником. Но, предполагая, что вы имеете в виду, скажу: иногда у меня такое бывает — я не могу что-то дожать в спектакле, в сцене, в сценарии. И в какой-то момент времени оно вдруг само делается. И я понимаю, что не приложила к этому никаких усилий. Не знаю, как объяснить… Это ощущение, как будто это сделала не я. Наверное, об этом чувстве вы спрашиваете… Так у меня действительно было. 

Что сегодня отражает театр? Может быть, какие-то общественные пороки?

Это будет мое субъективное мнение, потому что я не могу говорить за всех… Мне кажется, сложнее всего зритель настраивается и идет в театр на переживания и сложные размышления. Часто люди просто не прочь поразвлечься. И это естественно: возможно, в противовес тому, что сейчас происходит в мире, это как раз и хорошо — хотя бы в театре можно немного расслабиться и улыбнуться, отвлечься и так далее. 

Что касается пороков… Все последние спектакли, которые я смотрела, например, «Войну и мир» по Толстому, — никакого нового порока общества не отражают, потому что люди во все времена одинаковые. И, по большому счету, Шекспир все возможные сюжеты уже написал. Все возможные пороки обличил. И все, что делается в театре, это та или иная интерпретация его сюжетов. Что говорит о том, что человеческая природа, психика, эго — все точно такое же. 

И все же думаю, что театр сейчас очень хорошо развивается. Люди, хоть и стремятся к развлечениям, уже чуть ими пресытились — всем этим бесконечным скроллингом лент соцсетей, тиктоком и так далее. Они все чаще хотят глубже вникать в разное, хотят сложного, хотят думать глубоко. Я вижу и чувствую эту тенденцию, и мне она нравится.

У обычного человека тело — лакмусовая бумажка состояния. И оно подает сигналы, если что-то идет не так. Как обстоят дела у танцовщиков? 

Конечно, у них это усилено троекратно. С одной стороны. С другой — происходит ровно то же, что и у всех остальных людей. Просто танцовщики более чувствительны к таким проявлениям. Для них тело — инструмент, который очень много используется, через который много говорится, через который собственная душа транслируется. Какие-то сигналы подсказывают через него ярче и сильнее, чем людям, которые не работают телом.

И как только кто-то в нашей команде травмируется — ушиб, растяжение или, не дай Бог, что-то серьезное, первое, что я делаю, — смотрю психосоматику. Читаю об этом и думаю, почему дано именно это, и уже с конкретными вещами работаю.

Как обычно у вас происходит выбор музыкального материала? 

На самом деле, меня очень много и часто критикуют за выбор музыкального материала. То он недостаточно глубокий, то он недостаточно классический, то он недостаточно одноплановый, то он недостаточно какой-то еще. Это происходит постоянно, на каждом спектакле. Честно сказать, я вначале расстраивалась из-за этого очень и переживала. И даже более того — пробовала заставить себя включить какую-нибудь длинную сонату и попробовать сделать что-то под нее. Но это насилие. Не лежит у меня душа к этому. 

У меня другой бэкграунд как у хореографа, я из другого времени. Поэтому в какой-то момент я поняла: у меня не получится делать так, чтобы угождать кому-то, слушать мнение любого человека или даже очень уважаемого критика о том, какой, как ему кажется, должна быть музыка. Я могу действовать, отталкиваясь только от себя. И музыку всегда выбираю как обычный человек — у меня внутри должно что-то екнуть. Но я не просто ее выбираю — мол, нравится мне эта музыка, и все. Есть сценарий, есть определенная сцена или определенная мизансцена, во время которой я хотела бы, чтобы зритель что-то испытал. Вот исходя из этого и делается подбор музыки. И если я испытала нужную эмоцию или чувство, понимая, какая будет сцена, слыша эту музыку, значит, и зритель испытает то же. Вот тогда я оставляю эту композицию для спектакля. Но если сократить до сути, то я выбираю только ту музыку, которая нравится мне самой.

Сколько раз вы делали то, что другие назвали бы невозможным? 

