Мы посмотрели вашу выставку. Расскажите, пожалуйста, про нее и про то, почему решили сделать не латексные скульптуры, как обычно, а лентикулярные (лентикуляр — еще его называют стерео-варио печатью — превращает изображения из статичных в динамические благодаря специальным пластиковым линзам. — Прим. SRSLY)?
Для меня это новый эксперимент. Обычно моя скульптура из эскиза (двухмерного изображения) переходит в объем. Сейчас же она претерпела двойную трансформацию: стала снова плоской, но при этом кажется объемной за счет лентикулярного принта. Мне очень нравится этот эффект иллюзии, голограммы, который он создает.
Если смотреть на мои костюмы прямо, то они кажутся плоскими, а на самом деле это плоскость, перешедшая в объем. Мне нравится игра двухмерного и трехмерного, все мои скульптуры и костюмы тоже на этом построены — я рисую их в векторе (я графический дизайнер по первому образованию), и они из плоскости переходят в трехмерное пространство. И лентикуляр эту игру продолжает и развивает.
Мне кажется, что объекты в формате лентикулярных принтов проще вписать в интерьеры — с ними легче сжиться, чем со скульптурой. К тому же латекс — достаточно специфический материал. А лентикулярный принт — доступный и при этом оригинальный способ подачи.
Вы впервые работаете с такой технологией? Я достаточно давно знакома с вашим творчеством, но такое еще не попадалось мне на глаза.
Да, я попробовала эту технику в прошлом году и создала первую форму. А сейчас для Wynwood решила сделать отдельный проект и придумала серию, сфокусированную именно на этой технологии: состоящую только из лентикулярных принтов.
Выставка, кстати, проходит в пространстве отеля — что весьма необычно. Как так сложилось?
Wynwood постоянно сотрудничает с художниками и может даже продавать их работы, что приятно: у меня одна работа продалась. Таким образом отель превращается в галерею, в которой ты еще можешь и жить — жить среди актуального, интересного искусства и что-то узнавать о художниках, которые там выставляются.
Можете ли вы простым языком рассказать про технологию создания этих лентикулярных полотен? И как их вообще правильно называть: лентикулярные картины или лентикулярные скульптуры?
Для меня это именно «лентикулярная скульптура», потому что в формат лентикулярного принта я переношу свои уже существующие объемные формы. Хотя по факту это плоскость. Но не картина — изображение не написано, а напечатано, порезано на полосочки и накатано на плоскую поверхность, которая сверху покрыта линзой, имеющей бороздки. И если смотришь на полотно под одним углом — видишь одно, под другим — другое. В общем-то, это очень простая схема — не голограмма, но создает ощущение голограммы и объема. А лентикуляр — как стерео-варио открытки — абсолютно та же технология, просто в моих картинах используется более крупная линза. В открытках или значках эти линзочки-бороздки совсем мелкие.
Да-да, у меня эти же ассоциации и возникли, когда я увидела ваши лентикулярные скульптуры — такие еще карточки, календарики были. Это что-то… немножко ностальгическое.
И мне тоже нравится эта технология, потому что она цепляет те же чувства, что и латекс: завораживает, и при этом вызывает ассоциации с чем-то из детства.
Мне хочется придать форму тому, что формы не имеет — эмоциям, чувствам… Скульптуры — слепки моих психологических состояний. Через скульптуры я стараюсь передать зрителям свои эмоции. В создании форм для меня важно некое визуальное воздействие и чувство фасцинации, которое они вызывают. Слово «фасцинация» вообще мне очень нравится, в искусстве оно означает некое «заворожение» артом, когда объект тебя прямо затягивает. И в случае с лентикулярным принтом фасцинация возникает за счет этой иллюзии объема.
Мне нравится делать формы достаточно абстрактными и давать зрителю возможность свободно их интерпретировать. Поэтому я, чтобы не сужать ряд значений, иногда не даю названий своим скульптурам. И в этом есть свобода современного искусства: каждый может понимать, чувствовать и интерпретировать его по-своему, и самое главное — чтобы зрителю захотелось подумать над произведением, попытаться войти с ним в диалог, пофантазировать. Сейчас это очень актуальный вопрос в связи со скульптурой Урса Фишера. (Смеется.)
