Возвращение домой. Нет, не так. Возвращение. Домой. Которое оборачивается для мексиканского журналиста (Даниэль Гименез Качо) и документалиста многофигурным трипом в глубины собственного подсознания.
Без сомнения, фильм с подобным описанием должен быть либо гениальным, либо сущим провалом. С Иньярриту дело обстоит несколько сложнее. Режиссер снял худший фильм в карьере, к удивлению всех — зрителей, критиков и, возможно, даже боссов Netflix. Но и назвать его унизительной для автора и бессмысленной тратой художественного ресурса тоже будет неправильно..«Бардо» — длинный, масштабный, чрезмерный, как и его название, грязный, плохой и гадкий, одним словом — непотребство. Это одновременно и комедия про латиноамериканских буржуа, и видеоарт про мексиканских беженцев (Иньярриту со знанием дела повторяет трюк из собственной короткометражки «Плоть и песок»), и «Дикие истории» про mother issues, и клип Bloodhound Gang. На первых минутах картины из лона жены главного героя вынимают новорожденного, а затем толкают обратно. Ход повторится в середине картины в сцене кунилингуса: во время ласк из вагины покажется головка ребенка. «Что делать?» — спросит главный герой. «Засунь обратно», — успокоит жена. Наверное, можно было подозревать, что человек, когда-то заставивший ДиКаприо пропенетрировать пузо лошади, обладает неочевидным чувством юмора. Но к такому не был готов решительно никто. В одной из других сцен герой, уменьшенный с помощью компьютерной графики и оптических ухищрений оператора Дариуса Хонджи («Полночь в Париже», «Мои черничные ночи»), вдруг практически превращается в ребенка, который под столом начинает целовать грудь распутницы, пока на ее сосках красуется яичница. Эта сцена окажется сном, но, к примеру, те, что выше, — нет. Хонджи, кстати, идет на поводу у всех приколов Иньярриту, и как оператора, его, конечно, можно понять, свобода творчества на всех парах «Нетфликса».
Но за визуальным плаванием по надувному бассейну бессознательного режиссера прячутся проблемы, которые с трудом поддаются нанесению тона. Банальная несмонтированность подается как авторская монументальность. Авторская монументальность же строится на универсальном популизме. Фигура журналиста-документалиста может замениться вообще кем угодно. И останутся те же общие образы пустоты.
Иньярриту строго-настрого не впускает в личное пространство, как это делал в прошлом году в Венецианском конкурсе Паоло Соррентино в «Руке Бога» (тоже, кстати, Netflix). Он держит дистанцию со своим героем-художником-творцом-автором, но в то же время настаивает на внешнем сходстве и сфере интересов, выдумывает психоделические картины мира и произносит в итоге устами своего персонажа: My nationality is no nationality. И, по сути, гиллиамовский размах начинает казаться манерной издевкой. Впрочем, стоит ли требовать индульгенции от человека, который загнал всех в Каннах в сарай, чтобы сказать, что обижать беженцев плохо.
[STAT_ART_1.5]
Первая мировая война на исходе. Израненные и измученные солдаты возвращаются в коммуну Сан-Джованни-Ротондо в Апулии, параллельно в городе появляется отец Пио (Шайа ЛаБаф), начинающий нести службу в монастыре ордена капуцинов. Италия готовится принять первые свободные выборы, а отец Пио — не лишиться рассудка от видений.
Вокруг Пио в реальности ходило много слухов. Канонизирован католической церковью он, к слову, был не так давно, только в 2002 году. Кастинг Шайи ЛаБафа на роль святого с восстановленной репутацией — ну, не подарок ли судьбы. Шайа, как всегда, замечателен. Когда готовится плакать, его ресницы шевелятся как крылья бабочек.
А Абеля Феррару по обыкновению занимают пограничные состояния человеческого бессознательного — ады (каких он нам только за десять лет не показывал: «Сибирь», «Нули и единицы», «Томмазо», «Пазолини») и божественное проявление. В «Пио», разумеется, нашлось место обоим пунктам.
Любопытно и то, как среда меняет человека. Живущий в Риме американец за те же десять лет стал итальянским режиссером, теперь в его кадрах водят хоровод Росселини (лица), Скола (цвет), Пазолини (телесные испытания), Белоккьо (идеология) и другие.
Отказ от привычного нарратива в случае Абеля не стоит воспринимать как слабость. Разница, к примеру, с фильмом «Тар» в том, что «Тар» — адаптация под вкусы фестивальной публики, а «Отец Пио» как раз кино вкусообразующее, совершенно другая категория, зачастую отшельническая, до основного конкурса добирающаяся редко. Ну, что же, дело за канонизацией.
[STAT_ART_3]
Это картина, рассказанная актрисой Натали Бутфо от лица Софьи Андреевны Толстой, длится немногим больше часа. Размышления Толстой — из дневников и писем, Уайзман окружает намеренными условностями, помогающими ему добиться главного: жена Льва Николаевича предстает простым человеком, ведущим диалог с камерой. Это небрежное, свободное обращение с окружающим миром (вместо русского леса в кадр лезет бамбук, о происхождении героини, говорящей на французском, едва сообщают яркие цветы на шали) помогает дебютанту в игровом кино, всю жизнь посвятившему себя документалистике, снять настоящий биографический фильм будущего. Софья толкует о любви в центре не то райского сада (съемки проходили на острове Бель-Иль у побережья Бретани), не то в сновидении, волнуясь и переживая эмоции перед камерой, как перед камерой режиссера-документалиста. Хочется назвать жанр, в котором создана «Пара», поствербатимом, но не хочется упрощать неподдающийся передразниванию режиссерский метод. Это искусство настоящего, но кино будущего. «Пара» — картина, в которой есть только один человек. Потому что внутренний монолог не остановить, потому что письма пишет один, а читает другой, потому что один из вас всегда далеко, даже когда рядом. Потому что Софья Андреевна умела любить в конце концов.
[STAT_ART_4]