«Три тысячи лет желаний» (Three Thousand Years of Longing)
На стамбульской научной конференции нарратолог Алетейя Бинни (Тильда Суинтон) авторитетно поджимает губы и читает лекцию о том, что мифология, как и литература, обслуживает одни и те же сюжеты. Не без эксцессов закончив выступление, — спикеру перечит видимая только ей бестелесная сущность — она спешит утолить печали на Гранд-базаре, где среди всякого бюджетного барахла вытягивает ветхий стеклянный пузырек. Счистив зубной щеткой налет вечности, Алетейя выпускает из бутылки джинна (Идрис Эльба). Тот, размявшись и покряхтев что-то на древнегреческом, обещает исполнить три желания. Будучи специалистом, Бинни ждет подвоха и не торопится что-либо загадывать (ей, в общем-то, ничего не нужно), подробно расспрашивая гостя о томительных годах его заточения.
108 минут тоски. «Просто встретились два одиночества, развели у дороги костер». Алетейя (Запад) — истина, отлитая в мраморной коже Тильды Суинтон. Джин (Восток) — аватар мифологической касты себе подобных, но Эльба играет не укоренившийся в поп-культуре архетип трикстера, а страдальца-трагика. Любовь якобы принимает на экране абсолютное значение, не ограничиваясь материальным миром. Излишне сентиментально и мягкотело даже по меркам романтика Джорджа Миллера — в сравнении с «Тремя тысячами лет» его же сиквел «Бэйба» про злоключения розовой хрюшки в мегаполисе — жестокосердный психологический триллер.
Фильм-базар: шумит, зовет, манит, но не все золото, что блестит. «Визионерские» сказания Джина — Тарсем Синх для бедных, такие же цветасто-шелковые, как «Запределье», и CGI-условные, как «Война Богов». Иногда в раритетных, проверенных временем сосудах можно заметить капельку крови из легких стеклодува — если «Дорога ярости» была именно такой выстраданной рукотворной безделушкой, то на этот раз Миллер полагается на фабричное производство. Масштаб роскошества дворцов, величавых крепостных башен и обитых соболиным мехом хором ощутимо сужается до скромного хромакейного павильона. Проиллюстрированная вариация сказок тысячи и одной ночи — неймдроппинг: султаны Мурад IV и Ибрагим I, царь Соломон, царица Савская (все не без перверсий, колдовства и прочей выдумки на потеху зрителя). То, что удалось Маттео Гарроне в «Страшных сказках» за 12 млн (в том числе и в формате постмодернистской игры), не получается у Миллера и за 60. Он наделяет высшим смыслом вещи, утверждая, что за каждым сосудом кроется большая история, но напрочь забывает про людей. Его любовное послание искусству повествования не лишено старческого обобщения — откровение «Трех тысяч лет» легко свести к строчке из песни группы Aqua: Imagination, life is your creation.
[STAT_ART_1]
«Любовь и ярость» (Avec amour et acharnement)
Выходя в радиоэфир, журналистка Сара (Жюльет Бинош) со свинцовой интонацией в голосе расспрашивает своих гостей о колониализме, расизме и проблемах Ближнего Востока. В свободное от работы время ее нахмуренные брови расслабляются, а в походке появляется девичья легкость. Дома она — любящая жена Джина (Венсан Линдон), отмотавшего тюремный срок экс-игрока в регби, излюбленным занятием которого стали поездки в супермаркет родного Витри (дешевле и выбор больше) и сбор бюрократических бумажек для некоего «перспективного проекта». Бытовая идиллия заканчивается с появлением Франсуа (Грегуар Колен). Тот привлекает к своему новому бизнесу Джина (на правах бывшего лучшего друга) и с каждым своим появлением вызывает у Сары приступ панического восторга (на правах бывшего любовника).