Хотела этот вопрос задать в конце, но раз уж вы сами вспомнили: что скажете по поводу «Большой глины №4»?
Мои объекты тоже часто сравнивают совсем не с тем, что я в них закладываю, и у меня тоже часто бывают провокационные формы, которые можно интерпретировать вольно. Для меня это важная тема, и, мне кажется, очень здорово, что она сейчас на повестке, потому что появление скульптур, выставок и объектов современного искусства в публичных пространствах — важный инструмент формирования общественного вкуса. И вот эта ситуация выявила, что у нас с ним большие проблемы. Они были всегда — у нас толком нет образовательной системы, обучающей людей правильно воспринимать современное искусство (а не навешивать сразу первый попавшийся ярлык и первую возникшую ассоциацию), пробуждающей интерес, желание прийти самому посмотреть, познакомиться, почитать о художнике, попытаться почувствовать эту форму, не анализируя ее, не сравнивая с тем, что ты видел до.
В общем «Большая глина» вскрыла эту проблему, что очень хорошо: теперь мы можем говорить о ней свободно и начать ее решать.
Продолжим разговор про выставку. У нее, кстати, довольно пессимистичное название — «Иллюзион». Почему так?
Мне кажется, тема иллюзорности очень актуальна, потому что мы все сейчас живем в мире, полном иллюзий. С одной стороны, ты можешь всегда сбежать от реальности в иллюзию, укрыться в ней как в некоем пузыре — таком временном доме, в котором комфортно находиться какой-то недолгий срок. Но иллюзии неизбежно рассеиваются, и столкновение с реальностью достаточно болезненно.
Все конечно и иллюзорно. Мои латексные скульптуры — тоже иллюзии, потому что латекс не вечный, он живет до десяти лет. И это, конечно, грустно. Сам факт нашей жизни тоже грустен: она заканчивается смертью.
Это зависит от того, каких воззрений придерживаться!
Ну, в общем-то, да. Но все когда-то кончается, и в этом есть какая-то красота. Ты смотришь на мыльный пузырь — он парит, красиво переливается, а через секунду лопнул. Его не стало, но ты получил эмоцию, удовольствие, впечатления.
Но, к сожалению, это не вечно в общечеловеческой истории. Вот вы говорите, что латексные скульптуры и костюмы недолговечны. То есть, получается, вы осознанно вкладываете свое время и эмоциональные ресурсы в создание того, что исчезнет или скоро станет непригодным. Например, лично для меня Сальвадор Дали, Пикассо и другие художники живы. И они живы навсегда, потому что после них остались их произведения. Вы задумывались когда-нибудь, что создаете объекты, которые не останутся навечно в истории?
Мои образы и перформансы сохраняются на фото и видео. Но для меня важно — пока я существую и творю — сделать как можно больше и дарить зрителю эмоции через творчество здесь и сейчас.
Я во всех интервью говорю, что понимаю костюм как скульптуру и, когда надеваю его на себя, перерождаюсь в объект искусства, в скульптурную форму. То есть мое тело становится частью объекта искусства. Я бы хотела, чтобы какие-то из моих скульптур все-таки остались навечно, но в то же время мне нравится это ощущение эфемерности и временности, которое несет латекс и вообще надувная скульптура. Это нечто хрупкое — то, что может исчезнуть. Но, кстати, я стала делать копии моих латексных скульптур из твердых материалов и пластика — и даже там пытаюсь передать эти ощущения воздушности надувной формы.
А что касается перформанса, то это медиум, который работает только в данном пространстве и времени. Тоже совсем не вечная история, это скорее эксперимент, интересный для моего творческого развития, поисков, потому что мне нравится искусство синтеза — думаю, за ним будущее. Я люблю работать в разных жанрах, комбинируя их и создавая продукт, который сложно отнести к какому-то определенному направлению.
