Любопытно, что твои героини и в «Подбросах», и в «Наводнении» — недобрые от своего несчастья матери.
Так, ну подожди! В «Наводнении» я вообще-то не мать. (Смеется.)
Метафизическая мать!
Если метафизическая — то да. Но, на самом деле, кино про разное. Когда я работаю с одним и тем режиссером, стараюсь максимально раскидывать персонажей, которых мы вместе делаем. По крайней мере, мне хотелось, чтобы так получилось. А как оно чувствуется, если на оба эти фильма с дистанции смотреть, — не знаю. Это уже к Ивану Ивановичу (здесь и дальше — Твердовскому. — Прим. SRSLY) вопрос: почему он меня вот такой матерью видит. (Смеется.) Может, я такая и есть…
Может, наоборот, чтобы ты открыла в себе…
Чтобы в нормальной жизни оставаться нормальной и сбыть этого человека на экране?..
Да, потому что в других разговорах ты подчеркивала, что тебе нравится играть максимально непохожих людей, чтобы быть хорошим человеком в жизни.
Про себя я точно знаю: чтобы дурь ушла, мне необходимо ее отдавать на площадке. Иначе в жизни получается перебор, и окружающим со мной становится тяжеловато.
Съемки — это такая терапия.
Абсолютно! Идеальный терапевтический для меня кабинет. Иван Иваныч в этом смысле совершенно прекрасный доктор.
Я знаю его как артиста (Иван И. Твердовский снимался в короткометражном фильме «Скрытый космос», реж. Денис Виленкин, Антон Фомочкин. — Прим. SRSLY), причем трогательно-дотошного — потому что он составил полноценный рисунок роли, и это меня абсолютно покорило. А вот какой он режиссер на площадке — не знаю, расскажи.
Слушай, он — дракон. (Смеется.) Наталья Николаевна (Павленкова, выдающаяся актриса, снявшаяся во всех фильмах Твердовского. — Прим. SRSLY), например, говорит, что он гризли. Иван — такое трепещущее большое существо. Хотя «трепещущее» — неправильное слово… От него идет такая волна... Будто бы вся площадка замирает. И все очень быстро благодаря этому настраиваются. Это интересно. Ваня становится совершенно не похожим на себя в жизни. Он гипнотизирует людей вокруг. Очень интересный эффект, я поэтому обожаю работать с ним, потому что в жизни мы общаемся, и это общение совсем другое. А на площадке я себя чувствую каким-то муравьишкой. Это очень мило. (Смеется.) Вообще люблю такое, потому что, мне кажется, актерская профессия предполагает растворение, и Ваня дает абсолютную почву для этого растворения. Ничего не надо себе выдумывать — оно происходит само. Классно.
Он строго определяет направление на площадке или, наоборот, дает волю?
Сложно сказать. Ваня точно знает, что ему надо, но он создает иллюзию, будто это артист сам, знаешь, вышел на эту прекрасную тропу. Он не разводит сцену по шагам, у тебя всегда есть возможность что-то каждый раз немножко корректировать. Это и есть тот зазор в процессе знаменитых ваниных 15-ти дублей — не помню, чтобы их когда-либо было меньше, только больше — который у тебя есть.
Я уверена, что Иван видит финальный результат прежде, чем мы его делаем. А у нас, артистов, создается впечатление, что мы такие классные, подарили режиссеру столь прекрасный дубль. (Смеется) Чем больше я с ним сталкиваюсь на площадке, тем четче понимаю, что с каждой картиной Иван шлифует это мастерство, этот навык и попадает сразу в точку — в десяточку бьет.
Что обычно ощущаешь в процессе этих 15 дублей? Накапливается какая-то энергия, внутренняя злость?
Знаешь, когда я первый раз с Ваней работала, то просто очень волновалась. Во-первых, у меня развита гиперответственность — всегда кажется, что если что-то не так, то это из-за меня. Но Ваня очень быстро дал понять, что у него на площадке хорошо тогда, когда все сработали идеально. И по звуку, и по свету, и оператор доволен, костюм и грим — целый ряд цехов, и все должны в своем направлении выложиться на 100%. Самонадеянно полагать, что все зависит только от меня. Конечно, он на каждом дубле подходит и практически ведет за руку.
