Не хотел играть на скрипке, а пришлось. Интервью с актером сериала «Смычок» Марком Эйдельштейном

Ты ходил в музыкалку в детстве?

В Нижнем Новгороде я учился в музыкальной школе им. Виллуана. Как раз по классу скрипки. Отчетливо помню, как зимой мерзли руки, в пургу приходилось таскать футляр, и во мне росла дикая ненависть ко всему этому. У меня был прекрасный педагог Татьяна Васильевна, и она всегда говорила, что у меня талант, просто я мало работаю. А мне не хотелось этим заниматься.

Моя история в музыкалке началась случайно. Мама привела меня, встретила Татьяну Васильевну, и та сказала: «Боже! Какие у мальчика пальцы! Он мог бы играть на скрипке». Мама спросила, хотел бы я? Я сразу же согласился, было достаточно комплимента моим пальцам. Потом оказалось, что это настоящая работа, мне же хотелось веселиться. Я бросил, разбил скрипку в пятом классе. Так все и закончилось. 

Тебя не ругали?

Нет, я уже тогда работал аниматором и за скрипку отдал из своих денег. Да и мама понимала, что это был накопительный процесс. Я учился так: всю четверть ничего не делал, а потом за последнюю неделю готовился к экзамену. У меня все получалось, но я устал. С пятого класса понял: это все. А затем случилось то, что случилось. 

Но ты не жалеешь? 

Это многое мне дало. Развило слух, что полезно в актерском ремесле: в современном театре очень важна интонация, а интонация — это музыка. Дало понимание, что, если прикладывать должное количество усилий, можно за день успеть сделать то, что люди делают месяцами. Вот есть краткосрочная память, а есть краткосрочный успех. Чтобы получить большой успех, нужно долго работать.

Руки помнят?  

Я испытал приятный шок после того, как меня утвердили. Когда учился во МХАТе, жалел, что бросил музыку и не стал виртуозом или хотя бы профессионалом. И тут появляется «Смычок»! Мне говорят: «Ты должен играть на скрипке». А я могу! Мне ответили: «Сыграй что-нибудь». Все, что я вспомнил, — «Хава нагила», ее и сыграл. (Смеется.) Мне нашли педагога, чтобы я лучше все вспомнил, ведь мой персонаж Сеня — гений, а я нет. Пришлось усердно заниматься, с нуля никакой актер не смог бы за два месяца взять в руки скрипку, чтобы выглядело достоверно. Какие-то вещи в кадре я даже играл сам, особо сложные исполнял дублер. Заслуга музыкалки в том, что я убедительно смотрелся в кадре с инструментом. 

Ты приблизился к гению Сени хотя бы чуть-чуть? 

Думаю, да. Гений же не в том, как ты играешь, а в том, как можешь выражаться через инструмент и что чувствуешь, исполняя партитуры, написанные великими людьми. Когда я играл Баха, Паганини, Рахманинова, со мной что-то происходило. В детстве я не понимал, а на самом деле в этих произведениях заложен такой объем, такая боль, столько содержания! Для моего героя это третий глаз, он ощущает мир через музыку. 

В музыкалках все строго. В школе-студии МХАТ, где ты учишься, думаю, тоже. Строгость во время учебы — это правильно? 

Да, конечно, очень правильно. Институциональные заведения помещают тебя в рамки, а рамки нужны, чтобы из них пытаться выбираться. Например, мастерская Брусникина, в которой я учусь, — достаточно панковое заведение. Мы занимаемся на втором этаже, и все знают, что в этой части здания учатся ребята-нонконформисты. Построение всего нового начинается с разрушения. Мне кажется, дисциплина — такое дело, к которому тебя приучают, а после ты можешь с этим что-то сделать. Курт Кобейн, например, очень хорошо в школе учился, был прилежным, он познал порядок и отказался от него. Думаю, так это и работает. 

Вас в институте спокойно отпускают сниматься в кино? 

