Пелевин здесь больше 30 лет. Он словно не снимая носит темные очки. Неброско одет (легкая ветровка + треники = джентльменский набор). В немногочисленных интервью (постаревших, разбивающихся на пиксели записях иностранных конференций и бесед) много язвит и ловко увиливает от прямых ответов. Где это здесь? В астрально-печатном мире. Забитые машинописным текстом страницы собраний сочинений. Фотографии в поисковике. Иной раз небезуспешная ежегодная игра (аккурат к выходу нового романа) — найти Пелевина В. О. то в Чертаново, то у черта на рогах (что, в общем-то, одно и то же), то в Таиланде. Все это делает его реальным для нашего цифрового века. Свободному человеку — право на мистификацию. Пелевин всегда здесь, он то ли модерирует Россию, то ли наша действительность сама ведет его книги.
Пятипалый хромой пес по кличке П@#$ец всегда подбирается незаметно. Цитаты, афоризмы, слоганы — все впечаталось в коллективное бессознательное настолько глубоко и бесшовно, что поди разбери, кто был первым — писатель или народ. «Когда не думаешь, многое становится ясно». «Солидный Господь для солидных господ». Ваше местоположение — здесь, плацкарт поезда «Желтая стрела», который, кажется, летит, а на деле стоит на месте уже долгие годы (а был ли он на ходу вообще?). Можно сказать, что на все — один сюжет, но он просто вечен. Тысячеликий герой, неофит, недоучка, которому откроется великая тайна, продирается сквозь тернии к звездам. У такого всегда один голос/ум: что у Ромы Шторкина, что у Вавилена Татарского, что у графа Т. Творец ты или копирайтер? Быть или не быть? Одни вопросы, ни одного ответа. Баблос. Гламур. Дискурс. Три всадника апокалипсиса, которые давным-давно промчались мимо, никто и не заметил. Автора! Автора! А есть ли он? А здесь ли он?
Пелевинский «Шлем ужаса» был посвящен несложной максиме — «все сделано из того, кто видит, потому что из кого-то другого это сделать просто нельзя». Также сложилось с экранизациями его книг. Антон Фомочкин рассказывает о том, как/кто/когда переносил пелевинскую прозу на большие и малые экраны.
«Мизинец Будды» (Buddha's Little Finger), 2015 год
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Петр Пустота (Тоби Кеббелл) обнаружил, что накрепко прикован к больничной койке в лубянской тюрьме. За пару дней до того у него была бедная жизнь (не самая счастливая, но все-таки). С милым и в шалаше рай, что говорить про коммуналку. Нищий поэт Петр укрывался в комнате от гремящих перемен (девяностых) вместе со своей возлюбленной Анной (Карин Ванасс). Под окнами с транспарантами наперевес сновали политически активные граждане. Назрел путч. Работы не было. Новое знакомство с братками сулило перспективы, но огорчало Анну — по мнению девушки, озолотиться можно было бы и честно, даже вкалывая в ларьке с лаконичной надписью «Хлеб».
При чем здесь Чапаев? И зачем КГБ некий мизинец Будды? Постсоветский «Интерстеллар» глазами краснощекого (из-за выпитого самогона) американца, некогда оказавшегося посреди расстрела Дома Советов. Умом Россию не понять. Режиссеру Пембертону видится теплая московская осень 1993 года. Когда посреди бела дня тебя могли без лишних вопросов раздеть, позаимствовав джинсы. Между «Жигулями» и «Москвичами» легко было не заметить «Воронок» новой формации с затаившимися хмурыми мужчинами. А обогатиться возможно было, только подружившись с бандитами. Никакой психиатрической больницы, где бы неволился Петр и сотоварищи, авторской концепцией не предусмотрено, только запылившиеся дряхлые застенки пыточных. Посреди лихорадочных воспоминаний героя о том, что было в изменчивом «вчера», появляются бюджетные эпизоды времен Гражданской войны, перемешанные с кадрами из «Чапаева» братьев Васильевых. Средств на полноценную реконструкцию, естественно, не хватило.
На пелевинскую «Пустоту» происходящее похоже так же, как пять переводных и безразличных строчек краткого содержания — на большой роман. Петр читает красноармейцам стихи. Тревожно переговаривается с Чапаевым в осажденной бане. Непозволительно много времени проводит в беспамятстве после ранения на поле боя. И, в общем-то, все. Пресловутый мизинец Будды по фильму не был засушен в глине и переделан в пулемет, а остался невзрачным макгаффином, магическим артефактом, покоящимся в портсигаре, за которым охотятся примерно все — от бандитов до спецслужб. Как настоящий бодхисатва, Чапаев убеждал Петьку, что, сколько бы тот ни петлял между двумя эпохами, ни одна из них не будет реальной.