На первом нашем совместном проекте («Подбросы». — Прим. SRSLY) мне было очень страшно, казалось он поймет, что взял не ту актрису. Что дубли — отговорки, а на самом деле мы-то знаем, кто тут ерундой занимается! (Смеется.) А потом уже привыкаешь, даже перестаешь понимать, как у кого-то что-то может получиться, например, с двух дублей.
Халтура!
Да, ерунда какая-то! И никакого раздражения, конечно, не накапливается. Появляется усталость, но это как с театральными репетициями — ты что-то делаешь, делаешь и доходишь до идеального, прекрасного дубля, а потом переходишь эту черту и падаешь резко вниз. Но тут важно понимать, что невозможно повторить то, что было, если ты хочешь это повторить. Оно получается, если заново пройти все, как в первый раз.
Потом, во время идеального дубля, в кадр попадает «бум»…
Обязательно! У нас так смешно в «Наводнении» получилось: во время идеального дубля одной из самых сложных сцен случайно человек коснулся выключателя, и произошло «тык-тык» — как стробоскоп. Ваня очень был недоволен, все расстроены, потому что то вышел какой-то великолепный момент по всем цехам. (Смеется.) Было очень комично, будто случился перебой с электричеством. Ты не представляешь, как негодовал Тема Емельянов (оператор «Наводнения». — Прим. SRSLY). Метался как тигр в клетке. Он же еще с ручной камерой все эти дубли провел. Тяжеловато было, но интересно.
Нравится, как у тебя все это звучит зверино-инстинктивно. Иван — гипнотизер, сразу думаешь о каком-нибудь питоне Каа. «Тема Емельянов как тигр мечется» — чувствуешь какую-то животную энергетику во всем этом процессе.
Да-да-да, у нас там полнейший зоопарк!
Зоология (так называется фильм Ивана Твердоского 2016 года. — Прим. SRSLY).
(Смеется.)
Как, по-твоему, изменился Иван за те несколько лет между «Подбросами» и «Наводнением»? В характере, в работе.
В мире происходят такие глобальные перемены, что, мне кажется, все мы достаточно сильно деформировались. Знаешь, наверное, на этот вопрос лучше бы ответила Наталья Николаевна. Нас с Иваном связывает не такой отрезок времени, я не с первой картины наблюдаю, как он работает. Странно, если бы за это время не было какой-то динамики. Она, конечно, есть, тем более его дебют вышел почти десять лет назад. В 21−23 года — ты еще полуподросток (у меня, как у матери, такое представление об этом возрасте). А в 30 с лишним лет — уже другой человек. Эти десять лет и делают из подростка более или менее стоящее на ногах существо. На ваниных фильмах это тоже очень отражается.
Хотел бы выразить свое восхищение твоей работой в «Наводнении»...
Спасибо! Ты просто не представляешь, какая была командная работа. И тут, конечно, мне кажется, очень большое значение имеет тот факт, что у Ивана на полном метре, по-моему, впервые такая абсолютная коллаба с оператором. Полное взаимопонимание. И ты себя чувствуешь максимально… Вот есть люди, которые счастливы, а ты — их ребенок. Примерно так. Я не очень знаю, что это. (Смеется.) Но я так это себе представляю — что ты находишься в атмосфере полнейшей гармонии. Не исключаю себя из этого процесса, конечно, но то, что мы видим на экране, — результат включенности всех людей, что находились на площадке. И это потрясающе! Такие перевоплощения происходят в моменты, когда у всей группы одинаковый вектор. Я не помню такого раньше, чтобы на съемках вообще ничего не бояться. Хотя ты обычно как слепой котенок, ничего не видишь. Я же и в проект-то вошла не очень рано. Изначально надеялась пройти пробы, читала сценарий, но Иван сказал, что все поменялось. И я как-то выдохнула: «Ну, значит не судьба». А потом, видишь, оказалось — судьба. Это был вираж, ведь я до того полностью обнулилась, все сбросила и потом пришла так на площадку… Подходила к Ване, спрашивала: «Ваня, мы с тобой хоть поговорим?» Он такой: «Да-да-да, поговорим, поговорим». Ну и в общем…
Поговорили.
