Короткой встречи с психологом Артемом Стрелецким из сериала «Триггер» раз в пару лет зрителю оказалось мало: 21 декабря на «Кинопоиске» выйдет полный метр, за которым в следующем году последует третий сезон.
По этому случаю Антон Фомочкин сначала поговорил с Александрой Ремизовой — автором идеи, сценаристом, продюсером — о продолжении сериала и новых проектах «Олимпиада» и «Цикады», а после с Максимом Матвеевым — исполнителем главной роли — о том, как не выгореть на долгой дистанции, где искать для этого силы и что кайфово смотреть вместе со своими детьми.В чем отличие шоураннера от продюсера? Слово «шоураннер» звучит странно, но будто бы емкого синонима в нашем языке не нашлось.
Шоураннер — человек, который придумывает и создает мир. Будущего или настоящего, комедии или трагедии — неважно. Просто изобретает другую реальность. Продюсер помогает шоураннеру воплотить идеи в жизнь. Сегодня это так выглядит. По крайней мере, в моих проектах.
В моей жизни новое слово пока не прижилось. В титрах нигде не указано, что я шоураннер. Автор идеи, креативный продюсер звучит для меня понятнее. Правда, некоторые коллеги не видят разницы. Не все понимают, кто такой креативный продюсер, часто думая, что этот человек помогает реквизиторам вешать шторы или утверждает цвета платьев для массовки. Я такого не делала уже лет десять, считаю, что каждый должен заниматься своей профессией. Креативный продюсер, как и шоураннер, создает мир и образ проекта, путь героя, а затем делает то же самое в маркетинге и промо.
В какой момент вы решили сделать полный метр об Артеме Стрелецком?
После второго сезона. 15-я серия второго сезона моя любимая: она посвящена именно Артему. Кто он? Почему такой? Что чувствует? Чего хочет? Он же очень закрытый человек, никому ничего про себя не рассказывает. И захотелось снять про него кино — куда он бежит от самого себя. Я вижу Стрелецкого сапожником без сапог, который помогает всем, кроме себя.
Вы бы ходили к такому специалисту, как Артем Стрелецкий?
Конечно! К такому и хожу. Хотя до полного метра я даже ни разу не была у психолога. Потом сходила, и это оказалось интересным опытом: такое большое исследование себя, близких, друзей, жизни. Можно найти ответы на важные вопросы и разобраться, почему происходят те или иные процессы.
Важный вывод, который я сделала после стольких лет работы над «Триггером»: нельзя от окружающих ничего требовать. Невозможно понять, почему человек поступает так или иначе. Невозможно залезть человеку в голову, но можно разобраться, почему ты именно так реагируешь на его поступки. Это то, что я для себя вынесла из терапии.
«Триггер» повлиял на детабуирование психотерапии?
Ой, это сложный вопрос. Надеюсь, что повлиял, учитывая большое количество благодарностей в соцсетях. Есть зрители, которые узнают в каких-то сериях собственную историю. Много пишут Максиму, путают его с Артемом и делятся личным, спрашивают совета. (Смеется.) Я, кстати, думаю, что Максим за эти годы так глубоко разобрался в психологии, что мог бы и помочь кому-то. У нас есть чат со скринами сообщений от людей — они благодарят нас, рассказывают, как на них повлиял «Триггер». Одна девушка написала: «Спасибо вам! Я посмотрела серию и поговорила с мамой, с которой не говорила десять лет». Если столько людей что-то почувствовали, значит, все не зря.
Третий сезон «Триггера» будет концептуально отличаться от предыдущих?
Радикально отличаться не будет, потому что мы находимся в рамках формата: Стрелецкий должен помогать своим подопечным решать сложные жизненные ситуации. В третьем сезоне изменится прежде всего сам Артем: после событий фильма он возвращается к привычному образу жизни другим человеком. Да, мы чуть-чуть сместим фокус на решение проблем внутри семьи Артема, но принцип «каждая серия — это новый кейс» останется.
В этом сезоне, как и во втором, много личного из рассказов моих друзей, которые говорили: «Слушай, у меня такая история, я тебе никогда не рассказывала, может быть, тебе пригодится для “Триггера”».
Получается, вы не придумываете истории, а берете реальные случаи из жизни друзей и знакомых?
Мы придумываем обстоятельства, а внутри них зачастую рассказываем историю наших знакомых. Бывают и другие интересные ситуации. Например, я была на отдыхе, писала на пляже третий сезон. На соседний лежак пришла красивая женщина лет 30 вместе с мужем и ребенком. Папа сразу ушел, мама осталась, дала сыну очки для плавания и говорит: «Ну, давай, надевай». А он никак не может эту мерзкую резинку, которая цепляется за волосы, натянуть. Мать повторяет: «Ну, давай-давай». Он отвечает: «Я не могу». Начинает папу звать, на что слышит: «Я тебе сказала: сам». На свои возражения мальчик получил в ответ: «Ты просто плохо стараешься». Я сразу подумала — будущий пациент Стрелецкого. И эта фраза есть в третьем сезоне, не кейс целиком, а именно та форма общения взрослого с ребенком, которая приводит к травмам. Надеюсь, что наши ровесники с детьми смогут увидеть себя в героях «Триггера» и постараются что-то изменить.