Признание пришло к классику французского кино Клер Дени (за один год сразу два крупных приза — Каннского и Берлинского, оба — впервые за более чем 30-летнюю карьеру) на витке впечатляющей творческой мизантропии. Если футуристичное «Высшее общество» подводило к идее о том, что перевоспитать человека возможно только в открытом космосе и не без сита естественного отбора, то ее новый фильм хладнокровно равняет витающую в облаках буржуазную Сару (и ее любовный треугольник) с землей, да так, что в раскрытые черепные коробки виновников торжества страшно заглядывать. Чужая душа — потемки, но гораздо хуже, когда она предстает в разрезе: сжавшейся, маленькой и жалкой. Принцип «кино эпохи антиковидных ограничений» Дени использует как художественный прием, намеренно не эстетизируя, а принижая экранную репрезентацию душевных мук своих героев.
Гранд-дама Бинош выбирает между двумя мужчинами, напоминающими собак: Линдон — побитого возрастом, преданного бульдога с грустным взглядом, Колен — упрямого и капризного колли, который чуть что — запрыгивает на женщину для случки. «Любовь» — комедия, вызывающая то нервический смех от неуместности (поступков и обтекаемых фраз), то издевательскую ухмылку от остроумных уколов режиссера в сторону несостоятельности подростковых чувств взрослых людей на рубеже 60-летия. Им бы вернуться за советом к собственной матери, но они воображают о высоком. Как писал Сартр в «Тошноте»: «Любить — это целое дело. Нужна энергия, любопытство, ослепленность... Вначале бывает даже такая минута, когда нужно перепрыгнуть пропасть: стоит задуматься, и этого уже не сделаешь». Герои фильма Дени прыгают через дождевую лужу и этого не замечают.
[STAT_ART_3.5]
«Ирония судьбы в Голливуде» (About Fate)
Обязывающая к соблюдению традиций предновогодняя кутерьма. Запой. Баня. «Вествуд». «Норвуд». Мэйпл-стрит, 15. Адрес совпадает. Одинаковые таунхаусы вместо типовых панелек. Юрист Гриффин (Томас Манн) путает район, находит ключ от входной двери, спрятанный под кадкой с цветами, и заваливается спать в чужом доме. Риэлтор Марго (Эмма Робертс) приличий ради истерит на правах хозяйки, но вскоре осознает масштаб безобидного курьеза. Накануне девушку бросил парень (Льюис Тан), а на свадьбе сестры (Бритт Робертсон) этим вечером ее непременно ждут с конкретным кавалером. Жалостливый Гриффин соглашается притвориться прорабом с черным поясом по каратэ и по мере знакомства с Марго влюбляется в нее.
«Мы выбираем, нас выбирают. Как это часто не совпадает». К счастью, эта «Ирония судьбы» почти вдвое короче оригинала. Гриффин быстро трезвеет и совсем не напоминает буйного подростка, ищущего где опохмелиться. Марго не выносит незваному гостю мозг (на протяжении всего фильма). В наследство от советского исходника фильму Вайсберга досталась примерная завязка, несчастные возлюбленные по обе стороны «Мэйпл-стрит, 15» (здешней «улицы Строителей») и посыл про обязательное воспитание в себе духа авантюризма.
Рязановская концепция (не)случайных совпадений здесь доведена до абсурда. Что Марго, что Гриффин оказываются страстными поклонниками «Завтрака у Тиффани» — не иначе, судьба: впрочем, глупо спорить с тем, что настоящий match может случиться у пары только при схожих вкусах. Но даже при равнении на американскую классику ромкома происхождение режиссера дает о себе знать. Высотки Нью-Йорка в новой «Иронии» почему-то особенно напоминают башни в «Москва-Сити». Торжественно-церемониальная американская рождественская атмосфера, отечественный новогодний уют. Как и в любых других фильмах Вайсберга, нерешительные (уязвимые) персонажи обретают самость и настоящие чувства, только примерив на себя личность другого. Очаровательный праздничный ромком (в полку себе подобных прибыло) напоминает одноглазого плюшевого мишку — можно, конечно, купить в магазине целого, но этот какой-то особенно неказистый, а оттого трогательный.
[STAT_ART_2.5]