Да! (Смеется.) Мне очень приятно, что ты увидел это, и что оно действительно получилось так, как мы и рассчитывали. Но настаиваю, конечно, на том, что к этому приводит классный коллективный труд.
Продолжая тему зоосада: твою героиню Софью я вижу медведицей…
О, да ладно! Это мое любимое животное!
По тому, как она разговаривает, по слогам коммуницирует с людьми. Произносит: «Ре-бен-ка хо-чу». Такая мама-медведица, а ее муж Тихон (Максим Щеголев. — Прим. SRSLY) — папа медведь. Он ведь тоже ведет себя как животное: нюхает эту девочку, как косолапый мишка передвигается.
Да, такое есть.
Как вы искали образ? Повлиял ли на этот процесс текст Замятина?
Все, что касается Замятина, это была первичная работа, когда Иван только написал сценарий. Он дал мне его почитать — потому что мы дружим — сразу сказав, что для меня там ничего нет. И я, конечно, была ошеломлена, там же две повести «Наводнение» и …
«Север».
«Север», да. И я знала Замятина по школе, но не углублялась в предмет. И тут, конечно, с Ваниной подачи поняла: «Ого, какой прекрасный автор!» Так что вся работа с первоисточником осталась вот на этом моменте. У меня очень маленькая оперативная память, если что-то не используется, она — говорю тебе абсолютную правду — сразу стирается. Я могу одну и ту же книжку несколько раз прочесть, практически ничего не помня, кроме каких-то очевидных сюжетных поворотов. Также и с кино — смотрю в который раз фильм и вспоминаю об этом только в конце. У меня потрясающе в этом смысле устроен мозг. Наверное, память надо развивать, но в профессии это мне помогает. Я способна очень быстро запомнить текст и также молниеносно быстро его забыть. Если сказать, что дубль есть — не надейся, что дальше эту сцену можно через день, например, заново переснять, и это будет легко. Будет как будто с самого начала, потому что я, к сожалению, рыбка Дори. В процессе Иван Иваныч лично мне очень помогал и объяснял, как мне разговаривать. Это было великолепно, потому что я обезьянка. Но я (так получалось) с промедлением забывала какие-то полутона и подбегала: «Ваня, Ваня, скажи, пожалуйста, еще раз, как ты говоришь?»Сейчас пришло в голову забавное сравнение. Будто, знаешь, ты — гоночная машинка, которая долго стояла в гараже. И если на тебе и выезжали прокатиться, то ненадолго. А тут за руль сел самый лучший гонщик на земле. И все. Дальше ты такой: «Фига себе, я реально классная гоночная машинка! Я такое умею? Ничего себе!»
Как-то так совпало, что ты снимаешься в проектах, где твои героини попадают в катастрофические обстоятельства. В «Выживших» (2021) начался постапокалипсис. Сейчас ты снималась в фильме про человека (речь о картине «Чужая». — Прим. SRSLY), потерявшегося в тайге на несколько лет.
(Смеется.) Категорически смешно, да.
Мне кажется, когда что-то такое постапокалиптическое приходит, невозможно не задать себе вопрос: «Что я буду делать в зомби-апокалипсис? Как выживать?»
Отстреливалась бы от зомби! Прекрасно выживала, думаю. (Смеется.)
Ты была бы воительницей?
Ну, а как иначе! Ты или погибаешь или зомби убиваешь.
Бывает же в фильмах кто-то ныкается где-то там в подвале, устраивает себе какую-то экосистему, пока еда не закончится.
Не знаю, мне кажется, ныкаться — достаточно упадническая ситуация. Только движение и сопротивление! Но есть и такой момент: а что, если зомби — кто-то из твоих близких?
Что же в такой ситуации делать?