Такого в нашей жизни случалось очень много. У нас был спектакль «Зоя» (2019). И по сюжету в конце я хотела открыть на авансцене огромную пепельно-розовую розу. И решила, что диаметр у нее будет девять метров. Когда мы стали раздумывать, как ее сделать, то пошли к декораторам, которые работали в театрах у нас в Екатеринбурге. Показали наброски. Нам сказали — нет. Такую идею, вот именно так раскрыть, как мы хотели, — не реализовать. Роза должна была повторять естественный цветок и для зрителя выглядеть так, словно настоящий цветок распускается. Эту задумку можно реализовать только в диаметре три метра. В девяти, сказали они, — невозможно. А у меня такой характер, если прозвучало «невозможно», значит, я точно это сделаю. И мы сделали! В «Зое», в последней сцене, у нас открывается цветок. Диаметром девять метров.

Кто и что сформировало вас и ваш характер? 

Ох, это ответ на трое суток… Но если кратко, то меня сформировали мои учителя. В первую очередь — мои родители. Затем люди, которые попались мне по дороге, — мои тренеры, первые преподаватели и моя команда. На самом деле, «Фора», наверное, на сегодняшний день (после родителей) в наибольшей степени выстроила меня как личность, как творца, как человека, как артиста. Еще я бы добавила к этому ошибки. 

А какие события сильно повлияли на вас? 

Больше всего меня изменила смерть мамы и папы, выбор своей профессии, когда я в 15 лет решила, что буду заниматься танцем, и пошла учиться на хореографа. Моя первая депрессия. И, конечно, создание команды своей, «Форы», в 2000 году. Наш первый спектакль. 

Вначале мы занимались шоу-бизнесом. Это был жанр танцевальных миниатюр, 3–4-минутные танцы. Как и все коллективы в то время, мы выступали на Днях города, Днях молодежи, корпоративах. Но мы выделялись из всех команд Екатеринбурга, потому что наши миниатюры отличались сюжетностью, особыми образами, большим количеством реквизита, плюс костюм был частью представления, а не просто красивой одеждой. Несмотря на все это, в этом жанре мне было очень тесно: я понимала, что шоу — это место, где всегда есть потолок. Мы выступали перед публикой, которая ест или пьет... Но, конечно, невозможно наполнить людей, которые едят котлеты и салат, какими-то смыслами и чувствами, пока они пережевывают эту пищу. Мы пробыли в шоу-бизнесе 15 лет и заняли очень крутую нишу. Я абсолютно не стыжусь данного этапа нашей жизни. 

Мне хотелось перепрошить себя, отказаться от всего прошлого и полностью уйти в искусство, в театр, где есть черная коробка, нет никакой еды, а люди в темноте смотрят только на сцену и готовы воспринимать смыслы. И это желание оказалось в моей судьбе ключевым. Я хотела состариться по-другому. Например, как Алиса Фрейндлих. А для этого нужно было идти в театр. Я жаждала эту бесконечную бездну постичь, хотя искусство и не имеет пределов. Поэтому в 2015 году было принято решение полностью отказаться от всех коммерческих выступлений и сделать свой первый полномасштабный часовой спектакль в театре. Это далось мне и моей команде нечеловеческими усилиями. Была и первая седина, и первые диагнозы. Но это решение все изменило, всю мою жизнь. С каждым годом работы в театре я стала меняться как личность, стали меняться мои взгляды. Я уже не делала что-то для развлечения, под жаркое, а создавала вещи, способные изменить людей, сделать их жизнь лучше, радостнее. Мой первый «полнометражный» спектакль «Стол» (2015) стал одним из главных событий в моей жизни.

Вы сказали, что стареть на сцене — это красиво. Не боитесь старости? 

В большей степени — нет. Я равняюсь на женщин и мужчин в очень преклонном возрасте, наблюдаю за тем, как они жили или живут, как они разговаривают, и это совершенно уничтожает мой страх. Единственное, что пугает, пожалуй, если будет подводить тело. Но я верю, что нами прежде всего правит дух, и я вкладываюсь в свой дух. Если будет он сильным, то он будет управлять телом, а не наоборот. Поэтому нет. Старости я не боюсь. 

