«Два, три, демон, приди!» (Talk to Me)
Затемно разношерстная шайка подростков собирается друг у друга — в зависимости от того, чьих родителей этим вечером нет дома — на привилегированный ивент, где… по очереди щупает покрытую рунами гипсовую руку, при помощи которой можно впустить в себя духов, застрявших между мирами (чаще всего это дрочилы, фут-фетишисты и просто полоумные). Если удерживать контакт с загробным паразитом более полутора минут — жди беды. Именно это и случается с депрессивной старшеклассницей Мией (Софи Уайлд), так и не примирившейся с самоубийством матери и теперь страстно желающей утешиться общением с ее версией в астрале.
Для ютьюберов, братьев Филиппу, хоррор — тот же челлендж, попробуй повтори. Ошеломительный опенинг! Двойное убийство в первой же сцене. Собственная мифология! Ритуал с рукой имеет свод нехитрых правил, составленных опытным (?) путем. Саркастичный поколенческий вывод! Лайв в соцсетях смягчает любую дичь, даже если одержимый одноклассник в этот момент обещает съесть твое сердце. К счастью, обошлось без нравоучений о том, что «лайк убивает», иначе Филиппу обидели бы многолетнее хобби, сделавшее им имя. Но профдеформация зачастую — та еще вредная привычка, рассеянное внимание братьев-дебютантов оказывается на уровне заядлых пользователей тиктока. Полиция вроде бы кого-то допрашивает, но равнодушно самоустраняется за отсутствием состава преступления.
Изредка непривычно тактичные родители бурчат под нос что-то про «может, поговорим», после чего безропотно продолжают мелькать на втором плане, не досаждая своим детям, пребывающим на грани нервного срыва. Тинейджеров же почему-то совсем не парит сверхъестественная природа их вечерней забавы (особенно тех, кто, не поверив вирусным видео, где сверстники бьются, в припадке зыркая по углам комнаты чернильными белками, проверяет эффективность проклятого реквизита на себе — до первого «бэд-трипа»).
Кайф от бесноватого прихода (читай «наркомания») — такая же метафора, как в фильме It Follows в лице отсутствующих зомбированных фигур за героями следовал СПИД. Филиппу хороши на короткой дистанции, когда сцена превращается в видеоклип, а у авторов просыпается креативное чутье — будь то круговое поочередное рукопожатие гипсовой кисти или ребенок, исступленно бьющийся лбом о стол, — из-за чего последовательность этих эпизодов приходится связывать между собой стяжками неловких формально-сюжетных сценок. Вот школьники пытаются установить контакт с предыдущей жертвой обряда (безрезультатно). Вот Миа замечает в отражении фигуры мертвецов, хотя и так зависима и с радостью пожмет руку снова. Вот персонажи проговаривают слова «травма» и «наркомания» вслух и заходятся в пустых обсуждениях насущных проблем. При всех амбициях Филиппу тянутся к нормативности, отчего «Два, три» начинает походить на любой другой жутик про привидений, идущий в соседнем зале мультиплекса. Им недостаточно использовать подростков как проводников и за счет гибкости артистов и пластического грима подпитывать воображение зрителя так, чтобы тот чувствовал себя участником этого таинства. Режиссеры идут самым легким путем — показывают мертвецов (непременно отталкивающих теть и дядь), фейковых двойников (отсебятина) и несчастного кенгуру, истекающего кровью на дороге (чтобы уж точно разжалобить аудиторию). Словом, какая-то унылая получилась вписка.
[STAT_ART_1.5]«Реинкарнация. Новая глава» (Run Rabbit Run)
После смерти пожилого отца репродуктолог Сара (Сара Снук) — мать-одиночка в уважительно-дипломатичном разводе — будто бы ежеминутно сдерживает подступающую истерику. Как-то возвращаясь со своей малюткой-дочерью Мией (Лили Латорре) из школы, она замечает, что ворота гаража подняты, а на крыльце топчется здоровенный белый кролик. Облюбованная ребенком животинка необъяснимо раздражает Сару, но импульсивная попытка сбросить новоявленного питомца за соседскую изгородь заканчивается нечаянным сигаретным ожогом на руке женщины. Следующим же днем Миа на голубом глазу начинает убеждать мать, что зовут ее Элис и они родные сестры. В сознании шебуршатся неприятные флешбэки. Сара морщится. Девочка не унимается. Ожог гноится.