Бежать. Это страшная ситуация — так сразу и не придумаешь, как быть. Для этого и нужно — движение и сопротивление. Потому что всегда есть надежда, что каких-то приличных прошлых зомби можно еще перезомбить обратно. Отзомбить.
Отзомбить! (Смеется.) Как «отфутболить» звучит.
Тогда перезомбить!
Одно дело большой город, где много незнакомых людей, а представь себе, если человек оказывается в какой-нибудь маленькой деревне, где у него сплошь родня и друзья.
Это уже кошмар какой-то. Нужно бежать. А остальных изолировать, чтобы потом прийти спасти. Всего должен быть план, знаешь. (Смеется.)
«Чужую» вы снимали в Якутске. У тебя было какое-то актерское противление физического толка: грязь, холод и так далее?
Да! У меня очень низкое давление… Я очень теплолюбива. Для меня −2° — все. Как-то не хочется уже на улицу выходить. Я не могу, не люблю и не считаю возможным зимой появляться на улице. Все равно приходится, потому что дети: отвезти в школу, забрать из школы, кружки — все это. Но я вообще не могу понять людей, которые: «А в отпуск мы поедем кататься…» И куда-то они едут, чтобы мерзнуть еще больше!
Хотя я прекрасно умею кататься на сноуборде — мне очень нравится, но если есть выбор между морем и не морем, будет только море. Всегда. Поэтому Якутск — самое сложное для меня место на Земле. И вот это все, голенькой бегать в −50°, на снегу лежать — невыносимо. Более того, какой я еще человек нехороший: мне не кажется, что зима — это красиво. Мне уныло и очень плохо. Даже в Якутске, где солнце светит очень ярко и нельзя ходить без темных очков. Красиво утром — десять минут. Потом непонятно, доколе так может продолжаться. Я, конечно, благодарила вселенную, что я так всем нужна, и вообще, что у меня главная роль, что я настоящая актриса! И у меня экспедиция, как я люблю. Но, конечно, тяжеловато было благодарить, ибо холодно. Вот так, такая ситуация в борьбе с природой.
Как же ты справлялась?
В какой-то момент все всё поняли… Я вообще не очень капризная, но пришлось держать водителя с машиной где-то совсем рядом. Потому что в любой ситуации я просто бежала в тепло. Это не те условия, когда ты отыграл сцену и пошел в вагончик — такое невозможно, потому что ты находишься на пустой огромной территории, рядом река Лена, Ленские столбы — это такая огромная отвесная стена. А дальше твой глаз не может понять, когда закончится эта белая бель. Бесконечная пустыня. Вагончик некуда ставить. Потому сцена начиналась, белой тряпкой накрывали машину, и всё. Но опыт потрясающий.
Повторила бы?
Повторила бы, конечно, но это тяжело эмоционально — мы, кто живет в Москве, не понимаем, насколько избалованы. Там, где холодно — там крайне тяжело. А москвичам очень повезло. Господи, как же сейчас хорошо: ты выходишь в шесть утра, а на улице — светло.
И это невероятно! Если бы я могла приказать, я бы приказала, чтобы всегда так было.
Видишь, каждый день начинается с хорошего.
(Смеется.)
После «Люси» тебе не кажется, что нас когда-нибудь захватит искусственный интеллект?
Знаешь, нет. Я так не вижу. Я вот за что обожаю кино (это наверное, относится к любому виду искусства) — за трансляцию. Как объяснить… Когда художник пишет картину, эмоционально у него есть фон, который он излучает. Это не эзотерика или мифы, а научно-доказанный факт. Человек излучает определенные вибрации — это делает только живой организм. У нас есть теория с моей подружкой: нейросети классно использовать, если кто-то тебя задолбал. Ты прямо такой: «Минуточку! Сеть, чтобы ты ответила?». Но человеческая непредсказуемость реакций — это наш интересный канал. И, конечно, трансляция. Мне кажется, она и передается через экран, картину, музыку. Ты сидишь в зале и чувствуешь. Я точно чувствую.
Это механически не запрограммируешь.