Какой вы представляете саму себя через 20–30 лет?

Больше всего я бы хотела видеть себя спокойной. Может, мне удастся наконец-то — успокоиться, попробовать с легкой улыбкой и постоянным чувством радости передвигаться по этой жизни. И, конечно, я хотела бы быть в профессии до самого последнего дня. Состояться как танцовщица и как актриса таким образом, чтобы на меня было захватывающе смотреть вплоть до моих 95.

Какой видят вас окружающие? И как бы вы сами себя охарактеризовали? 

Окружающие, наверное, видят меня грозной — я часто это про себя слышала. Не знаю, так ли это на самом деле. Может, есть какие-то более проницательные люди, которые смотрят сквозь этот мой фасад и видят там что-то другое, но, наверное, из-за моего сильного характера, даже низкого голоса я действительно немного устрашающе выгляжу. Но сама я бы себя охарактеризовала так: очень замороченная. Я трудно живу, легкий путь это не мое, мне непросто все это дается. 

Приходилось ли вам страдать, чтобы возродиться? 

Все время. Прямо в данный момент. Я вообще не понимаю, как это, и пока не научилась жить без страданий. Я абсолютно выстрадываю каждый спектакль, выстрадываю каждую свою радость. Не знаю, действительно ли это наш ментальный код какой-то, в рамках которого религия и литература прямо, ну, основаны на страдании. И это очень отражается на мне в том числе. Очень хотелось бы научиться иному, может, и в Азию я езжу за этим, чтобы как Будда научиться не привязываться и перестать наконец-то страдать. 

К слову, что вы нашли для себя в Азии? Чему там научились?

Противоположности себе, противоположности своему характеру, своему нраву и образу жизни, мировоззрению, психике, уровню радости, уровню свободы, уровню «запаренности». То, какие они, — полная противоположность того, какой я человек. 

А на другую сторону света еду для того, чтобы там, на закате, в созерцании, хотя бы на десять минут в этом ощутить легкость.

Творческие люди обращают внимание на нюансы. Какие из них вы храните у себя в памяти? 

Я помню, как папа приходил домой раньше остальных, прятался на антресолях, и, когда мы все приходили, он оттуда выпадал. Мама так визжала! И я думала, как простые вещи могут очаровывать, смешить и делать вечер незабываемым. Еще помню, как мама в 80-х годах достала где-то крабьи ноги, и мы варили их в обычной кастрюле с цветочками. Что-то шикарное было в такой простоте. Также я помню, как первый раз приехала на спортивные сборы. Зимой, из снега, мы сели в самолет в куртках, а вышли там, где пальмы и пахнет морем. Это навсегда во мне отпечаталось, и меня всегда сейчас зимой тянет поехать именно туда, где тепло. Резкая перемена погоды на мне всегда очень круто сказывается. А вообще, я всю жизнь обращаю внимание на мелочи, особенно в движениях. Как двигаются дети, как двигаются животные, как двигаются забавные женщины. Обожаю смотреть, как люди на дискотеках танцуют. Это кладезь деталей, мелочей. Смотреть, как человек салат режет, как он в машину садится, как волосы поправляет. Вот из любых этих штучек можно создать целый пласт хореографии. 

Вы верите в судьбу или в себя? 

На эту тему мной сделан целый спектакль, который называется «Майя» (2021). И именно об этом я в нем рассуждаю: нам все уготовано судьбой или мы все-таки на нее влияем? Так вот: ответ я не нашла. Думаю, существует и то и другое. Есть какая-то часть, которая предначертана. Например, какую-то встречу Бог или Вселенная (называйте, как хотите, как вам ближе) программирует, то есть дает шанс встретить человека или попасть в ту или иную ситуацию. А вот что уже потом ты с этим делать будешь — удержишь, потеряешь, приумножишь, — уже зависит от тебя. Поэтому работают и судьба и ты сам. 