Пембертон цепляется за 93-й год (в нем якобы есть некая трезвая истина то ли демократических, то ли обыкновенных свобод), воображая пелевинский текст этакой жанровой романтической безделицей про путешествия во времени и пространстве с легким дзен-буддистским уклоном — в кадре несколько раз появляется блаженный пожилой монах, напоминающий Будду. Конфликт не обременен поп-философской рябью, а прост (сродни недалекой саге про выбор между деньгами и женщиной, прямиком из отечественного VHS-кинопрома девяностых). Петр выбирает между властью и поэтическим даром (бесхозным, если идешь кого-то кошмарить), капиталом и Анной. Выбор, в общем, очевиден. Здравствуй, материальный мир — танк напротив Белого дома и возлюбленная в униформе ларька (темно-синем фартуке).
Пара счастливо затеряется среди демонстрантов — их пример другим наука. Бойся своих желаний, думай о высоком, и прочее, прочее. Роман Пелевина происходил в абсолютной пустоте, «Мизинец» большим, чем эта всепоглощающая пустота, так и не стал — вот и вся разница. Книга, конечно же, лучше. Как полагается, любая.
Явление второе. Короткое
«Ничего страшного», 2000 год
«Делать было нечего, дело было вечером». В палате пионерлагеря после отбоя, рассказывая друг другу страшилки, шестеро мальчишек маялись от скуки. Про мертвый город знаете? А про черного зайца? За короткие летние вечера прозвучало достаточно историй, чтобы каждый мог прослыть в этом вопросе знатоком. Наступила полночь, спать все не хотелось. Не станут ли пионеры сами героями одной из таких баек?
Расплескалась синева. Симптоматичная дипломная работа начала нулевых. И себя показать, и мастеру курса угодить (ничего плохого в этом, конечно же, нет). Каждой страшилке — по мультипликационной иллюстрации: кому кукольной, кому неуклюже рукотворной, как рисунок на полях. ВГИКовское воспитание не позволяет режиссеру Шилкиной не поддаться соблазну процитировать «Ноль за поведение» Жана Виго. Магический (некро)реализм: если в финале у француза дети торжественно шагали по крыше в прекрасное далеко, то в нашей (пост)советской действительности ребятня остается безвольно дремать под завалами образов-кошмаров.
Экранизация титульного рассказа из сборника «Синий фонарь» (одного из лучших у Пелевина) очаровывает своей юношеской непосредственностью — сродни духу первоисточника. При макабрической атмосфере полуночных посиделок, когда, стоит сомкнуть глаза, уязвимо кажется, что волк действительно вот-вот цапнет за бочок, текст для старшего школьного возраста безобидный. Красное пятно на стене, за которым кроется страшная семейная тайна, может показаться лишь легкомысленной выдумкой, а не притчей о вампирическом аспекте семьи и брака. Также и советское знамя, заботливо укрывающее своим атласом, а после пожирающее чиновников, можно счесть не хищным призраком СССР, а изголодавшимся демоническим багровым атрибутом.
«Фонарь» — рассказ риторический, загадочный и безответный (как и раннее детство). Шилкина более категорична, чем Пелевин, который не отступает от сновидческой вариативности. Круглая комната, строением похожая на дно колодца. Симметрично расставленные койки напоминают не то руну, не то пиктограмму. Обыденная аккуратная обстановка палаты незримо угнетает чем-то неправильным, инфернальным в своем основании. За стенами ли. За дверьми. Может, это дурацкие байки нагнали морока? Пионерлагерь в фильме давно пленен синим потусторонним светом. Студенческая аляповатость выступает подспорьем для наивной, мальчишеской, задиристой атмосферы обмена колкими страшилками — пока все расскажешь, состаришься.
«Бубен верхнего мира», 2020 год
Таня (Александра Черкасова-Служитель) — черная косуха, соответствующий нрав. Маша (Маруся Климова) — отличница в берете, смиренная и кроткая. Тыймын (Лена Куо) — пожилая нелюдимая шаманка с отличительным знаком «Почетного оленевода» на груди. Дорога долгая. Электричка промерзла. Сойдя на одной из богом забытых станций, они проследуют в лес, чтобы найти там обломки немецкого самолета времен Великой Отечественной войны и оживить (для того Тыймын и нужна) некогда павшего в бою пилота (желательно иностранца). Просто бизнес — из воскресшего получается отличный кандидат в супруги девушкам, жаждущим переезда на ПМЖ за границу.
Короткометражный фильм, негласно разбитый на несколько актерских этюдов. Пластичный пелевинский текст в этой условности становится театрально-аффектированным. Элегическая фантазия об отказе от своего прошлого в обстановке искаженного космополитизма (заказчицы, ради которых Таня организует ритуал, без зазрения совести сочетаются браком с экс-захватчиками) в руках режиссера Година теряет в едва уловимой поэтичности. На бумаге — пляшущие в тумане тени стражей из загробного мира и сатирическо-расчетливую природу ритуала совсем не хочется воспринимать буквально. Отзвук перестройки пока не дошел до «прохудшившихся» регионов, но уже растревожил всех в больших городах. Размашистая (и совсем не бюджетная для формата) экранизация «Бубна» обходится без полутонов. Связующее звено с девяностыми — камео сценариста и артиста Мурзенко. Трепетный советский романтизм — приторно скопированные шукшинские интонации в исполнении случайно воскрешенного русского летчика. Фактура размытого осеннего леса — не складывается, как в первоисточнике, в видимую глазу линию жизни Маши, конечной точкой которой может так и остаться встреча с манящим в загробный мир кавалером.