Да! Иногда ты смотришь кино и в голову приходит какая-то мысль, которая прямым текстом на экране не обозначена. А оказывается, что люди это и имели в виду! И эта мысль возникла, ее никто не озвучил. Это и есть трансляция, и из-за нее, мне кажется, машины нас не поработят! Пока что.
Ты как-то рассказывала о том, как важно дарить женщинам цветы. Какие цветы ты любишь сама?
Я вообще обожаю цветочки, мне они очень нравятся. У меня нет любимых и нелюбимых, мне все равно. Но такое бывает: моя бабушка ненавидела гладиолусы, потому что почему-то на похороны одного из ее мужей все принесли эти цветы. Наверное, они были августовские. Она просто видеть их не могла.
Это был сезон, наверное. Потому что их обычно дарят учителям на 1 сентября.
Ну, а чего они растут — надо дарить, все нормально. Мне нравятся всякие разнособранные букеты, когда все, что можно запихнули в букет.
У меня был момент просветления с букетами когда-то, когда начал интуитивно их собирать, вкладывать в это какую-то мысль и дарить.
Это вообще отдельный вид творчества! Такая форма проявления отношения к человеку. Идешь куда-то — про того, к кому идешь, думаешь. Мне кажется это интимный момент очень.
Да! Другой биографический вопрос. Читал, что вместо учебы в институте у тебя было одно желание — уехать к Майклу Джексону. А был момент, когда ты поняла, что «ладно, останусь»?
Нет. (Смеется.) Клянусь тебе, даже мой первый муж ржал надо мной и говорил: «А что, если сейчас Майкл Джексон приедет и предложит тебе руку и сердце, ты меня бросишь?» У меня вообще не было ни минуты сомнения, я сразу говорила: «Конечно, да». Мы смеялись, но я всех людей с ним сравнивала. Хотя мы и познакомились лично в какой-то момент... Короче, я была разочарована. Мой человек, которого я придумала — такой вот музыкант, с такой жизнью, — он был в разы интереснее! Он был великолепен. И поэтому с того момента, когда этот одновременно прекрасный и ужасный фильм вышел…
Про «Неверленд»?
«Покидая Неверленд», да. У меня прямо все сложилось. Как когда у тебя в пазле и не хватает одного кусочка и ты его находишь. Я работала переводчиком на концерте и познакомилась с Майклом. И там был ряд каких-то странных моментов. Я вообще склонна идеализировать события, факты и людей. У меня так психика устроена, как и у многих, кстати: то, что не очень входит в мою стройную картину мира — я стараюсь не видеть. И тебе нужно какое-то настоящее радикальное событие, которое бы объяснило все эти триггерные моменты. Я верю этому фильму. Посмотрев его, я благополучно прорыдала пару недель и поняла, что больше нет у меня никакого идеала. Ну и парня у меня в, общем-то, наверное, поэтому не было. Совершенно не под кого подгонять. А все люди — они так несовершенны, с ними нечего делать мне. Я-то идеальная. (Смеется.)
Ну, про этот фильм, по-моему, выяснилось, что они в чем-то юлили.
В чем бы ни юлили, но там есть такие…
Подробности?
Да. Я провела с Майклом пять дней безотрывно. Мне нечего рассказать о кино, но есть такие вещи, которые чувствует твой организм. Как в детстве, когда тебе грозит опасность от незнакомого человека. Тебе это становится очевидно со временем, сразу ты этого не понимаешь. Стоишь где-нибудь на площадке в детском саду, вы с подружками веселитесь — и там все время кто-то шаро@#$%ся. То подростки, то кто-то за ребенком из родителей зайдет. И вдруг к вам подходит какой-то человек, и в ходе беседы у тебя внутри что-то холодеет. И очень четко понимаешь, что ты в опасности. У господина Майкла была такая ерунда. У меня была парочка моментиков, когда я такая: «Он не то, что я про него думала». Наверное, не все в этом фильме правда… Хотя я не знаю, мне кажется, что, скорее всего, так и было. Потому что там ничего, кроме травмы на травме, нет. Он просто несчастный талантливый человек.