Ваш новый проект «Цикады» как раз о взрослении, о подростковом возрасте. «Триггер» и «Цикады» изменили ваш взгляд на воспитание?
За время работы над этими проектами я поняла, что родители должны просто любить детей и больше ничего. Не воспитывать, не учить, не наседать, не быть надзирателем и палачом. Просто любить своего ребенка, и все будет хорошо. Это вечно актуальная тема. Мне кажется, если мы будем друг друга любить и уважать, в жизни будет меньше проблем, травм и трагедий.
Как к вам обычно приходят идеи проектов — «Нулевого пациента», «Цикад», «Триггера»?
Когда мы начинали работу над «Триггером», еще не было повального увлечения психологией. Тогда почти никто не отличал психотерапевта от психолога.
Среди ваших новых проектов — сериал про Олимпиаду-80. Что стало импульсом к созданию?
Я родилась через три года после Олимпиады. Честно говоря, эта тема меня не очень занимала до тех пор, пока я не стала активно изучать историю нашей страны. Я поняла, что Олимпиада в СССР стала событием для всего мира, а поставленные в 80-м рекорды в толкании ядра, в метании молота и в других дисциплинах никто так и не смог побить. Так мое личное осознание переросло в большой интерес, а он превратился в конкретный проект.
Как вы исследовали эту тему?
Много общалась со старшими, с теми, кто застал Олимпиаду или был с ней связан. Например, моя мама приняла небольшое участие. Она, будучи технологом общественного питания, следила за поставками продуктов в магазины и кафе на дороге из Москвы в Санкт-Петербург, где должны были активно курсировать автобусы с туристами и спортсменами. Абсолютно все вспоминали, что это был огромный праздник. Его очень ждали и готовились к нему: Москву вымыли, вычистили, кругом развесили флаги с кольцами и надписью «Олимпиада». Прежде пустые полки магазинов вдруг заполнились товарами. Можно было найти даже то, что в СССР не существовало. Настоящее изобилие и торжество.
Какой этап в работе над проектом вам нравится больше всего?
Съемки однозначно на первом месте. Это живой процесс, который меняется каждый день и несет много тепла, нового понимания проекта внутри каждого съемочного дня. На второй строчке, наверное, девелопмент, потому что в этот момент ты что-то придумываешь, создаешь, ищешь: как снять, кого, где, с кем.
Есть ли у вас интуитивное понимание, что проект понравится зрителю? Важно ли это при его разработке?
Очень важно. Я снимаю для зрителя, а не для себя. Только тему я всегда выбираю такую, которая триггерит меня. Если она совпадает с коллективным запросом зрителя, то это большой успех. Еще всегда интересно погружаться в мировые события: рассмотреть их поближе, изучить судьбы. Так произошло с проектами «Троцкий», «Нулевой пациент» и с новым сериалом «Олимпиада». За все годы работы в кино я поняла одну вещь: хочешь в чем-то разобраться — сними сериал.
В чем отличие полнометражного «Триггера» от многосерийного?
Чисто производственно — другой режим работы.
Если говорить про эмоции, то я рад, что Артем Стрелецкий получил полный метр. Мне интересно наблюдать, куда он вырулит на следующем этапе своей жизни, как реализуется на экране. Фильм снят с большим вниманием и любовью к герою, и фокус сместился с многоплановости сериала на личную историю Стрелецкого.
Ты мог бы оказаться его пациентом?
Да, вполне. Попадая к такому человеку, сначала испытываешь страх и сопротивление, чего это он, мол, ковыряется в болячке, которую я хочу забыть. Но потом получаешь удовольствие от движений твоей души. Это похоже на операцию — процедура неприятная и болезненная, но потом же становится легче. Или еще приходит аналогия с тайским массажем острыми палочками: пока мастер тычет ими в тебя — больно, зубы стискиваешь, но сразу после — очень хорошо.
А что-то общее со Стрелецким у тебя есть?
В первом сезоне я много общался с нашим консультантом Сергеем Насибяном, чтобы прочувствовать и понять методику. И я осознал, что это похоже на мою профессию. Я говорю скорее о театре, чем о кино. Съемки быстро заканчиваются, а спектакль регулярно повторяется, и значит, нужно все время быть в эмоциональной форме. Драматически серьезная сцена требует от тебя включения, проживания, иначе зритель не поверит. Вот ты все время и бередишь боль, чтобы все выглядело настоящим. При этом роли часто затрагивают моменты, которые для меня могут быть тяжелыми. Получаются серьезные такие душевные колебания — не каждый человек захочет их испытывать.
Ведь человек приходит к специалисту задать вопросы и попытаться найти на них ответ. В искусстве — то же самое. Эти точки соприкосновения дали мне возможность быстро подключиться к Артему, к его истории, к проблемам, от которых он избавлял своих клиентов.