На изящное пелевинское смутное девичье сомнение в финале Годин предпочитает ответить. Судьба все разрешит сама, естественно, в пользу влюбленных.
Явление третье. Я люблю наш ампир
«Generation “П”», 2011 / «Ампир V», 2022 год
Начало девяностых. Выпустившись из литинститута, Вавилен Татарский (Владимир Епифанцев) не нашел себе применения лучше, чем торговать в ларьке и учиться «читать» покупателей по рукам. Долго пополнять потребительскую корзину сигаретами да презервативами не приходится. Татарского увлекает копирайт, мелкие заказчики-однодневки сменяются крупными фирмами с нервами покрепче и, в конце концов, сам того не замечая, Вавилен приближается к тому, чтобы стать живым богом.
Середина 2010-х — сытое столичное безвременье (в романе — начало нулевых). Нелепо заваливший экзамен при поступлении на журфак МГУ юный Роман Шторкин (Павел Табаков) не нашел предназначения лучше, чем рвать спину, устроившись грузчиком. Объявление на асфальте «Реальный шанс войти в элиту» от безнадеги воспринимается как призыв к действию. Рома идет по указанному адресу, там и останется, укушенный обезображенным вурдалаком Брамой (Владимир Епифанцев). Теперь он носит благородное имя Рама — настоящий князь тьмы (в народе — комаринский мужик).
Экранизации Пелевина, как иммерсивная метавселенная. Инвестируй! Читай! Смотри! Фильмы-мифы — беспощадное многолетнее производство, пере(до)съемки, пересуды, интриги, расследования. Акт творческой свободы (с бюджетами отечественных исторических блокбастеров) при полной диктатуре исходного текста. Вселенная каждого из романов срасталась с новой, чуждой, а на дистанции — уже узнаваемой реальностью.
«Generation» как текст вечный и актуальный заиграл новыми красками в обрамлении застойного (почти как семидесятые) и умиротворенного начала 2010-х. Терзания Вавилена Татарского отзывались как концентрированным в первоисточнике zeitgeist девяностых, так и новой клипово-рекламной эстетикой нулевых. «Ампир», переосмысливший капитализм с точки зрения жанра, напророчил нам бум баттл-рэпа (робкий и неуверенный в кадре Oxxxymiron в образе альфа-самца Митры — феноменологическое попадание в нерв) и пришелся аккурат к новому витку конспирологической истерии.
Кинотеатральная премьера без томительного ожидания длиной в декаду — слишком скучна. Вампирский нектар «баблос» — проще говоря, физический эквивалент человеческой энергии, связанной с деньгами в любых проявлениях (от мечтаний миллионов о миллионах до прямого взаимодействия) — у Гинзбурга наяву материализуется в полноценную краудфандинг-кампанию и последующий криптосбор средств на фильм. Но что «Ампир», что «Поколение» адекватны слову и духу Пелевина не только контекстуальной мистификацией.
Атлант расправил плечи. Одному на Олимпе до боли одиноко. Гинзбург чуток до всепоглощающего чувства одиночества, сопровождающего его лирических героев. Общество спектакля, театр абсурда, все второстепенные статисты — обслуживающий персонал. Избранный заигрывает с богиней — она до поры отвечает взаимностью. Слепок времени невозможен без заурядного, полого героя, плоть от плоти ребенка своей эпохи. И стоит тому наполниться духом, настанет пора перестать волноваться и полюбить свой ампир.
Разговор о метафизике фильмов Гинзбурга равен рассуждениям о превратностях судьбы в первоисточнике. Парадное издание так и просится на полку. Без пяти минут двухчасовые картины — иллюстративны, но как хороша краска, печать и бумага! Будь то одушевленные рекламные ролики или анимированный под видео-арт поток сознания. Уходящие за линию горизонта 30 Татарских или полет летучей мыши над Кремлем. В этих картинках сокрыто главное пронизывающее ощущение непроходящего часа волка, свойственного пелевинской прозе. Рассвет все не наступает. Что Шторкин, что Татарский закрываются в своем (цифровом) склепе. Жить можно. Пока не наскучит и не захочется отвечать: «Все пустое». Гинзбург не торопится на Олимп, ему хорошо и на склоне. Там он такой один.
О Улитка! Взбираясь на вершину Фудзи, можешь не торопиться... Вынув ручку, я дописал: Там, на вершине Фудзи, улиток полно и так.