Кино в жанре «что-то помнили» — такой же психотический хлам, как и «Бабадук». Белый кролик — триггер. Бесследно исчезнувшая в семилетнем* возрасте сестренка героини привыкла носить в дом бесхозных зверят, а отец предпочитал ловить зайцеобразных в силки. Травма — как капризно-хамоватый ребенок, обидчиво хмурящийся, когда мама в очередной раз закатывает глаза при упоминании насильно забытого имени, надоедает, когда ее совсем не ждешь. Что ж. Все началось, когда Мие исполнилось семь, интересно почему*? Настоящий кролик, мелькающий в монтажных отбивках между припадками Сары, лениво существует. Другой кролик (образ) появляется в виде вырезанной из картона маски на лице девочки. Весь этот парад ушастых должен разбудить в Саре ноющую боль по детству, когда и произошло нечто страшное, — эту мелодию запросто угадать с трех нот.
Хлопающие двери. Несущие околесицу дети. Хлещущая из носа кровь. Выколотые глаза на фотоснимках. Врезающаяся в лобовое стекло авто птица — предвестник беды. Измазанные черной калякой-малякой школьные рисунки. Недаром почти во всем остальном мире «Реинкарнация» нашла свое законное место на Netflix, сродни отечественно-дистрибьюторскому конструктору красной крови по автоматическому подбору названий из известных хоррор-брендов, фильм также составлен методом повторений допотопных жанровых несуразиц под видом поп-психотерапии. Режиссер Рейд, как и Миа, успешен лишь в одном — искусстве выносить мозг. Получить от такой брезгливой исповеди удовольствие возможно, только если вы, как и Сара, страстный любитель ковырять распухшие волдырем ранки на своем запястье.
[STAT_ART_0.5]
«Астрал 5: Красная дверь» (Insidious: The Red Door)
Позабыв при помощи гипнолога о сошествии в пограничье и прочих неприятностях, уместившихся в два первых «Астрала», Джош (Патрик Уилсон) и его сын Далтон (Тай Симпкинс) провели десять сомнамбулических лет, потеряв в этой амнезийной ряби самих себя. Не просто так твердят одному из них — «смерть вынуждает многое вспомнить»: после похорон всеми любимой бабушки семейства (Барбара Херши) нечисть из темного измерения вновь начинает пакостить. И пока Джош ходит по врачам, пытаясь натренировать память, поступивший на факультет искусств Далтон впадает в транс (на парах) и отливает на холсте устрашающую красную дверь, которую, ко всему прочему, еще и нечаянно окропил кровью.
Пятый «Астрал» — автопортрет его режиссера Патрика Уилсона (это дебют), недооцененного драматического артиста при внешности среднестатистического американского семьянина. Прямодушная драма о том, что выйти из тупиковых отцовско-сыновних взаимоотношений так же сложно (но возможно!), как и из подвального запределья, кишащего заблудшими фриками. На призрачный огонек, за парой исключений, заглядывает вся важная нечисть предыдущих частей — но то скорее из сентиментальных побуждений, чтобы вспомнить былые времена вместе. Равно как режиссер Ван (первые «Астралы», «Пила») некогда возвел Уилсона в ранг главного борца с потусторонней нечистью (заодно доверив тому главную роль в «Заклятиях») — блуждает по жанровым тропам и Уилсон-актер, всерьез (с трагедийной выправкой) удивляясь увиденному так, словно он все еще снимается у Тодда Филда («Как малые дети»). Снимает он так же — добросовестно. Как заправский хорошист упражняется в монтажном мастерстве эффектных скримеров. Ответственно исполняет на титрах кавер песни Stay (группы Shakespears Sister). Дотошно «повторяет» гнетущее ощущение поблекшей реальности — ткни по такой острием иголки, и разверзнется ад — первых «Астралов».
Но что пугает (справедливо) Уилсона куда больше торчащих из стен человеческих рук или кровавых отпечатков ладоней на простынях, это творчество Гойи. Так, «Дверь» становится сочинением на тему «Сатурна, пожирающего своего сына», написанным старшеклассником, зачитавшимся прошедшей ночью свистнутым у отца томиком Лавкрафта. Постановщика влечет страх неторопливый — как сохнущая краска, — когда фигура в отдалении плавно и незаметно подбирается к окну (но так и не доходит), или разум постепенно отделяет тревожащее очертание на густо исписанном холсте. Такой приземленный взгляд слегка противоречит традиции вановской карнавальной комнаты страха из резины, полиэтилена и модернизированных тюзовских костюмов — в первых «Астралах» все это тоже пугало, просто несколько иначе.
Если индивидуалист Джош намеревался справиться со всеми проблемами сам, чего уж говорить об амбициях Уилсона-режиссера. Университетский мастер твердил Далтону, что необходимо ломать правила искусства и отпускать прошлое, но кое-кто это занятие, очевидно, прогулял: для чего-то самодостаточного в фильме с избытком прямых вкраплений предыдущих частей. Впрочем, сколько бы Уилсон ни сводил франшизные концы с концами, смахивая скупую отцовскую слезу, в обаянии непреклонного желания идти во тьму ради родных что герою, что его исполнителю уж точно не откажешь.
[STAT_ART_2]