Двое зумеров, Саша (Женя Виноградова) и Даня (Игорь Иванов) пытаются заняться сексом на вписке, но в комнату врываются родители девочки (Константин Гацалов и Жанна Пугачева) и прерывают веселье, потому что зумерам заниматься сексом не пристало. Девочка и мальчик сильно возненавидят мир (Сашу третирует отчим-мент, Даню треплет за щечки свеженьким маникюром мама), и отправятся в турне по провинциальному захолустью вершить шаткое правосудие: обносить вещевой рынок, бегать по крышам чужих автомобилей, воровать еду из ресторанов и на последнем дыхании играть в бертолуччевских мечтателей (прилагается даже сцена в ванной).
Еще по «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов» мы поняли, что Александр Хант видит в России ларек на Казанском вокзале, в котором «в белом танце кружатся» матрешки с гжелью, бюсты генеральных секретарей партии и Забивака, да самовар с ушанкой. Но именно в «Межсезонье» Хант выносит России приговор — «Спаси и сохрани» (надпись на холме под крестом), а зрители, что страшнее, над этим хохочут.
«Сто дней после детства» по-хантовски — это Антоха МС, который запевает свою «Я рожден в стране Россия» под кадры шукшинской деревни, шутливые вставки городского ЖЭК-арта, как бы отображающие мятущийся дух родины, и бесконечные надписи, то тут, то там дидактически проговаривающие бесконечно понятные замыслы.
А затем на героев фильма обрушивается настоящая трагедия. Подростки в бегах совершают преступление и постепенно теряют себя как граждан, но обретают как людей. Ернически-иронический тон не сбавляет хода, взрослые персонажи сплошь дураки, вышедшие из анекдотов (полицейский, ковыряющий орехи на рабочем месте, двое из ларца из придорожного кафе и наконец родители, заблудившиеся в скетч-шоу «6 кадров»).
Но наглость, как бы хотелось Ханту, — не в режиссерском и драматургическом взгляде (эти взгляды как раз неуверенны и нерешительны), а в том, что сюжет опирается на настоящую человеческую трагедию псковских подростков, покончивших с собой чуть ли не в прямом эфире. Много лет назад на близком материале Гас Ван Сент выстроил свой шедевр «Слон», в прошлом году, например, Джастин Курзель показал на Каннском кинофестивале своего «Нитрама» о самом массовом расстреле в истории Австралии. Этот фильм не менее безобразный, чем «Межсезонье», поскольку риторика в нем сводилась к следующему: странненького парня довели нечуткие родители.
Хант оперирует примерно тем же пониманием проблематики — не мы такие, жизнь такая / сила в правде / у кого правда, тот и сильнее — но заходит гораздо дальше в своих опасных исканиях, вырисовывая из подросткового мятежа портрет родины на сломе. Угнанный Range Rover катит черным бумером по проселочным дорогам, а подростки бунтуют, примеряя модные свитера из бабкиного сундука, чтобы предстать моделями Гоши Рубчинского и красиво сесть в кадр.
Замах на аршин (страшно сказать, высказывание) оборачивается постыдными банальностями: о, современные Ромео и Джульетта, они так любили, так хотели познать мир, но никто не хотел их слышать. Герои берут интервью у прохожих (линия обрывается, как и многие другие) — живется плохо, мол, не только подросткам. Зачем-то ненавидят родителей настолько, что готовы их убить (родители в фильме — несчастные, потрепанные жизнью гипертрофированные страдальцы Альмодовара — только и ищут возможности поговорить с детьми). Хант, точно его герой, в знак протеста бьющий чашку на кухне, и сам на протяжении фильма словно лупит по любимому родительскому ЛФЗшному сервизу и говорит: «На, выкуси».
Но реальность, по справедливости, оказывается сильнее вымысла, и настоящие подростки в документальной вставке на первых кадрах, рассуждающие о своей ненужности, — единственно подлинное свидетельство жизни «Межсезонья». Эту реальность не снабдить бодрым саундтреком и вырвиглазными коврами. Но вместо того, чтобы к ней примериться, придти к сочувствию и психологической точности, Хант, расквитавшийся с семейным фарфором, хватает кольт, как в плохом вестерне, и говорит: «А ну-ка, отними».