Имели ли деньги для вас когда-нибудь значение? Что вы в них вкладываете? 

Имели. И имеют. Я деньги очень уважаю, я с ними дружу, я в них нуждаюсь, они мне очень нравятся, но я не их раб, я бы сказала так. Они дают мне возможности, дают свободу делать то, что мне нравится, дают возможность моей команде создавать симпатичную жизнь, дают мне возможность увидеть закат на другой стороне света и поесть вкусные конфетки до репетиции. Но когда я решила заниматься именно театральным искусством, то никогда не ставила во главу угла желание или смысл заработать деньги. Потому что то, что касается именно театра, здесь так не работает. Если ты идешь сюда за деньгами, ты никогда их здесь не найдешь. Сюда нужно идти за миссией, за призванием, за кайфом, за любовью, за чем угодно. И если ты идешь за этим очень искренне, по-настоящему, тогда деньги сами тебя найдут. 

Осенью 2023-го вы анонсировали книгу «Все тайны Ф». О чем она будет, как она рождалась?

Когда я смотрела на нашу судьбу со стороны, мне казалось, что это были какие-то невероятные вещи, ну просто невероятные. Это настолько... Например, когда мы решили стать католичками все вместе — всей «Форой» сделать переход. Это произошло на реке Иордан, ровно там же, где Иоанн Креститель крестил Иисуса. Это же просто какая-то киношная история, но она абсолютно правдива. И я поняла, что наша жизнь — это такое интересное приключение! Как в книгах Сидни Шелдона, которые я читала в подростковом возрасте и не могла оторваться от описанной в них жизни. Осознала, что мы живем подобную и ее обязательно нужно описать. Ведь читать ее будет так же захватывающе. 

БЛИЦ

Что для вас любовь? 

Любовь — это принять. И смириться с тем, с чем не согласен. Если раскрывать объемно, то здесь я полностью согласна с высказыванием апостола Павла о любви, считаю, что это самая полная, самая емкая, самая настоящая и отзывающаяся у меня формулировка этого чувства: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает» (Первое послание к Коринфянам. — Прим. SRSLY). Вот это самое точное определение любви.

За что вы могли бы отдать жизнь? 

За любимого человека. 

Что для вас значит свобода? 

Для меня свобода — это отсутствие страха.

Чем вы в жизни гордитесь? 

Что бы я не сделала с этой минуты и до конца моих дней, больше всего я буду гордиться созданием своей команды.

За что вам когда-либо было стыдно? 

За многое... Но почему-то первое, что пришло в голову, — я поднимала руку на каждого их своих исполнителей. Наверное, за это мне стыдно.

В чем ваша сила и слабость? 

Какие страхи вы укротили? 

До конца — никакие. Все — процесс. Я нахожусь в процессе работы с этими страхами, в процессе их укрощения, держу их на коротких поводках. Но сказать, что я укротила тот или иной страх, не могу. Я — человек. Я меняюсь. И, кажется, как только я скажу, что этот страх укротила, — завтра он меня накроет. 

Какие мечты в вашей жизни сбылись и какие никогда не сбудутся?

Мечта № 97 в моей жизни сбылась: я погладила тигренка! Новорожденного, которому был всего один месяц. 

Увы, мечта увидеть родителей старенькими и показать им мои спектакли не сбудется никогда. 

Как найти себя, свое, своих? 

Понятия не имею. Вообще, по идее можно так и закончить ответ на этот вопрос. Но, наверное, все же скажу словами Иисуса: «Просите — и вам дадут, ищите — и найдете, стучите — и вам откроют». Только настойчиво, не отчаиваясь, идти и все время искать. Нет никаких формул, никаких пазлов, собрав которые можно увидеть всю картину, понять, как это делается. Только настойчивое желание это иметь. Все. Не хочу говорить банальные вещи про быть честным с собой и прочее, сказанные миллионы раз, повторять умные фразы из пабликов. Нужно просто искать.