Сейчас другое время, все меняется, да и педагоги у нас молодые, понимающие. Они все равно, конечно, внимательно относятся к тому, куда нас отпускают. Узнают, кто режиссер, читают сценарий, дают свой комментарий. В «Смычке» я снялся, никого не предупреждая. Это была авантюра. В то же время я снимался еще в одном фильме. Два проекта подряд — наглость, мне это было понятно. Тем более «Смычок» — спорный, смелый сериал, так что ничего не оставалось, кроме как пойти на обман. Потом я, конечно, признался, и к этому, понятно, отнеслись скептически. Я отвечал мастерам: «Вы посмотрите и поймете, что оно того стоило». Надеюсь, 13 мая они посмотрят и что-то мне скажут. 

Неприятности твоего героя начинаются из-за девушки. Тебе самому свойственны необдуманные безумства ради влюбленности? 

Мне кажется, безумства вообще допустимы только из-за любви, это же с рыцарей пошло, а может, и еще раньше. Романтизм во мне очень крепко сидит, своего героя я понимаю. Девушки — прекрасные создания, они сводят с ума. 

Тоже контрасты: Сеня вроде бы робок и застенчив, но уже в пилоте готов за скрипку дать в морду. Ты фанатично относишься к своему ремеслу?

Главное правило того, чем я занимаюсь, — быть одержимым тем, что ты делаешь. Как мне сказал Саша Цой (режиссер «Смычка». — Прим SRSLY) на «шапке»: «Ну что, продал душу, да?» И я действительно продал душу, потому что, когда становлюсь одержим работой, готов за своего героя и в морду дать, так же, как он вступается за свой инструмент. 

Как ты относишься к критике? 

Это большой вопрос для меня сейчас. Я стараюсь абстрагироваться, ведь всегда есть внутренний камертон, благодаря которому ты знаешь, когда что-то сделал плохо, а когда хорошо. Несмотря на это, конечно, важно, что обо мне говорят, но я иду к тому, чтобы не обращать на это внимания. Иначе можно жестко загнаться, закрыться, потерять всякое желание что-то делать дальше.

Готовясь к роли, ты дистанцируешься или вживаешься в образ? 

Когда я слышу, что актеры максимально дистанцируются от себя, представляя, что в кадре другой человек, у меня возникает чувство недоверия. Я стараюсь найти в себе максимально близкие для моего героя черты и развить их. Потому что на экране все равно я. Мы — бездонны, знаем о себе очень мало, и все в нас заложено изначально, нужно просто покопаться и это найти. Как говорят мои мастера — завести себя на какую-то тему. Например, у моего персонажа Сени есть траектория развития. Сначала он, как ты сказал, робкий, затем его меняет среда, он становится жестче, дает о себе знать темная сторона. Я считаю себя добрым и светлым человеком или стараюсь таким быть, но во мне есть и плохое, глупо отрицать. Когда снимали последние серии «Смычка», меня темнота поглотила. Почувствовав это, я понял, что быть светлым — мой выбор. То, каков ты, — всегда твой выбор.

Не побоялся бы согласиться на роль какого-нибудь откровенно плохого человека, чтобы зайти в поисках этой внутренней тьмы еще дальше? 

Мне это интересно. В этом и есть смысл профессии. У меня нет инструмента вроде скрипки. Только эмоции, чувства, опыт, которые необходимо расширять, иначе я буду неинтересен. 

Тело и внешность — тоже инструмент. Задам банальный вопрос: не боишься стать заложником сформировавшегося сейчас, в том числе по «Смычку», образа? 

Да нет. В скольких проектах я поработал? Может быть, всего в шести.  

«Первый снег», «Страна Саша», «Смычок»… Везде образ юноши немного застенчивого, отстраненного, понятно, не без сложностей в характере. У нас в кино любят использовать актеров по принципу типажа. 