Вы недавно выставили несколько своих работ на NFT-маркетплейс. Это тоже эксперимент?
Цифровое искусство, конечно, дарит безграничные просторы для фантазии, реализации и экспериментов — ты можешь создавать огромное количество параллельных миров. Благодаря NFT-рынку и этой системе мы теперь можем продавать цифровое искусство так же, как и материальное. Что очень здорово, потому что это новая территория. Ажиотаж вокруг NFT сейчас немножко утихает, но в любом случае этот рынок уже появился, он будет развиваться, расти, для него хочется тоже что-то предложить, зайти на него. И я дальше планирую этим заниматься.
То есть вы этот рынок считаете перспективным? Не то что Clubhouse, который сначала внезапно прогремел, а потом так же внезапно сдулся.
Нет, я думаю, что он никуда не денется, а будет только расти. Может быть, просто станет менее хаотичным, чем сейчас. Потому что на данный момент там достаточно много мусора. Пока еще это очень подвижная и постоянно меняющаяся система, которая, думаю, со временем выстроится, приобретет какие-то рамки.
Но интересен сам факт того, что мы начали торговать нематериальными вещами и продавать/покупать за иллюзорные деньги иллюзорное искусство — то, что невозможно пощупать, подержать и даже распечатать. Ты владеешь объектом только в цифровом виде и цифровыми же деньгами за него расплачиваешься. Это, конечно, немного сводит с ума, но мы уже живем в такой реальности, к ней нужно как-то адаптироваться и что-то предлагать этому рынку, чтобы быть актуальным своему времени.
Вы начали говорить про мультижанровость, синтез, размытие границ. Это касается не только визуального искусства, но и музыки, например, в которой практически не осталось чистых жанров. Я часто думаю о том, почему так происходит. Было бы интересно узнать и ваше мнение тоже.
Ты, грубо говоря, взбалтываешь все, смешиваешь — и тогда можешь найти какой-то новый вкус, новый виток, новую ступень.
А не связано ли это с определенным кризисом идей? То есть, по сути, все новое основано…
… на старом, да. В принципе, во всем можно найти отсылки к уже известному. Очень сложно сделать что-то суперновое — мы все равно ограничены какими-то рамками восприятия. Но появляются новые материалы, новые медиа, и благодаря этому возможности для синтеза становятся богаче. Двигаясь вперед вместе с технологическим прогрессом и используя эти новые медиа, мы можем раздвигать границы восприятия и делать более интересные высказывания и в искусстве.
Я сейчас, например, пошла учиться на оперного режиссера в ГИТИС и планирую в дальнейшем этим заниматься, потому что очень увлечена оперой: она мне кажется очень перспективным жанром и формой для выражения своих идей. И театр, и опера — именно те места, где соединяются перформанс, скульптура, пространство, музыка, свет, диджитал.
Если соединить классическое искусство, вечные вопросы и современный визуальный язык, можно добиться очень мощных результатов. Мне не хочется ограничивать себя только костюмами — я попробовала создать их для оперы несколько лет назад, и мне показалось, что этого мало. Есть желание делать цельное высказывание, научиться читать музыку и драматургию, которая в нее заложена, чтобы уметь соединять ее со своими идеями и правильно эту музыку интерпретировать. Но по-современному — мне кажется, классическим видам искусства нужны новые формы, актуальный визуальный язык.
Раз мы заговорили про будущее, расскажите, что у вас планируется в ближайшее время.
В ноябре у нас с Московским музеем современного искусства и фестивалем «Территория» открывается большая выставка в Красноярске, в музее «Площадь мира», и продлится она до января. А совсем недавно запустилась моя коллаборация с московским рестораном Modus: мы сделали скульптурный десерт и сет коктейлей с мини-копиями моих скульптур.
Для меня это выход в совершенно новую область! Мне давно хотелось соединить гастрономию и искусство. Получилось очень здорово, даже лучше, чем я ожидала — что редкость.