Почему вообще психотерапия стала так популярна — не только в жизни, но и на экране? Сняли табу на слабость или зритель стал моложе?
Кажется, ты сам на вопрос и ответил. (Смеется.) Сняли табу — психологическая сфера стала рассматриваться обществом как инструмент для достижения целей, как способ привести свою жизнь в порядок. Поход к специалисту перестал казаться слабостью. Общество признало, что мужчины плачут.
Лет десять назад ты говорил, что если задержаться в роли на 40 серий, то можно сойти с ума, потому что важно видеть образ во всей полноте, как учил Михаил Чехов. Что изменилось?
Знаю, что не изменилось — я до сих пор люблю Михаила Чехова, а его умозаключения по-прежнему меня вдохновляют. (Смеется.) Тогда мои слова были основаны на страхе погружения в историю без серьезной основы. В то время многосерийная драматургия, на мой взгляд, была гораздо слабее: 40 серий размазывались как соус по тарелке. Ты переставал понимать, где сама суть и где вкус. Сегодня же происходит переформатирование мира кино: сейчас — время сериалов. Теперь я читаю некоторые сценарии и чувствую, что их авторы воспринимают свою задачу с точки зрения адреналина, игры, кайфа. Это здорово!
Откажешься от другой работы на полтора-два года ради выдающегося сценария?
По сути, у меня сейчас так и есть. Я никогда не работаю в двух-трех проектах параллельно. Мне не хватит ни мозга, ни моего внутреннего ресурса на две роли. Когда приходит что-то любопытное, все остальное встает на стоп.
Откуда у тебя силы поддерживать многолетние отношения с персонажем и не устать от него?
Да, дистанция уже действительно длинная, но я двигаюсь с перерывами. Если бы я постоянно был с персонажем, то сошел бы с ума. К тому же я на этом пути не один. Помню, как мы закончили первый сезон: «Крутой финал! Дальше и не знаю, что с ним будет!» Потом вместе с Сашей Ремизовой начали думать, фантазировать, накидывать идеи. Возникла драматургическая основа — стал читать, думаю: «Опа!» Так что в новый этап жизни Стрелецкого мы всегда идем вместе: обсуждаем с Сашей, как эта история могла бы продолжиться. Получается очень поддерживающее сотворчество.
Это правда, что ты стараешься найти персональный жест для каждого своего героя?
Да, иногда это происходит буквально — находится особенное движение, характеризующее состояние героя. Мне интересно использовать этот визуальный инструмент, чтобы зрителю что-то подсветить. Бывает, что находится внутренний жест. Он не выражается физически, но если его держать в своем воображении, это сильное подспорье.
У Стрелецкого внешний или внутренний жест?
И тот и другой. Внешний — он часто прикрывает часть себя, когда смотрит на людей. С одной стороны он так защищается, но в то же время будто наводит фокус. У меня с этим жестом иногда ассоциируется фокусное расстояние у камеры. Внутренний — во время сеансов его взгляд становится более пристальным. Честно говоря, я и сам люблю так делать.
Какой жест характерен сейчас для тебя?
Такое время сложное. Кажется, что существуешь с проломленной грудной клеткой… Я только что понял, какой жест. Помнишь, как ходит ежик из мультика «Ежик в тумане»? Он немножечко так носом тянется вверх, к свету. Окружение странное, не видно ничего, а он мордочку все равно направляет к мечтам. Вот такой жест. Как ежик верит во что-то большое и светлое, так и я стараюсь изо всех сил.
Поэтому ты записал серию медитаций на тему выгорания?
Пришел запрос, мне стало любопытно. Главное — все случилось в нужный момент: прошлой весной, когда нас всех, мягко говоря, колбасило. Если я донес до кого-то заложенные в медитациях идеи, значит, этим нужно и важно было заниматься. Думаю, что медитации и аффирмации возвращают нас к пониманию себя. Недавно я спросил сына: «А для чего ты родился?» Он говорит: «Для счастья». Моментально! Он просто знает и верит в это. Такова сама суть, а аффирмации помогают ее почувствовать.
А что, кстати, смотрят твои дети?
В основном мультики. Недавно, правда, старший сын захотел себе красный пуховик. Я сначала не понял, зачем ему именно красный, а потом дошло, что он хочет быть похожим на персонажа из «Игры в кальмара». Четвертый-пятый класс, а уже есть волна заинтересованности. Я уточнил у него: «А ты знаешь, про что эта история?» Он признался, что нет. Сели с ним, посмотрели вдвоем.
Перехотел красный пуховик?
Не то чтобы. Для него это любопытно. Я наблюдал за ним: он изучал незнакомую ему сферу жизни. Темы, затронутые в этом сериале, на мой взгляд, очень интересны. Если у сына есть запрос на такие истории, то почему бы не посмотреть вместе?
Вообще с детьми начинаешь больше постигать себя, находить моменты нереализованные, можешь заново их покрутить. Мне кажется, детям нужно, чтобы рядом с ними находился потенциальный друг, а не ментор.