Думаю, есть условия времени. Сейчас все внимание уходит новой маскулинности, это такие новые правила игры. Качество художника — не ломать время, а двигаться вместе с ним, может, иногда и опережая его. Мне повезло, мой типаж подходит под новую маскулинность, потому и складывается образ. Такого героя, наверное, требует сегодняшний день. Я соглашаюсь на что-то не по типажу и даже не по историям, а по теме. «Первый снег» — одна тема, «Смычок» — другая, а в интересном проекте, где я сейчас снимаюсь, — третья. Вот выйдет фильм «Праведник», там я играю еврейского мальчика во время войны, и это совершенно другое. Можно говорить, что я одинаковый, но фактически все не так — я стараюсь менять голос, акцент, прическу, если это кому-нибудь важно. Главное — меняется то, что я несу в себе. Таков принцип внутренней правды. Играть все время среднестатистического подростка… это как бы интересно, но становится скучно. Потому я ищу более острые роли. 

Пиарщики настойчиво называют тебя нашим Тимоти Шаламе. Тебя не достало?  

По-моему, я намного ближе к Константину Юрьевичу Хабенскому и Джейсону Стэйтему, чем к Тимоти Шаламе. Эти люди больше на меня повлияли. 

С Хабенским все понятно, он повлиял на всех нас, а какой фильм Стэйтема сформировал тебя больше: «Револьвер» или «Перевозчик»?

Думаю, что первые 20 минут «Револьвера», мне хватило. 

Не-е, «Револьвер» — это круто. Вернемся к Шаламе. Сам он тебе нравится или как?

Я стараюсь не использовать такие категории. Тимоти Шаламе есть, и я это заявляю официально: он правда существует. 

Некоторые люди до сих пор сомневаются. 

Мне кажется, да, он как Пелевин, мифический персонаж. 

Это все происки двойников. Сравнения в актерском деле — пагубная вещь?  

Думаю, пагубная вещь для пиарщиков, а в актерском деле сравнения неизбежны и, может быть, даже мотивируют. 

В футболе есть такая практика: когда появляется новый талант, в прессе на него сразу ставят метку — к примеру, «молодой Месси». Юноша с этим свыкается, расслабляется и стагнирует. Если назвать кого-нибудь «молодым Хабенским», с актером такое может произойти? 

Мне, кстати, никто еще ни разу не говорил, что я — «новый Хабенский». Я бы этого очень хотел, так как уважаю Константина Юрьевича. Интересный вопрос, не знаю. То, о чем ты говоришь, возможно — стоит тебе самому потерять интерес к профессии. Пока что я его не потерял, и поэтому мне не страшно. Когда потеряю, я исчезну — начну заниматься чем-то другим, чтобы не обманывать зрителей. 

А как вообще пришло в твою жизнь актерство? Ты захотел играть в кино и театре после того, как разбил скрипку?

Моя мама — педагог в театральном училище им. Евстигнеева. В детстве я приходил туда на пары, видел студентов и думал: черт возьми, как они весело проживают свою молодость. Я решил, что хочу так же. Потом у меня начала падать успеваемость в школе, и мама запретила мне ходить в театральное училище, пришлось лазить туда через окна. Когда я сказал, куда хочу поступать, родители сказали «нет». Так это стало для меня челленджем: я подумал, что нужно доказать любимым маме, папе и, конечно, себе, что если ты чего-то хочешь, то можно этого достичь. Я поехал, подал документы в школу-студию МХАТ, во ВГИК, ГИТИС, Щуку. Меня взяли во МХАТ, так что все не напрасно. 

После этого ты говорил с родителями на тему того, что у тебя все-таки получилось? 

Нет, потому что пока не считаю, что у меня получилось. Когда я отвезу их в Аргентину, они будут сидеть там и есть стейки в деревянном доме, тогда и поговорю. 

Еще пара-тройка платформенных сериалов, и это случится. 

Звучит грустно. (Смеется.)

Если у «Смычка» будет второй, третий или четвертый сезон — ты готов?   

Зависит от сценария. Сейчас в истории есть нерв, то, о чем я хочу говорить с аудиторией. Если Женя Израйлит и Руслан Сорокин (сценаристы сериала. — Прим SRSLY) смогут умножать эту боль на протяжении пяти сезонов, столько и будет. Если же уже во втором сезоне мы поймем, что все это не настолько нас волнует, то, думаю, остановиться будет даже не моим решением. 

Как любого молодого актера-максималиста, тебя манит Голливуд?