Что за тема с волосами Джексона? Ты забрала себе его локон?
Если человек кудрявый, то на расческе остаются волосы. И другие люди могут их забрать. В обычной жизни ты их с расчески снимаешь и выкидываешь, потому что ты же нормальный человек, но есть сумасшедшие. (Смеется.) Бывают такие случаи, когда твои волосы могут оказаться в руках других людей. Так и получилось. Они в моих руках.
Хорошо, в личной коллекции, а не на каких-нибудь сайтах за миллион рублей.
Когда я взяла ипотеку, мои подружки мне советовали, что пора сбыть волосы Майкла. Мы придумали целый сценарий. Сначала экспертизу надо сделать — кто мне поверит, мало ли что туда можно подложить. Прекрасная история, когда-нибудь, может быть, мы все-таки ее снимем. Так и назовем: «Волосы Майкла». (Смеется.)
Ты думала, чем занималась, если бы не кино?
Я была бы хирургом или оперной певицей. Конечно, думала, что же я, совсем неумеха! Хотя, я неумеха — ничего не умею. Но если бы у меня одновременно было три жизни, то остальные я бы провела именно так.
Какой разброс любопытный.
Классно, скажи?!
У тебя был пробел в съемках между 2007 и 2011 годами. Внутренняя усталость? Самоустранение?
Нет, я просто была замужем и от всего отказывалась, потому что мне так нравилось. И доотказывалась.
А мне нравилось быть замужем. Это действительно было достаточно весело. Потом разонравилось, и я вернулась в профессию. Все очень банально.
Этот пробел в работе дал какое-то новое ощущение себя в профессии?
Думаю, да, потому что я до этого особо-то актрисой и не была. Я была закончившей институт и подающей какие-то надежды барышней. Да и опыта-то у меня никакого не было. Были какие-то эксперименты, но полноценно я не чувствовала то, что я актриса. Сейчас могу с уверенностью сказать: самое интересненькое, что у меня происходит — моя работа. Мне много всего другого тоже нравится, но если нужно будет выбрать, что делать — я всегда выберу работу, если это не здоровье близких и не вынужденный какой-то выбор, «дело чести». Оксана Фандера (актрисы вместе снимались в картине «Огни притона», 2011. — Прим. SRSLY) в какой-то момент прикольно сформировала такое мое отношение. Я очень себя сопрягала с персонажем, не было какого-то понимания, что то, что я делаю, — мною не является. И Оксана сказала: «Так не работает, ты сейчас с ума сойдешь, не надо этим заниматься». Потому что как бы ты ни была талантлива и эмоционально подвижна, если не видишь, что ты — это не твой персонаж, на этом все заканчивается. Во-первых, перестает быть интересным за тобой наблюдать. Во-вторых, твое психическое здоровье находится под угрозой. Только после этого я начала получать максимальную радость от профессиональной деятельности. А перерыв я особо и не чувствовала — занималась собой: ездила медитировать, пыталась левитировать, делать кристаллы из рук. И очень, знаешь, неплохо проводила время. Все было нормально. Изменило ли это меня как актрису? Наверное, полученным опытом.
Получалось летать?
Конечно! Отрывалась от земли. (Смеется.) Пока этим занимаешься, вообще кажется, что у тебя все получится и все возможно. Как и с любым другим делом: пока занимаешься всерьез, достигаешь собственных успехов. Поэтому в моем чистом сознании я замечательно полетала. Более того, возможно, благодаря этим практикам, я, ложась спать, могу заказать себе любой сон, в котором, что хочу, то и буду делать.
Вау!
Клянусь тебе, я правда это умею. Там любые герои, которых я захочу и которые будут делать, что я прикажу: хоть летать, хоть с Брэдом Питтом целоваться. Все будет как живьем. Я люблю работать и спать, в общем-то, вот. Это те области, которыми более-менее получается управлять.
Во сне ты режиссер, а не актриса!
Да, во сне я режиссер. И причем очень дурацкий, максимально странный режиссер. Иногда проснешься, думаешь: «Блин, что это было?» Что там в этой голове…