Меня не манит эта вывеска. Мне кажется, она достаточно безвкусна. У нас в Нижнем есть такая же, только вместо «Голливуд» там написано «Нижний Новгород». Она намного круче сделана, и фотографируются рядом с ней не меньше! Но мне нравится английский язык, то, как он звучит. Когда я был на Берлинале, мы смотрели фильмы на иностранных языках, и английский мне показался очень звучным, кинематографичным. Хотелось бы на нем когда-нибудь сыграть. 

Какой фильм на Берлинале тебе понравился больше всего? 

Да многое запомнилось, только названия у фильмов сложные. «Страна Саша» — это я понимаю, навсегда в голове остается! (Смеется.) В Берлине я гулял, а потом шел смотреть кино. Могу описать один фильм. Ты помнишь, как зовут актера, который играл в «Уроках фарси»? 

Науэль Перес Бискаярт. 

Un año, una noche! Фильм про то, как развивались отношения молодой пары после теракта. То, насколько точно и тонко существуют главные герои, меня поразило. С такой темой легко скатиться в какую-то пошлость! А здесь задумываешься о том, насколько ценны человеческие отношения, ощущение счастья. А еще в фильме «Праведник» я носил ту же самую куртку, что Науэль. Он крутой!  

Что чувствовал на премьере «Страны Саши»?

Удивительное чувство, когда сидит полный зал людей и они сейчас будут смотреть кино, в которое ты вложил часть себя. На самого себя смотреть сложно, потому большую часть времени я наблюдал за зрительным залом, и не было ни одного человека, кто бы сидел в телефоне! А это ведь не сюжетное кино. Помню, когда фильм закончился, все начали аплодировать. Я был в костюме Gucci и чувствовал себя самым счастливым человеком на планете! Это запредельный уровень свободы, что я, парень из Нижнего Новгорода, с помощью нашей съемочной группы смог попасть сюда и почувствовать энергию этих людей. В ту ночь мы катались на самокатах с Машей Мацель и Юрой Борисовым по ночному Берлину. Счастье с премьеры растянулось до самого утра. Это какие-то простые, но ценные вещи, из-за которых хочется жить. 

Ты был в Берлине впервые?

Да. 

Хочется закончить интервью красиво. Твое главное впечатление от Берлина, не считая премьеры фильма. 

Во-первых, капуста и сосиски — просто волшебство. Я не люблю мясо, да и капусту тоже, честно говоря, не очень. Но это настолько вкусно! Когда я прилетел, мы ехали из аэропорта, а мне очень хотелось курить. В Берлине сигареты дорогие, тогда я этого еще не знал. Попросил остановить машину на какой-то штрассе и стрельнул у подростков сигарету. Это были двое пацанов, у одного белые волосы, у другого — зеленые. Они очень круто выглядели! Я попросил, а они улыбнулись и дали мне сразу две. У меня тогда очень болело сердце и тряслись руки — так бывает, когда ты чувствуешь себя счастливым от чувства свободы, разлитого в каждом кубометре воздуха. Парни сказали мне: Have a nice day, bro. Я вернулся в машину и чувствовал блаженство. (Смеется.) Такие простые вещи, но какая легкость в этом городе. 

Еще был крутой момент, когда я как-то зашел к себе в комнату, а моего свитера нет. На стуле висит странная серая кофта и лежит записка: «Мне очень понравился твой свитер, возьми пока мое худи. Юра». Потом я узнал, что Женя Громова ушла на прогулку с Юрой Борисовым. И Юра Борисов одолжил мой свитер. Я взял его худи и присоединился. Это было здорово, потому что я очень люблю Юру. Еще, когда мы улетали из Берлина, наш рейс задержали, нам давали ваучеры на еду, напитки, и Ян Гэ отдала мне свой на шампанское, так я получил двойную дозу. Было очень круто (Смеется.), я тогда был полностью пропитан любовью.  

Получается, что ты донашиваешь вещи за старшими. То примеряешь куртку за Науэлем Перес Бискаяртом, то Юра Борисов отдает тебе свое худи… 

Он его потом забрал! А я вернул себе свой свитер, потому что его связала моя крестная мама. А вообще, есть в этом какая-то метафизика, да?